ть я хвалил кого-то — всем, если тебе верить, казалось, что я бранюсь. Хорошо, я стану говорить вкрадчиво, мягко и даже начну пить сырые яйца, если вас раздражает мой тембр голоса. Честное слово, я и подумать не мог, что обо мне будут судить по моему голосу, а не по принципам, за которые я выступаю.
Матей помолчал; наконец сказал:
— Но коли взялся за гуж — не говори, что не дюж.
Наверное, Матей действительно что-то предпринял, если начали говорить:
— Да он же трус!
И потом, разбившись на группки:
— Он пошел к Колеву извиняться.
— Не предупредив его.
— Не предупредив. Я был против ошибок, сказал, но не против тебя.
— Я не против тебя… — замурлыкала в коридоре Линда, разносившая папки. — Не против тебя.
Так появился на свет шлягер.
Но шлягеры исполняют тихо и не везде. Со стороны казалось, наша поликлиника жила обычной, нормальной жизнью. На скамьях в ожидании приема сидели пациенты; в цокольном этаже они сидели возле моего кабинета и лаборатории Нинова. Над нами был кабинет Колева, а еще выше располагались кабинеты стоматологов и Беловского. Внешне как будто ничего особенного.
Но вскоре меня смутил и слегка напугал один факт. Мы собрались на пятиминутку. По ее завершении Матей, как правило, никогда не задерживался у себя в кабинете, а выходил вместе со всеми, чтобы заглянуть к кому-нибудь из врачей, или поехать на предприятие, или просто проводить нас. И вот, когда мы столпились у двери, собираясь разойтись, я увидел, как Колев, что-то объясняя Матею, соглашаясь с его словами, положил ему руку на плечо и с готовностью произнес:
— Так, брат, мы и поступим.
Я торопливо сбежал по лестнице и нырнул в свою комнату. Крикнул:
— Следующий!
Но из головы не выходило слово «брат». Пусть даже оно обронено случайно, а рука на плече, почти объятие! Недостойно Матея. Скверное предзнаменование!
Когда у меня появляется предчувствие — притом плохое, имеющее отношение к поликлинике, — оно, как правило, сбывается. Как я уже говорил, здание нашей поликлиники — ветхое, расположенное в центре бывшего промышленного района Софии; дом был построен для двух-трех семей. Позднее он много раз перестраивался и достраивался, но некоторые помещения сохранили свой первозданный вид. На верхнем этаже, напротив стоматологического кабинета, — две комнаты, разделенные массивной дверью. Дальнюю комнату, в которую можно попасть лишь через огромную, во всю стену, дверь, занимает главврач. Кабинет тесный. Здесь стоят письменный стол, кушетка и два кресла. В большой комнате, служившей некогда холлом, мы ежедневно собираемся на пятиминутки, здесь проводятся всевозможные совещания, заседают комиссии, когда начинаются профилактические осмотры, в ней же принимает офтальмолог, а иногда сидят больные, пришедшие на прием к стоматологу и физиотерапевту, поскольку коридор перед этими кабинетами слишком узкий и там негде поставить скамейки. Однажды, не снимая халата — чего делать не разрешается, но мне позволено, так как я слыву человеком своенравным и дефективным, что мне на руку, поскольку подобное мнение помогает моим мыслям свободно парить, — я отправился в кафе напротив, чтобы выпить чашку кофе, а когда вернулся, увидел, как несколько человек тащили довольно солидный по размерам, тяжелый, старинный письменный стол. При нашей тесноте только такого стола и не хватало! Я не имел понятия, куда его волокут. Матей отсутствовал — взял недельный отпуск. Лена не была в Будапеште, она решила съездить туда по туристической путевке, а в последний момент в группе оказалось одно свободное место, и Матей поехал вместе с Леной. На семь дней. Дня три или четыре уже прошло. Наверное, подумал я, пока Матей в отпуске, ему решили поменять стол, но этот мне показался тяжелым, грубым и громоздким. Навряд ли ему понравится.
