Я ушел в тень, и вот почему: поведение Линды мне показалось очень удобным. «О ужас!» — вопила она тоненьким голоском и прикрывала рукой ротик, а я, глядя на нее, говорил себе: у тебя ведь есть постоянный хахаль, и нечего изливать свои чувства в коридорах. Что ты мне доказываешь, продолжал я мысленно спорить с ней… мне-то известно, у тебя их двое, если не трое, и они тебя вызывают после обеда — с двух до четырех или с двух до трех, а иногда даже с двух до двух пятнадцати. Потому-то ты и охаешь так старательно; но поскольку, как мне кажется, в результате длительных споров люди становятся похожими друг на друга, мне не хочется более заниматься твоей персоной.
За стенами нашей поликлиники стояла чудесная осень. Однажды я ушел с работы раньше, как делают это многие, и решил пообедать в ресторане «Под липами». Столики располагались прямо под деревьями в тихом квартале, напротив Парка свободы. К моему удивлению, посетителей оказалось немного, время от времени на белую скатерть падал пожелтевший лист. Через стол от меня тихо, спокойно и совсем мирно спорили между собой несколько завсегдатаев. Они заказали себе по пятьдесят граммов рома и осторожно, чтобы не расплескать, поставили рюмки на скатерть. Спорили они о том, сколько гитлеровских танков ворвалось на территорию Советского Союза — три тысячи двести или больше. Асенчо, человек с лохматой головой, вначале хмуро молчавший, заговорил, и оказалось, что знает он больше других. Две танковые армии — одна под командованием Гудериана, а вторая — Хохта, а может, Нохта, точно он не помнит… И Асенчо, лохматый, неумытый, полусонный и не успевший протрезветь после вчерашнего, вглядывался в белоснежную скатерть, словно рассматривал военную карту; он словесно начертал со всеми мельчайшими подробностями главное направление удара этих армад. Послушав его, я поднялся и увидел Лену.
Я не мог ее не заметить. Не моя в том вина. Был чудесный осенний день, а вокруг — деревья и дома, окруженные палисадниками, и все это утопало в опавшей листве. Порой я позволяю себе такую роскошь — ступать по листьям; они шуршат под ногами, и мне кажется, что я погружаюсь в шелестящие волны; иногда мне слышится только их шум, а иногда я засматриваюсь на ярко-красный лист, прилипший к мокрой мостовой; и вся прелесть в том, что я не стесняюсь того, что делаю. Я не стараюсь взглянуть на себя со стороны и не задаю себе вопрос: банально это или нет… Машин почти не было. В пятидесяти шагах от себя, в белых «Жигулях», я заметил женскую фигуру. Пройдя еще немного, я убедился, что это машина Матея и в ней — Лена. Полулежа на сиденье, она повернула зеркало таким образом, чтобы можно было видеть противоположную сторону улицы. Видеть меня она не могла.
Я остановился. Нет, я, конечно, прошел бы мимо, потому что не испытывал ни малейшего желания стать участником почти криминальной истории. Но замереть на месте меня заставило неожиданное открытие — Лена кого-то выслеживала. Я невольно повернулся в ту сторону, куда она смотрела. Ее взгляд был устремлен на угловой дом, двухэтажный, с палисадником. Он ничем не отличался от соседних строений. В этом доме в мансарде жил Васил Ризов. Я бывал в этой мансарде. София — город большой, с миллионным населением, но иногда он, оказывается, и не так уж велик. Мне бы хотелось подыскать более точное определение таким людям, как Васил Ризов. Нельзя сказать, что они лишь участники веселой и беззаботной жизни. Многие из них — видные научные работники, известные архитекторы, неплохие скульпторы, артисты, искусствоведы; в зимний сезон их можно увидеть отдыхающими в «Счастливце» или в Пампорово, а летом — на побережье, в окрестностях Созополя. Было бы ошибкой (да делать это и немыслимо) подогнать их всех под одну мерку. Часто они не имеют ничего общего между собой, да они и не стремятся к этому. Как какой-нибудь ресторан приобретает вдруг популярность, так и некоторые люди начинают пользоваться бо́льшим спросом, и им оказывают предпочтение. Васил Ризов… Как сказал бы Матей, которого академик Апостолов тогда, в Боровце, выделил среди других… Так вот, Васил Ризов был одним из тех, кому оказывали предпочтение. Мне непонятно, каким образом люди, подобные ему, становятся модными; нет, я им не завидую, но они всегда будут для меня загадкой. Хотя я и пытался найти этому объяснение. Я думаю, попросту говоря, необходимо иметь горлопанов, которые бы восторгались тобой. Подобно тому, как академик Апостолов восхищался Матеем. Матей сказал: «Так получилось…» Но Апостолов навязал Матея другим, разумеется, сам того не желая. Он подзывал его к себе, уступал ему место, внимательно выслушивал его, ему нравилось то, что говорил Матей. Потом появилась Лена, и в той обстановке она не могла не заметить Матея. Все его привечали, но там было немногим больше десяти человек. А Васила Ризова знали, к примеру, сотни людей, что постоянно отдыхают в Пампорово и Созополе. Академик Апостолов его бы не приметил, однако это не имеет никакого значения, потому что «дело сделано», и почти все знакомые Васила Ризова стали искать с ним встречи и оказывать ему предпочтение. «Дело сделано»… — здесь кроется секрет, не поддающийся разгадке. Васил Ризов по образованию инженер. И наверно, неплохой инженер, не мне судить; я с ним познакомился у научного сотрудника Панайотова. Этот Панайотов — автор более сотни рационализаторских предложений, нескольких научных открытий — и все они официально приняты. Как человек, как собеседник и как мужчина Панайотов гораздо приятнее, чем Васил; он превосходит его во всем. Но Панайотов постоянно повторял: «Надо спросить Васила», «Здесь Васил не любит бывать», «Не стоит приглашать этого человека — Васил не терпит его», «Я давно не звонил Василу». Панайотов относился к тем людям, которые сами звонили Василу, предлагали ему билеты в кино или театр, а Васил лишь ронял слово-другое, и не всегда можно было понять, нужен ему билет или нет. А мы с Панайотовым вынуждены были гадать, как поступить с этим билетом. Я не переставал удивляться, почему во взаимоотношениях между людьми происходит именно так. Панайотов на десять голов выше Васила; но с первого взгляда (неважно, кто смотрит — мужчина или женщина) создается впечатление, что Васил — более интересная личность; вот почему Панайотов заискивает перед ним. Панайотов — довольно многогранный человек, чтобы так лебезить перед кем-то. Считаться — мелочно и неприятно, и в отношениях между мужчинами мелочные счеты не должны иметь места. Но создается впечатление: Панайотов предлагает, а Васил воротит нос. Возможно, именно поэтому он и стал модной личностью.
