Жожо, пыльный, с облупившейся тут и там синей краской, преданно ждал меня у канцелярии. Купив его, я будто заново родилась. Наверное, только инженер-строитель или житель курортного города вроде Варны может сполна оценить преимущества собственного средства передвижения. Филипп, монтажник из бригады бая Стойне, у которого я купила машину за семьсот левов, посвятил меня в кое-какие тайны автомобилестроения, поэтому с мелкими поломками я справляюсь сама, в более сложных случаях помогает Филипп или механики управления. С запасными частями тоже нет проблем, хотя в автомагазинах меньше всего частей для самых распространенных марок машин. Но один из двоюродных братьев Филиппа, плававший на танкере в Батуми, привез ему столько деталей, что можно собрать еще целый «запорожец».
Тридцать километров от объекта до Варны Жожо проскочил за полчаса, хотя я сдерживала себя и старалась не жать без конца на акселератор. Я была наэлектризована, как громоотвод в грозу. Пришла немного в себя, только услыхав звуки клаксонов. Оказывается, я перегоняла машины, которые были больше и мощнее моей, шоферы восхищенно или предупреждающе сигналили и махали мне.
Было начало июня. За годы моего варненского житья июнь впервые выдался теплым и без дождей. Мама сказала бы на это, что господь бог наконец-то вспомнил о людях второго и третьего сорта, которые, известное дело, получают отпуска не в июле и августе, а в лучшем случае в мае-июне. В этом году начало лета было сухим, строительство шло довольно быстро, и я радовалась — сумею уложиться в установленные сроки, не опозорюсь ни перед Николаем, ни перед управлением: ведь начальство не скрывало своих колебаний, утверждая такую скромную персону на столь ответственный пост. После встречи с Николаем я чувствовала себя окрыленной: раньше никто не верил в то, что красивая женщина может быть умной. В институте, особенно на последних двух курсах, я говорила некоторым преподавателям, что хотела бы заниматься научной работой, но попытки мои успехом не увенчались. Мичев, временно заведовавший кафедрой мостов, заявил мне прямо, что это не женское дело. Про него рассказывали, что несколько лет назад он заставлял девушек писать ему расписки в том, что они никогда не будут строить мостов, и только после этого допускал к экзамену. И все же он поступил порядочнее других, которые восприняли мои поползновения как прямой или косвенный намек на возможность интимной консультации. Такое же отношение встречала я и позже, на строительстве шоссе в северной Болгарии, и даже здесь, хотя стала уже техническим руководителем. Последним потерпевшим был Генов.
Когда однажды вечером в дверь моей скромной, почти студенческой квартирки постучали, я не удивилась, потому что здесь, под самой крышей, живут такие же неоседлые, как я, и мы вкупе образуем нечто вроде небольшой, но не лишенной внутренних катаклизмов коммуны. Если не принимать во внимание стычки из-за дежурства (уборка общего коридора и санузла) и из-за других проблем того же рода, можно сказать, что нашей артели бродяг свойствен дух общей собственности на все имущество, особенно на рюмки, пепельницы, сахарницы, ложки и вилки, книги, граммофонные пластинки, утюги, электроплитки и разные другие предметы домашнего обихода. Причина коренится в том факте, что это общее, сближающее и разделяющее нас имущество собиралось в течение достаточно долгого времени, путешествовало из комнаты в комнату при общих сборах или одалживалось на вечер, но потом не возвращалось; уезжал один и оставлял свое «хозяйство», приезжал другой, его собственность тоже пускалась в общий круговорот. Время от времени кто-нибудь из уезжающих начинал претендовать на какую-то вещь, но тогда остальные так дружно ополчались против его мещанских поползновений, что он тут же сникал, отказываясь от каких бы то ни было исков в надежде спасти хоть какую-то малость.
Случаются баталии из-за любовников как мужского, так и женского пола, здесь право собственности определить еще труднее, и военные действия заканчиваются по-разному: то услышишь истерику, то увидишь, как две «дамы» вцепились друг другу в волосы, то кулачный бой; иногда «артель» даже запрещала вход на чердак какому-нибудь женатику или слишком бойкой девице, а то и несовершеннолетней красотке, приехавшей из села в Варну «за приключением». Наша верхотура — это вам не романтическая мансарда. Покоя никакого: все время ты кому-то нужен, кто-то приходит сообщить новость, показать обновку (чаще всего модную ерунду, которую привозят из загранки моряки) или просто поболтать, посмотреть телевизор. Этим, видно, компенсируется отсутствие семейного очага, и мы до такой степени знаем имущественный ценз друг друга, умственные, физические и всякие другие особенности каждого, что чувствуем себя везде как дома и не удивляемся, если в самый неподходящий момент вдруг кто-то войдет, не постучав, и скажет: «Дай сахарку». Лишь покажешь рукой, где взять, а пришедший и без тебя знает, что где лежит, и спокойно берет что нужно. Вначале я пыталась протестовать против того, чтобы каждый совал свой нос в мой личный мир, но оказалось, что перебороть установившиеся традиции никаких сил не хватит, и я сдалась.
Так что я не удивилась стуку в дверь, удивилась другому — на пороге стоял Генов.
