— Витя, выйди-ка к нам.
Виктор неохотно пошел в зал. Вот оно что — оказывается, дядя Лева задумал их сфотографировать! Ему, видите ли, нужен последний кадр.
— Я не буду, — пробурчал было Витька, но его даже не стали слушать.
Мать уселась на стул посреди зала, отец с Виктором встали позади нее и положили руки ей на плечи.
— Мариш, положи свою ладонь на Витькину, — командовал дядя Лева, — а ты, Олег, наклонись к ней поближе. Я вам сейчас сделаю… я вам сделаю… Настоящий портрет получится! Еще деньги с вас брать буду!
«Какие деньги! — хотел крикнуть ему Витька. — Ты что, не видишь, какие у них лица?» Но дядя Лева не видел. К счастью, он быстро сфотографировал их и ушел, унося вожделенную книжку, а мать, отец и сын разбрелись по разным углам и стали делать вид, что все в порядке, все в полном порядке, просто каждому хочется немного побыть одному.
Фотографию дядя Лева принес через месяц, когда про нее уже и думать забыли, и Витька был поражен, увидев ее. С карточки, которую дядя Лева специально увеличил для них, смотрела идеальная семья. Мама улыбалась немного устало, но зато отец у нее за спиной смотрел так мужественно, что сразу становилось ясно: если мама устанет, он понесет ее на руках хоть на край света. А умное, красивое лицо их сына? Оно было сдержанным, но за сдержанностью просматривалась глубокая любовь и уважение к родителям. Нежность, с которой женщина на фотографии накрывала его руку, была такой искренней, такой… неподдельной. Это было ужасно!
Да, это было ужасно. Витька не мог объяснить себе, почему не может спокойно смотреть на фотографию. Она казалась просто отвратительной! Уж лучше бы на ней все было видно: красная мамина щека, ее нервные пальцы, нарочито безразличный взгляд отца, сам Витька, злобный и ненавидящий обоих родителей. Но только не чудесная картинка, на которой получилась образцовая семья. Мама не испытывала никакой нежности, накрывая его руку своей! Сделала так потому, что дядя Лева сказал! Но на фотографии все выглядело иначе, и с тех пор подросток Витя Чернявский никогда не верил фотографиям. Рассматривая глянцевые журналы, он всегда думал о том, что эти люди на снимках, держащиеся так беззаботно, смеющиеся так радостно, замершие в таких непринужденных позах, на самом деле просто растянули свои губы в мучительной улыбке, крепко сжали пальцы, чтобы не было видно дрожи, а фотограф нажал на кнопку. И вот пожалуйста — все хорошо! У нас все хорошо!
От неприятного воспоминания Витьку отвлек голос бабушки за окном, что-то возбужденно доказывавшей соседке. Он провел пальцами по фотографии и поставил ее на место. Не в ней дело, и не в курице Юльке, и не в бабуле, и даже не в алкоголике. Это так, поводы. Причина в другом, и следовало самому себе в том признаться. Правда, не хотелось, но Витька сказал себе, что нужно быть честным. Если ты можешь самому себе признаться в неприятных вещах, значит, ты сильный, сильнее всех остальных, которые до последнего от самих себя скрывают правду.
Дело было в Андрюхе.
Ну вот, произнес, с остальным будет легче…
Да, дело было в Андрюхе и его предках. Витька видел много разных семей, и нигде не относились друг к другу так, как в Андрюхиной, это все признавали. Его мать никогда не кричала на отца, а отец не бил ее по щекам, Витька мог бы ручаться: достаточно было посмотреть, какими взглядами Андрюхины родители обменивались за столом, когда их, мальчишек, приглашали, например, попробовать новый торт, испеченный тетей Машей. Смешно, когда пожилые люди так себя ведут. И еще они так часто держатся друг за друга, будто жить без этого не могут. Первой это заметила Женька.
— Слушай, Андрюх, — как-то сказала она, — у тебя такие предки странные. Чего они за руки все время держатся?
Андрей тогда слегка покраснел, но ответил довольно спокойно:
— Жень, а почему люди вообще за руки держатся? Вот ты почему Мишку за руку берешь, когда по улице идешь?
— Да я его не беру! — возмутилась Женька. — Очень надо!
Парни рассмеялись. Привычка Женьки чуть что хватать брата за руку была хорошо известна, так же как и ее желание во всем походить на братьев. Женька по недоразумению родилась девчонкой, вот парень бы из нее получился отличный, а девчонка какая-то... нет, симпатичная, конечно, только таких в деревне пацанками называют — грубоватая, вечно в штанах и футболке ходит. А вообще, это лучше, конечно, чем Юлька, которая вечно вздрагивает от любого звука и даже бабку Степаниду толком испугать не может.
В общем, тогда обсуждение странной привычки родителей Андрюхи закончилось перепалкой, но мальчишки и впрямь обратили внимание на то, что тетя Маша с дядей Андреем пройти спокойно друг мимо друга не могут, чтоб или по руке не погладить, или по голове, или просто дотронуться, вроде как сказать: «Я здесь, ты не бойся». И ладно бы они друг с другом только так, а то ведь и Андрюха туда же. Было бы в нем хоть немного слабины, его давно уже высмеяли бы за то, что он с матерью при каждой встрече обнимается, как маленький. Но Андрюха вообще-то парень дельный: спокойный, как удав. Правда, если из себя выйдет, тогда держись — бледный становится, и словно крышу у него сносит.
