тоило только представить два наших имени рядом, как меня пронизывал радостный трепет. Даже их надгробный вид теперь не пугал — ведь рядом с моим будет и его имя! А с ним чувствуешь себя как-то уверенно.
По правде сказать, я поднялась тогда на мост из-за него. Я никак не могла сладить с прямо-таки девчоночьим возбуждением, не дававшим мне покоя уже сутки, слонялась среди арматурщиков и опалубщиков бая Стойне, рассеянно отвечая на их вопросы и шутки, и, как вчера вечером от двери кафе, не могла оторвать глаз от дороги, охваченная обострившимся до боли чувством ожидания. Поэтому его машину я заметила, едва она свернула с шоссе на дорогу к объекту.
Я не знала, какая у него машина и вообще есть ли она у него, но почему-то сразу решила, что в бежевой «ладе» — он. Закурила сигарету и встала на таком месте, чтобы он сразу меня увидел. Я еще не придумала, как держаться, может быть, сделать вид, что не замечаю его? Поэтому-то, наверное, в тот момент, когда он вышел из машины и посмотрел на меня, я, поддавшись внезапному порыву, помахала рукой и почти побежала вниз — ведь он ответил мне.
— Очень рада, что вы пришли на сей раз без инженера Генова, — начала я первая и, так как мы были совсем одни, не стала скрывать своей радости. — Очень рада!
— Тому, что пришел, или тому, что без инженера Генова? — сдержанно улыбнулся он, но ему явно было приятно — увидела по глазам. Это придало мне смелости, я засмеялась и выпалила:
— И тому, и тому!
От его сдержанности не осталось и следа, мы оба рассмеялись. Он задержал мою руку в своей чуточку дольше положенного, от чего меня захлестнула горячая волна благодарности к нему. Вот до чего дожила! За последние семь-восемь лет, вместо того чтобы обрести уверенность, раскованность (иногда мне удается создать видимость этого), я стала в душе куда более робкой, стеснительной, как школьница, и при самом малом проявлении сердечности к моей особе могу расплакаться от умиления.
— В таком случае, — сказал он, все так же дружески улыбаясь и предлагая мне сигарету, — остается только сожалеть, что мои частые командировки и лекции в институте надолго отложили знакомство с вами. И еще о том, что здесь поблизости негде отметить это событие. Для старого человека слышать такие слова от столь прелестной женщины — повод для праздника.
— Во-первых, не старый, а во-вторых, уж если кто-то и должен устраивать прием, то я, по праву хозяйки.
— По второму вопросу предстоят дебаты между проектантской и исполняющей сторонами, — заявил он с серьезностью телевизионного комментатора, щелкнул зажигалкой и поднес огонек к моей сигарете. Мы снова засмеялись и пошли по объекту.
Его интересовали все подробности хода строительства, организация труда, снабжение материалами и техникой, даже условия быта тех рабочих, что жили в фургонах на территории объекта. Я сумела пересилить волнение и отвечала толково. Знания, накопленные за этот год, давали мне возможность разговаривать с ним не только компетентно, но и почти на равных, а восхищение, которое я видела в его глазах, приводило меня чуть ли не в состояние невесомости. Я не шла, а будто на крыльях летела.
Правда, скоро я одернула себя: со стороны посмотреть — влюбленная ученица, да и только! Не стань посмешищем для рабочих! С бригадирами, которых я ему представляла, он разговаривал корректно, вникая в дела каждого участка. У меня создалось впечатление, что он досконально знает все строительно-монтажные работы, будто сам был опалубщиком, арматурщиком, бетонщиком, экскаваторщиком, монтажником. Заметив мое удивление, он рассказал, что, еще учась в школе, каждое лето работал на стройках, так как отец на зарплату почтальона с трудом мог содержать двух старших сыновей — один учился в Тырнове, другой в Пловдиве. В студенческие годы каждый выходной Николай подрабатывал на строительстве дач под Софией, потому что отец к тому времени ушел на пенсию, мать болела, а отличникам в те времена не давали таких больших стипендий, как сейчас.
Мы пробирались через сплетения арматуры, когда сверху нас окликнул бай Стойне. Оказалось, что они давно знакомы: бай Стойне расспрашивал о своем сыне. Пока мы осматривали стройку, Николай поведал мне целую историю о молодом инженере и неблагодарном сыне Бояне Стойневе Треневе, поддержавшем технического руководителя и тем самым подкузьмившем своего отца. Почти все в этом рассказе было мне известно, но я не прерывала Николая — так приятно было слушать его, к тому же у него был дар рассказывать весело о веселом, чувство юмора и умение вживаться в образ. Он человек душевный, но понять это можно, только познакомившись с ним ближе. Вообще же в обращении с людьми он сдержан, холодно вежлив, его всегда серьезный тон заставляет окружающих придерживаться этого же стиля общения. В студенческие годы я и подумать не могла о сближении с ним хотя бы в рамках обычных отношений преподаватель — студент. Он казался нам человеком суровым, занятым исключительно наукой. Невозможно было даже вообразить, что он снизойдет до какой-то там студентки. И вот этот человек идет рядом, разговаривает со мной как с ровней, шутит, смеется, даже флиртует, но очень изящно, словно все время оставляя за мной право выйти из игры и принять его слова за обычную любезность.