— Д-добрый вечер… Принимаете гостей, товарищ Донева? — сделал он жалкую попытку улыбнуться. Если бы Генов не был так комичен в роли прелюбодея, я бы, конечно, выставила его тотчас же. За восемь лет работы какие только ко мне не лезли, научилась распознавать по первому же их слову. Но тогда я еще не свыклась со своим положением руководителя объекта, и это, безусловно, повлияло на мое стремление не опуститься до грубости, держаться в рамках приличия.
— Добрый вечер, — ответила я сдержанно, но все же довольно любезно. — Чем обязана такой чести?
— Что вы, что вы, — раболепно начал он. — Это для меня честь прийти к вам… Честь, кхе, кхе, иметь вас в своем подчинении… Ведь это я отстоял вас… Тодоров, знаете ли, был против, но я…
Смущение его начало проходить, едва он заговорил о моем назначении. Я указала ему на табуретку у стола, он сел, достал бутылку и слегка дрожащими руками начал открывать ее.
— Я подумал… Обмоем ваше назначение. Вот, взял бутылочку. — И он поставил на стол коньяк «Золотой якорь», из тех, что даже рыбаки не пьют. В моих глазах Генов стал еще более жалким. Посчитал, для нее сойдет, что подешевле, хватит и полтора лева.
— Спасибо, я не пью, — пока еще вежливо отказалась я, но такой оборот дела шел, видно, вразрез с его планами. Вне всякого сомнения, он был убежден — чтобы женщину повалить, нужно ее сначала напоить, поэтому энергично запротестовал:
— Нет-нет, инженер Донева! Не отказывайтесь! От одной рюмочки ничего с вами не случится! Даже врачи говорят, что алкоголь в малых дозах тонизирует кровообращение, и вообще… да… способствует положительным эмоциям…. — Справившись кое-как с медициной и дойдя до намеков, он переключился на суеверия:
— Живем в городе моряков, товарищ Донева, а моряки — народ суеверный. Если не разбить бутылку о борт нового корабля, то ему не повезет — налетит на первую же подводную скалу, — и захихикал, довольный тем, что сумел все же связать несколько слов, или тем подтекстом, который прозвучал в них.
— Мне нет нужды бояться подводных скал, товарищ Генов, — попыталась я поставить его на место. — Я не плаваю по морям, хожу по земле-матушке. Так что скалы мне не грозят. Только черви.
До него, видно, вообще не дошел смысл моих слов. Не знаю, то ли из-за выпитой одним махом рюмки отвратительного коньяка, то ли из-за своей тупости, но он ухватился за последнее слово, и в голосе его зазвучали философические ноты:
— Черви, товарищ Донева, тоже жизнь! Сегодня ты здесь, а завтра нет тебя, не успеешь оглянуться, как стал пищей для червей… Только тогда человек и начинает понимать, что напрасно всю жизнь бился как рыба об лед. Надо же хоть изредка позволить себе и расслабиться — выпить, закусить, ну… доставить себе и иное удовольствие… Ведь так?
Он налил еще, выпил опять до дна и, став развязнее, потянулся к бару. Достал рюмку, налил ее и придвинул ко мне:
— Это вам. Вы еще молоды… У вас, как бы это сказать, и дружок, наверное, есть, а? Хотя вы здесь недавно…
— Ошибаетесь, — прервала я его, — я в Варне уже пять лет.
— Пять лет! — воскликнул он. — И у вас все еще нет приличного жилья! Живете на этом чердаке! Вы не ошиблись, перейдя к нам. Мы сейчас строим дом для работников управления, и я лично позабочусь, чтобы вам выделили квартиру.
Генов был искренне счастлив самой возможностью пообещать мне что-то значимое, но я рассмеялась:
— Да, ваши квартиры только меня и ждут!
— А почему бы нет? — Он вдруг переключился на другой тон, доверительно-приятельский, будто мы с ним пуд соли вместе съели. — Ведь такие дела решаем мы с Тодоровым. В наших руках, как говорится, и хлеб, и нож. Кому захотим, тому и отрежем. Так-то! Ты, главное, держись за меня, тогда бояться нечего! А жилья нет — устроим. Давай выпьем за это!
Он поднялся с рюмкой в руке, покачнулся, но удержался на ногах. Неестественно выпрямившийся, шумно дышащий, с вздернутым подбородком (из-за чего всегда кажется, что он глядит свысока), с нависшим над вульгарными усиками огромным носом, в своем допотопном костюме с маленьким галстучком (наверное, на резинке), он показался мне похожим на марионетку в кукольном театре. Уже еле сдерживаясь, я тоже встала. Мы торжественно чокнулись, и он опять выпил до дна, я же с трудом отпила глоток. И вдруг в тот момент, когда я наклонилась, чтобы поставить рюмку и сесть, Генов крепко обхватил меня за талию и потянул к себе. Я попыталась его оттолкнуть, но он оказался куда сильнее. Повалив на кровать, он начал срывать с меня одежду, и тогда я изо всей силы пнула его в пах. Он глухо вскрикнул, задохнулся и скрючился, а я в испуге бросилась к телефону вызвать «скорую помощь». Приехавшему врачу в двух словах рассказала, как было дело, а тот, узнав, что Генов мой начальник, заявил, что мало гаду досталось. Генова отвезли, меня, слава богу, никуда не вызывали.