Иванову восстановили в должности. Если бы Тотев и его отдел при горсовете не сделали этого, она бы пошла выше, в министерство. Принялась бы там жаловаться, и ее все равно бы вернули на прежнее место. Она — одна из старейших сотрудниц, до пенсии ей всего несколько лет; профком больницы неоднократно ее награждал, ее ставили в пример как отличника производства. Она знает свое дело, хорошо знает каждую столовую. Просто так она не сдастся! Будет жаловаться. И все узнают, что в адрес отдела, которым командует Тотев, поступило несколько заявлений. Жалобы, объяснения, комиссия по расследованию — именно этого Тотев и не допустит. Никаких конфликтов и проблем — он отлично справляется со своей службой. А Иванова годами ходила бы по кабинетам. Ведь ждала она двадцать три года смерти своего врага, а когда он умирал, села в поезд, долго ехала на нем, пересаживалась в автобусы и наконец вошла к умирающему, наклонилась к нему и прошипела ему в лицо: «Умираешь? Туда тебе и дорога!»
Иванова жаждала одного — чтобы ей дали возможность работать. Санитарное просвещение в поликлинике не на высоте. Необходимо внушительное помещение, где можно было бы развесить таблицы, диаграммы, лозунги. И столик с брошюрами о вреде курения, алкоголя; такие брошюры должны быть всюду в поликлинике, где есть свободное место. Поэтому следует комнату для заседаний превратить в кабинет санитарного просвещения. Больше всего в нем нуждаются язвенники, большинство из которых питаются в диетических столовых. Просто необходимо место, где им будут объяснять, напоминать лишний раз (хотя они уже это слышали от лечащего врача), какое огромное значение имеет режим и умение избегать раздражителей. Восемь часов работы, восемь часов отдыха и восемь часов сна. Разумное использование выходных и праздничных дней. Все это Иванова и будет им вдалбливать. А она, безусловно, умела это делать. Никто в этом не сомневался.
Кроме того… это даже прекрасно, что их с главврачом будет разделять лишь тяжелая дверь… Вы сами понимаете, коллеги… мы все уважаем доктора Василева, ценим его, нам хорошо известны, его работоспособность и пристрастие к труду… но ему нужен помощник, нечто вроде секретаря, который в его отсутствие мог бы отвечать на звонки и, если случай не терпит отлагательства, разобраться. Доктор Василев может находиться где-то на объекте или в отпуске (он тоже человек!), и поэтому для пользы дела перед его кабинетом должен сидеть человек, который и будет его замещать.
Мы знаем, дорогие коллеги, что кое у кого возникнут возражения. Без недоразумений не обойтись. Работа у нас трудная. Вы сами знаете, сколько больных вы принимаете за день, а кроме того — заседания, комиссии, профилактические осмотры, посещение предприятий. Труд наших врачей тяжелый. Мало кто его по-настоящему ценит. И естественно, что при таком напряжении, когда врачу некогда заняться своим здоровьем — так он загружен, — возникают сложности в отношениях сотрудников. Но мы должны бороться с этими сложностями. Должны преодолевать их. Для того и существует коллектив. Побеседуем с одним, с другим, выясним, что их разделяет. И нельзя забывать о бдительности. Если мы установим, что кто-то впал в амбицию, примем соответствующие меры. Никакого высокомерия! Никаких капризов! Есть у нас сотрудница, человек известный, всеми уважаемый, не раз получавший награды. Она заявила, что хочет работать, и по собственной инициативе стала заниматься санитарным просвещением, от которого, надо признать, у нас все отлынивали и которому не придавали должного значения. Она же создала уголок, нет, кабинет и даже маленькую библиотечку. Мы еще раз повторяем: мы не допустим высокомерия. Как и злых шуток. Каждый имеет право носить в своей сумке что хочет: книги, пирожные, орехи. Как можем мы рыться в сумке медика, наконец, гражданина. Мы — люди в белых халатах, в наших руках — здоровье человечества, а мы устраиваем обыски. Если мы примемся обыскивать каждого сотрудника при выходе из поликлиники… к примеру, зуботехника, который вынес немного гипса, чтобы замазать дыры у себя в комнате. Дело не в том, подходит такой гипс для замазки дырок в стене или нет. Вы сами понимаете, что мы имеем в виду другое. Речь идет о клеветниках, распространителях сплетен. Скажите, кто из вас присутствовал при осмотре сумки? Вам должно быть известно, как поступает с кляузниками здоровый коллектив!