Мне известно, что люди ценят Панайотова, хотя преклоняются перед Василом. Я не исключение. Когда Ризов нисходит до разговора со мной, мне это настолько приятно, что я тут же забываю о собственном мнении и лезу из кожи вон, чтобы развлечь его и тем самым понравиться. А Васил сидит и молчит, оставляя за мной право стараться изо всех сил. Однажды я попробовал поступить по-другому. Пришел Васил и стал молчать. Безмолвствовал и я. Решил, что один разок могу себе позволить быть ему неприятным. Мы промолчали полчаса, потом еще полчаса. Наконец Васил встал и ушел. Он даже как будто отдохнул за это время, я же устал от долгого молчания. Когда он встречается с женщинами, ведет себя точно так же. Пусть они и говорят и думают! Если им хочется развлекаться — пусть придумывают развлечения сами! Если хотят. Если не хотят, Васил предпочитает отмалчиваться. Например, идут в только что открывшийся бар. У Васила нет денег. Платят женщины. Сами оплачивают счет — так им слаще. И не скучно. А если станет скучно ему, он считает себя вправе встать и объявить: «Я ухожу». Говорит он тихо, спокойно. Ничего ни от кого не требует. Даже если пришли вместе. Кто хочет, может оставаться. А Васил не желает. Если кому хочется уйти вместе с ним — ради бога; если нет — до свидания! Но ведь еще не подали десерт! Ну и черт с ним! Если за столиком оказалась красивая женщина, Васил почти не смотрит в ее сторону. Да, она ему понравилась, но дважды он не повернется к ней. Он знает, что делает. Если пожелает, она найдет повод обратить на себя внимание — женщины это любят. Они всегда стараются выделиться, понравиться. Будет настаивать, он, так и быть, снизойдет до нее: позволит ей позвонить ему, как позволяет Панайотову.
Нет, все же мне завидно: я никогда не стану таким популярным, как он; и в то же время я не могу примириться с подобным положением вещей — ведь за его стилем жизни скрываются инертность, хитрость, чрезмерное самомнение и пренебрежение к другим. А может, именно так и должно быть: когда нас не воспринимают всерьез, мы стремимся завоевать расположение других всеми правдами и неправдами.
Я понял: в зеркальце Лена выглядывала Васила. Сомневаться не приходилось. Матея можно уважать, ценить, любить, почитать, но только не разыскивать. Да и зачем это делать, когда он всегда при ней: стоит его позвать — он тут как тут. И сейчас, и потом, и всегда.
«Неужто мне суждено всю свою жизнь открывать одну и ту же истину?» — сказал я себе, направляясь к машине. Открыл дверцу, сел рядом.
— Как вы смеете? — вскричала Лена.
Я поудобнее расположился на сиденье, показывая, что не собираюсь вылезать.
— Вы следите за мной! Безобразие! — Она ударила рукой по баранке.
Я пальцем указал на повернутое зеркало.
— Следишь ты. И могу сказать за кем. За Василом Ризовым.
У нее пропало всякое желание кричать и ударять по баранке. Не глядя на Лену, я чувствовал, как она сжалась и словно бы стала меньше.
Пока я размышлял, зачем я вместо того, чтобы обследовать барабанные перепонки, впутываюсь в эту историю, Лена вдруг напряглась — взгляд ее замер. Сейчас для нее не существовало никого, тем более меня. Васил Ризов из дома вышел не один. Обняв девушку за талию, он повел ее вниз по улице. Я тоже увидел девицу — в Софии полно таких. Я, конечно, поизносился, но когда-то, в периоды холостяцкой жизни, и ко мне домой наведывалась какая-нибудь красотка, коллега по службе или что-то в этом роде. Я с осторожностью открывал и закрывал дверь, чтобы любопытные соседи не догадались о характере подобных визитов. Самое большее, что я мог тогда себе позволить, — это смело хлопнуть дверью. Но идти вот так рядом с ней, обнимая за талию на виду у соседей, — для этого мне бы потребовалась по меньшей мере еще одна жизнь. Я был таким, как все, а Васил Ризов слыл любимцем женщин — поэтому каждый, из нас вел себя соответствующим образом.