Счастье переполняло меня, но смущение не проходило. Чтобы скрыть его, я курила сигарету за сигаретой, и вдруг в глазах потемнело. Тайком сделала несколько глубоких вдохов с задержкой по системе йогов, тошнота прошла, но голова кружилась. Еще бы! На пустой желудок выкурить за полтора часа целую пачку.
Когда мы обошли почти все участки, я пригласила его в канцелярию на кофе. Нужно было подкрепиться, да и боялась — вдруг тут же уедет. Он, однако, охотно принял мое приглашение. Познакомился с документацией, отметил точное выполнение предписаний. Несколько раз в кабинет заходил Владо, близкий приятель Генова. Вопросы, с которыми он обращался ко мне, были настолько несущественны, что Николай обратил на это внимание, стал сдержаннее, суше, а у меня сердце сжалось: сейчас встанет и уедет в Варну. Мысленно я лихорадочно перебирала варианты благовидных: предлогов поехать с ним, а для него все оказалось просто.
— Кажется, время к обеду, — сказал он, когда мы закурили последние сигареты, — а я обещал прием в вашу честь. Есть идея: что вы скажете, если мы пообедаем на Золотых Песках?
Боже! Что я скажу? Если бы он знал, как забилось у меня сердце, он хотя бы из простого человеколюбия подготовил меня к своему вопросу. Мне пришлось собрать все силы, чтобы не выдать себя, а он, приняв мое молчание за колебание, поспешил подстраховаться шуткой:
— Считайте мое предложение элементом официальных взаимоотношений между проектирующей и исполнительской сторонами.
— Прекрасная идея, — тут же ответила я, испугавшись, как бы он не отказался от своего предложения, и с внезапной решимостью, компенсируя свою заминку, добавила:
— К официальному элементу предлагаю присовокупить неофициальный — пляж…
— Великолепно, — искренне обрадовался он. — Я здесь уже два дня, а в море еще и не окунулся. Только придется завернуть в отель за пляжными принадлежностями.
— И надеть белый костюм! — выпалила я неожиданно для себя самой, а он чуть рот не разинул от удивления.
— Откуда вы знаете, что он у меня есть?
— Видела вас вчера вечером, когда вы выходили из отеля.
— И не окликнули?
— Я была с компанией.
— Ну и что? — сказал он, но энтузиазм его упал на несколько градусов. — Хоть бы сказали «здравствуйте». А я поужинал в отеле, потом прошелся по улицам в надежде увидеть кого-нибудь из знакомых — здесь сейчас много моих коллег, — но, к сожалению, никого не встретил, около десяти поужинал второй раз, в казино, потом посидел в Приморском парке и лег спать, что называется, с курами.
— Странно, что мы нигде не встретились, — почти не скрывая сожаления, сказала я. — Я тоже долго гуляла. С приятелями мы скоро разошлись, а потом не встретились… должны были собраться в другом месте, но я опоздала… — совсем запуталась я в своих объяснениях. Он посмотрел на меня вопросительно, снова перешел на шутливый тон и изрек:
— На это один мой знакомый, пишущий рассказы, сказал бы: в курортном городе, как в жизни: встречаешь всех, кроме того, кто нужен.
В этот момент опять явился Владо, открыв дверь раньше, чем успел постучать, спросил опять о чем-то несущественном. Я ответила и сказала, что еду в управление. Мелькнула мысль, что он тотчас позвонит Генову и обман откроется, но думать об этом не хотелось. Дала Владо какие-то указания, и через несколько минут мы с Николаем пошли к машинам.
В полуденный зной шоссе не так забито, как с утра или под вечер. Мимо проносились главным образом машины туристов-иностранцев, для которых не существует неудобных часов или сезонов. Мой Жожо изо всех сил старался не отстать от «лады», на прямых участках выжимал сотню, а я прямо-таки физически ощущала, что он вот-вот рассыплется на пышущем жаром асфальте, маслено блестевшем под палящими лучами солнца. Остановились у нашего дома, я сбегала за пляжными вещами, и на «ладе» поехали к центру.
Николай вышел в белом костюме, фиолетовой рубашке и, укладывая на заднее сиденье пиджак и сумку, сказал, что хотел надеть джинсы, но не выносит униформы в любых ее формах.
— В последнее время, — сказал он, садясь за руль, — даже на международные симпозиумы являются в джинсах.
Я в шутку спросила, почему бы ему не отпустить бороду, она бы очень ему пошла, а он, усмехнувшись, ответил, что причин несколько. Во-первых, отец, мать, родные и соседи сочтут за сумасшедшего. Во-вторых, в глубинах подкоркового сознания значительной части его коллег и тех, от кого он в той или иной мере зависит, зародятся такие определения, как «несерьезный», «сноб», «пижон», «политически отсталый». Последнее меня рассмешило, и я спросила: а как же быть с революционерами, художниками, поэтами? Оказывается, он уже задавал себе этот вопрос, но с ответом ничего не вышло.