Итак, в один из тех семи дней, когда Матей отсутствовал, Иванова перебралась в комнату, расположенную перед его кабинетом: устроилась за письменным столом, нашла краску для плакатов, ватман, и меньше чем за сутки холл превратился в образцовый уголок здоровья.
Единственное, что мне оставалось сделать, — пойти к Недялкову.
— Ну… что?
— Матей по возвращении должен сохранять полное спокойствие.
— А ты бы мог его сохранить? — спросил я. — Предположим, ты уехал в отпуск, а в это время восстанавливают Иванову и сажают ее у тебя перед носом. Любое слово, интонация, повышенный тон — все фиксируется и передается с комментариями. Преувеличивается. Истолковывается неправильно. Сама Иванова будет молчать. Вести себя кротко. Зато остальные будут делать свое дело — разносить и раздувать слухи. Они крепко спаяны, а Матей одинок.
— Почему же? — спросил Недялков.
— И ты меня спрашиваешь почему? — закричал я. — Чтобы он не был в одиночестве, нам нужно его поддержать. А ты, испугавшись, как правоверный ереси, заявил, что отказываешься принимать участие в борьбе группировок. И Матей отказывается. Потому он и остался один. Не ты и не я… не станем бороться против Поповой, Тодоровой и пискли Линды. Не прерывай меня! Нас на это не хватит. Нам это не к лицу. Мы способны лишь стоять, скрестив руки. Мы — аутсайдеры.
— Что значит «аутсайдеры»?
— Так называют горе-спортсменов.
— Я постараюсь поговорить кое с кем, — после долгого молчания пообещал Недялков.
— Была бы от этого польза!
— Я не очень верю, — ответил Недялков. — Что бы я ни сказал, мои доводы покажутся неубедительными… сумка с пирожными, медсестра, которую перевели и опять восстановили… вся эта история выглядит дешево.
— То-то и оно. Они нарочно ее сделали таковой. Любой нормальный человек скажет, что все это ерунда. Допустим, я соглашусь с ним. В самом деле пустяк. Но тут следует добавить: как быть с Матеем? С каких это пор судьба человека стала разменной монетой? Да, заглянул в сумку. Обнаружил в ней пирожные, но… разве человек и пирожные равнозначны? В чем он виноват? В том, что не обнаружил там нейтронную бомбу? Пожалуйста, объясни, о чем мы сейчас рассуждаем: о том, что якобы было в этой чертовой сумке, или о том, что в ней находилось в действительности? Мысля масштабно, мы зачастую забываем о традициях. Я мелочен, как и мой наставник, чернильная душа, который за целый день съедает один-единственный бублик и кабинет которого похож на нору хорька; зато он старался подбирать слова так, чтобы ни одна сволочь не могла придраться к нему. Масштабно… стоит мне услышать это, как я белею от злости. Да, существуют люди, институты, которым положено думать масштабными категориями, заглядывать в будущее. А нам, простым смертным… Конечно, хорошо, что ты уважаешь кого-то там из Старой Загоры или Вроцлава, но прежде всего ты должен быть добрым и справедливым по отношению к тем, кто сидит рядом с тобой, за соседним столом или в соседней комнате. Поначалу твои добродетели распространяются на тех, кто в одном метре о