Пришлось старому Чакырову развязывать кошель, он и в столицу поехал, нажал на кого следует через своих авторитетных знакомых и вызволил сына из-под суда — за ним сохранили чин поручика и сунули на минеральные ванны, где был пост из пятнадцати солдат. Служба не соответствовала его офицерскому званию, но давала известные преимущества — это была полнейшая синекура, так как ванны были довольно далеко от гарнизона и штаба, и Чакыров, обретя свободу и самостоятельность, не должен был каждый день мелькать перед глазами завистливых коллег. Да и папаша был доволен — ванны близко от города, так что можно при случае проконтролировать непутевого сынка, ну и, кроме того, природа, чистый воздух, опять же трудно найти компанию для игры в карты или для кутежей — это в какой-то степени насильственное заточение должно было принести пользу.
Однако, что касается последнего пункта, старый фабрикант в своих ожиданиях обманулся. Сам поручик, связанный по рукам и ногам, не решался, да и лень ему было, бегать в город, до которого был час езды, зато компания выросла вокруг него незамедлительно — как грибы после дождя. Поп из Налбантларе, господин Славчев и мой отец составили общество, которое вполне могло удовлетворить скромные запросы поручика, и тот умело руководил бы им, используя свой богатый опыт в этой области, если бы его не одолели страхи по поводу собственного здоровья. Одиночество и хроническая праздность вынудили его обратить взоры внутрь себя, он привык прислушиваться к любой боли, бередить и растравлять ее, анализировать и строить страшные предположения о самых разных и, разумеется, неизлечимых болезнях. Показаться врачу и получить подтверждение своим предположениям он боялся, поэтому окружил себя медицинскими книгами и всякими лекарствами, которые иногда выписывал из-за границы через Красный Крест. Поглощенные — книги в переносном, а лекарства в буквальном смысле, — они усиливали его страхи, потому что он не имел ни соответствующей подготовки, чтобы ориентироваться в медицинских лабиринтах, ни достаточной воли, чтобы соблюдать хоть какой-то режим.
После изнурительных попоек Чакыров день-другой пластом лежал в своей комнатке, торжественно клянясь голым стенам больше не брать в рот ни капли алкоголя, беспрерывно глотал лекарства и приходил в ужас от мысли, что в любую минуту он может умереть от инфаркта, инсульта, воспаления печени или еще от десятка болезней, которые притаились в его организме. Кошмары овладели им до такой степени, что спастись от них можно было, только сколотив небольшую компанию и пустившись во все тяжкие — пока шел кутеж, он чувствовал себя молодым, затем стенал о погубленной молодости, и заканчивалось все фальшивым бахвальством: «Живем один раз». Но все чаще он принимал участие в ночных кутежах по привычке, пассивный и унылый, подчиняясь собутыльникам, поглощенный мыслями о своем расстроенном здоровье.
Очевидно, накануне вечером поручик Чакыров снова крепко «поддал» — его серое лицо с эффектными темными кругами под глазами сложилось в плаксивую гримасу невероятной жалости к себе; он двигался медленно и осторожно, будто боялся разбить что-то внутри себя, и с болезненной остротой реагировал на внешние раздражители, не в состоянии отвечать на них соответствующе. Когда наконец Чакыров вкривь и вкось застегнул мундир и направился к столу, он с ужасом понял всю бессмысленность своих усилий — мундир нужно было снова расстегивать.
— Поручик, — голос капитана Стоева заставил его вздрогнуть, — мне кажется, вам необходимо представиться высшему чину!
— Так точно, господин капитан, виноват… — Бедняга попытался выпрямиться, но зашатался, чем вызвал саркастическую усмешку на лице мамы. — Поручик Чакыров, командир поста охраны минеральных ванн. Разрешите остаться?
— Вольно, — равнодушно ответил капитан Стоев.
Поручик поколебался — сесть ли ему между мной и мамой или между отцом и капитаном, но обе позиции показались ему почему-то неудобными, и он приютился на углу стола, чем вызвал фамильярное замечание Мички:
— Чакыр, так ты никогда не женишься, на всю жизнь останешься старым холостяком!
Чтобы пресечь эту тему и положить конец беспардонности нашей Мички (ей все прощали, потому что другой она быть не могла), поручик Чакыров решился оповестить общество о цели своего прихода — он, видно, надеялся исправить впечатление, которое произвел на присутствующих, поэтому чуть выпрямился и с какими-то даже героическими нотками, не соответствовавшими его помятому виду, изрек:
— Господин капитан, имею честь предоставить в ваше распоряжение своих солдат. Мы все горим нетерпением поскорее встретиться с врагом!
Прожевав кусок жаркого, капитан Стоев слегка постучал вилкой по тарелке, дабы прервать тираду, но Чакырова уже прорвало. Он имел довольно смутное представление о положении на фронте и свое неведение старался компенсировать высокопарностью, которую черпал из бегло прочитанных газет, и поэтому так неестественно прозвучало из его уст:
— В эти минуты Родина нуждается…
— А где вы были вчера, поручик, во время боя? — с досадой прервал его капитан Стоев. — Вот тогда вы могли быть нам полезны.
— Не было же никакого приказа, господин капитан, — попытался оправдаться побледневший поручик. — Я боялся помешать операции, но теперь я готов…
— Вы напрасно беспокоитесь, справимся и без вас, — как ножом отрезал капитан, даже не повысив тона и продолжая так же размеренно жевать.