А уж как мать с ним разговаривает, вообще ни в какие ворота не лезет: и ласково, и «Андрюшенька, сынок», и не так, нормально: «Пойди и принеси», а «Пойди, пожалуйста, принеси, пожалуйста». Любого человека взять с улицы, показать ему Андрюху с тетей Машей, и он через пять минут скажет, что она сына обожает больше всех родственников, вместе взятых. Ну, кроме мужа, конечно. И ведь самое обидное, что тетя Маша такой человек, что на месте Андрюхи каждый из них хотел бы очутиться, хотя у всех свои мамы и вроде бы никто не жалуется.
Витька бросил еще один взгляд на фотографию и чуть кулаком по столу не стукнул. Несправедливо! Вот что больше всего его убивало — несправедливость. Было просто несправедливо, что у него-то отец с матерью стали ссориться чуть не каждый день, да еще и на сына покрикивать. И когда мать на Витьку смотрит, она не смеется таким смехом, что самому улыбаться хочется, а губы кривит и лоб морщит. А Андрюхе, который ничем не лучше его, все улыбки достаются без всяких усилий с его стороны, не потому что он лучше или больше мать с отцом любит, а потому, что ему повезло в такой семье родиться…
За окном раздался свист. Витька выглянул — на улице стоял Сенька и махал руками.
— Чего тебе? — высунулся Витька.
— Выдь сюда, что сказать надо! — прошипел Сенька громким шепотом.
— До вечера не терпит? Все равно через три часа на костре встретимся.
Но Сенька отчаянно замотал головой, и Витька сдался.
— Ну, что там стряслось? — хмуро спросил он, выйдя за калитку.
— Этот за ограду вышел!
— Что еще за «этот», Сень? За какую ограду? Где Мишка?
Сенька потянул его за собой, усадил на скамейку и, наклонившись, тихо рассказал, что сегодня они втроем ходили за орешником, а на обратном пути не удержались и заглянули на Антонинин двор. Так вот, наркоман уже не во дворе валялся, а ходил за оградой, и вид у него вполне живой. Значит, ведьма его, козла, вылечила все-таки. Не сдох он, не загнулся. И пока никуда из их деревни валить не собирается.
Витька задумался.
— Ладно, вечером поговорим, — решил он. — Кто еще знает?
— Да все, кроме Андрюхи и Юльки.
«Андрюха все равно сегодня не придет, — вспомнил Витька. — Что ж, пожалуй, и к лучшему».
— Сень, мне пора.
— Пока, Витек. Ты уж придумай чего-нибудь…
На долю секунды Витька почувствовал переполнившую его гордость. Вот оно! Ведь его просят, а не какого-то там Андрюху, потому что знают, у кого мозги работают! Но в следующий момент подумал, что Сенька будет восторгаться кем угодно, даже бабкой Степанидой, если она сделает что-то, чего он не понимает, и радость поутихла. Но, возвращаясь домой, Витька размышлял, что теперь у него появилась возможность показать им всем, кто на самом деле старший — не по возрасту, конечно, а по поступкам. Он их заставит смотреть ему в рот, как было и раньше и как должно быть по справедливости, потому что он, Виктор Чернявский, умнее их всех.
Вечером ребята собрались возле костра. Не было только Юльки, которую вредная тетя Шура не отпустила, и Мишки (мать оставила его дома присмотреть за отцом, пока она сбегает к соседке по делам).
Женька поворачивала кусок хлеба на прутике и поглядывала на Виктора. Понятно, почему Юлька, дурочка, влюбилась. Витька ничего себе парень. Как там мать говорит? А, видный! Точно, видный. Вот когда он волосы так ерошит рукой, вообще на какого-то актера становится похож, и взгляд у него… задумчивый. Только воображает много и строит из себя. То ли дело Мишка! Мишка всегда как есть, так и говорит, а не выдумывает непонятно чего. Вот Сенька у них еще мелюзга, на Мишку совсем не похож, зато самый сильный — всех мальчишек на лопатки кладет, как не фиг делать. Женька пожалела, что она так не может. «Ничего, вот с гантелями позанимаюсь, — подумала она, — руки такие станут, что даже Мишка удивится. Где бы только их найти, те гантели…»
— Слышь, я сегодня Глашку видел, — в тишине, нарушаемой только потрескиванием костра, неожиданно сказал Сашка. — Она опять за свое.
— Что, и палочки ломает? — подняла голову Женька.
— Угу.
— Вот черт… — покачал головой Сенька. — Ну а ты чего?
— Я все сказал, как баба Степанида велела. Ну, не знаю… Вроде все нормально пока.
Сашка сплюнул через левое плечо и постучал по деревяшке.
Раздался шорох, и на тропинке показалась темная фигура.
— Ой, Мишка! — обрадованно воскликнула Женька. — Че рано-то?
— Да мать пришла, я и рванул, — пробасил тот в ответ и уселся рядом с ней. — Санек, ты чего плюешься?
— Рассказываю, что Глашку, дрянь, видел сегодня, она опять в свои игрушки играет.
— Зубы бы ей выбить за те игрушки. Ну и что, сказал?
— Сказал.
— Сань, повтори, а… — попросил Виктор, который Степаниду не очень слушал, а все рассказы мальчишек считал ерундой и самовнушением, но на всякий случай решил запомнить стишок.