В наступившей вслед за этим невыносимой тишине поручик Чакыров сжался, съежился; готовый от стыда залезть под стол, он попытался найти опору, но ножи и вилки, выскальзывали у него из рук, и, пробормотав что-то о делах и обязанностях, почти не прикоснувшись к еде, он побрел к дверям.
— Вы опять забыли устав, — напомнил ему капитан Стоев, а Мичка повторила свое пророчество о приходе желтого чудовища…
В установленные заранее вечера рыжий Кольо выбирался из своей комнатки при конюшнях и, тихо насвистывая, углублялся в аллею. Я представляю себе, как все было: подойдя совсем близко к ограде, он прятался в тень деревьев и замирал, сосредоточенно прислушиваясь к чему-то и оглядываясь вокруг. Конечно, в первые секунды ему казались оглушающе громкими бульканье Тунджи, возня мелких зверьков в траве, глухой шум птичьих крыльев в небе, но постепенно звуки таяли, занимая свое место в ночи, и сквозь них рыжий Кольо готовился услышать то, что ему было нужно. Остальное расстояние до места встречи — у большого белого камня близ ограды — он преодолевал на цыпочках, чуть пригнувшись, радуясь охотничьей легкости и ловкости своего тренированного тела.
Порой ему приходилось ждать довольно долго. Тогда он ложился на землю, лицом к небу, но светлые звезды не мучили его воображения и не рассеивали внимания; мысль его не искала путей во вселенную, не пыталась проникнуть в загадки бытия, ее не смущали чудеса необъятных миров — рыжий Кольо просто отдыхал после дневных трудов, мог даже задремать, но чувства и ощущения его были обострены — он ждал условного сигнала. Наверно, где-то в глубине души он ощущал и легкий страх, ведь он очень хорошо понимал, если его застанут здесь, да еще с хлебом и едой, ему придется как-то объяснять свое присутствие — правда, объяснений никаких не было, или, вернее, они были так наивны, что им никто все равно не поверит, но рыжий Кольо повторял и повторял их про себя, как бы репетируя возможную сцену.
Он запрещал себе думать о том, что с ним будет в случае провала, ему помогала самодисциплина, да и отсутствие фантазии, однако он не раз слышал о том, как поступают в селах с ятаками[8], и тут не нужно было особого воображения, чтобы поставить себя на их место.
Уханье филина не удивило ночного мира, и кукование кукушки было таким же естественным ответом ему. Чья-то тень так стремительно и бесшумно пересекла шоссе, что рыжий Кольо подумал: уж не показалось ли ему, и еще сильнее напряг слух и зрение. Через несколько томительных минут возле ограды затрещали ветви, в темноте возникло еще более темное пятно, и теплым человеческим дыханием пахнуло в лицо Кольо.
— Здравствуй, товарищ, — шепотом произнес человек. — У вас все спокойно?
Не знаю, так ли именно все было, но рыжему Кольо наверняка очень хотелось попристальней вглядеться в его лицо, узнать его или познакомиться с ним и поболтать, но вместо этого он стал набивать его ранец хлебом и едой, быстро и четко сообщая сведения о расположении войск и жандармерии в округе, о прошедших по шоссе соединениях, о настроении людей — и торопить его с уходом.
Они пожали друг другу руки, и только тогда рыжий Кольо решился робко спросить:
— Когда же придет и мой черед уйти к вам?
— Здесь ты нужнее, товарищ, — был строгий ответ. — Потерпи еще немного, конец близок.
— Большой привет товарищам, — прошептал на прощание рыжий Кольо, прошептал очень тихо, скорее для себя и понес свои слова в обратный путь, до маленькой комнатки при конюшнях.
Мне уже трудно провести грань между тем, что рассказывал мне сам Кольо, и тем, что я дофантазировал, да и так ли уж это необходимо? Придирчивые критики могут обвинить меня в смещении точек зрения и формально будут правы. Литературное произведение, дескать, имеет свои законы, и если повествование ведется от первого лица, и если это «я» всего-навсего пяти-шестилетний мальчишка, то события должны проходить только через его восприятие, соответствовать его чувствам, не превышать его возможностей. Все это так, но мальчишка давно вырос, и сегодня, когда я мысленно прокручиваю побледневшую от времени ленту своего детства, я хочу распорядиться ею как единоличный собственник и вернуть все подробности, прояснить все неясности, отравлявшие тогда мое неокрепшее сознание. Он позволяет себе, этот мальчуган, превратившийся теперь в сорокалетнего мужчину, отклоняться от прямолинейной хронологии событий, углубляться в никому не известные переживания, потому что герои мертвы, а переживания эти допустимы, вероятны, они основаны на переживаниях и действиях других людей. Пусть не сердятся на меня — мальчуган мечтает добраться до самой сути своего прошлого, повернуть ключ в Главных воротах и оказаться там, где его ждет нечто новое и неиспытанное. Увы, я сомневаюсь в том, что это возможно, но по крайней мере давайте хоть разрешим ему провести этот опыт, пусть он будет хозяином этих страниц до конца повествования, и тогда… Может быть, жизнь станет чем-то похожа на литературу и будет черпать в ней стимул для своего продолжения…