— А вообще, — сказал он с явным желанием покончить с этой темой, — в сорок лет начинаешь понимать, что «человек» звучит не только гордо, но и весьма загадочно, и ста тысяч лет не хватит для его изучения. В бороде же есть что-то рациональное: на ней можно экономить… полчаса ежедневно.
Замолчали… Я представила себе Николая с бородой, на международном симпозиуме. Он уже профессор, делает доклад о мостостроении. Все с интересом слушают. В заключение он подкрепляет свои мысли опытом строительства нашего моста. Раздаются аплодисменты, а он говорит, что в успешном проведении эксперимента заслуга не столько его, сколько исполнителя — инженера Лили Доневой, которая благодаря своим способностям и эрудиции в этой области довела… и так далее.
— В какой ресторан вы меня поведете, Лили?
Я так вздрогнула, что чуть не выронила сигарету. В следующий момент до меня дошло, что он, хотя и на «вы», назвал меня Лили, а не инженер Донева. Уже одно это было счастьем… К тому же мы ехали вдвоем в чудесной машине. Взаимопонимание, установившееся между нами, летящее навстречу прекрасное современное шоссе, манящее все дальше и дальше, лазурное море внизу, мои мечты — все слилось воедино.
— Не все ли равно? — ответила я, чуть помедлив, потом повернулась к нему, но он как раз обгонял городской автобус и ему было не до меня.
Я откинулась на спинку сиденья, затянулась сигаретой и подумала, что не так уж плохо жить хорошо. На первых курсах техникума наша кураторша часто говорила, что нам ни к чему тянуться за теми, кто проводит лето на Золотых Песках или в Варне. Те люди думают о своих собственных удовольствиях и не интересуются, могут ли все остальные проводить лето так, как они. Выросшая в далеко не блестящих условиях, я реагировала на подобные оценки особенно обостренно и, глядя на иностранцев, заполнявших побережье, испытывала сложные чувства, причем верх обычно брали неприязнь и презрение к ним — эксплуататорам, паразитам, буржуям, капиталистам, и как еще только я их не называла! В студенческие годы, когда я каждое лето стала работать администратором в одном из отелей на Золотых Песках (чтобы пожить на море), я поняла, что девяносто пять процентов приезжающих сюда немцев, французов, шведов и прочих иностранцев — люди среднего достатка: учителя, инженеры, журналисты, чиновники, техники, рабочие, которые целый год трудились, как муравьи, на всем экономили, чтобы позволить себе двадцать дней отдохнуть на теплом южном море, да еще в таком, наверное, единственном в мире месте, где иностранцы поставлены в более привилегированное положение, чем местные жители. Уже тогда у меня начали появляться мысли, в которых теперь я уверена на все сто процентов: жизнь человека полноценна, когда он получает удовлетворение от своего труда и может сочетать его с приятными ему развлечениями. Отказывать себе в удовольствиях жизни — грабеж, насилие над человеческой личностью. Если в определенных обстоятельствах насилие над собой неизбежно и граничит с подвигом, то чем можно объяснить теории, возводящие его в подвиг, когда в этом нет необходимости?
Сколько раз мы спорили об этом с отцом! У него всегда готов попрек: у них в наши годы не было и сотой доли того, что есть у нас с братом (тоже нашел состоятельных!), а мы этого не ценим. Брат, который в долгу никогда не останется, в ответ посмеивался: признайся, старик, вас-то с дядей в околотке до мокрых штанов лупили (это отцовское выражение) не за мысли о нашем будущем. У тебя-то их и в помине не было! Сам ведь не знал, за что бьют: то ли по ошибке, то ли за то, что коня у соседей угнали — смотаться на ярмарку захотелось. Не за это ли вас в курятник заперли, а? Засадить вас самих в околоток, злился отец, да выдрать как следует, да посадить на кукурузный хлеб и воду, тогда поймете, что к чему.
В тот день, сидя рядом с Николаем в машине, я была готова доказывать целому свету, если бы он взялся убеждать меня в обратном, что нет ничего прекраснее, чем мчаться в бежевой «ладе» к Золотым Пескам, зная, что впереди обед и пляж, а значит, и ужин, с Николаем, который ухаживает все откровеннее, хотя все так же изящно и без нажима, смотреть незаметно на его крепкие руки, уверенно держащие руль. Стоит ему захотеть — пойду с ним хоть на край света! Николай вел машину профессионально, как бы между прочим, отвлекаясь на тысячу разных дел: протягивал мне сигарету, зажигалку, откидывал спинку сиденья, чтобы мне было удобнее, то открывал ветровое стекло, чтобы было легче дышать, то закрывал, чтобы не дуло, и одновременно разговаривал, шутил, комментировал несообразности решения отдельных участков курортной магистрали Варна — Золотые Пески.
Вдруг мне пришло в голову: а почему ты не посмотрела, есть ли у него обручальное кольцо? Я скосила глаза, и сердце зашлось — кольца не было. Интересно, почему я до сих пор об этом даже не подумала?
Найти в это время свободный столик на Золотых Песках — дело невозможное, но нам повезло. Впрочем, не знаю, везение ли такой случай. Едва мы вошли в «Золотую рыбку», как перед нами в почтительной позе застыл официант. Ну и встреча — Виден, мой сокурсник! Отъявленный лоботряс, он все экзамены сдавал или с помощью шпаргалки, или с помощью овец и поросят, которых доставлял некоторым преподавателям на дом его отец, живший неподалеку от Софии, в селе Волуек. Заботливого папашу обычно выставляли за дверь вместе с его свежатинкой, но кое-кто все же принимал… В итоге он-таки увидел своего сына дипломированным инженером, правда, пришлось выложить за дипломную работу пятьсот левов «бизнесмену» из «София-проект». Есть такие деятели, которые за приличное вознаграждение или за два-три месяца нежных чувств могут достаточно быстро обеспечить коротенькое «инж.» перед твоей фамилией.
— Милости просим, товарищ Николов, привет, Лили! — подчеркнуто по-официантски поклонился он, а я, оторопев от неожиданности, представила его Николаю:
— Наш коллега, инженер-строитель. Виден Виденов из села Волуек.
Я нарочно добавила «из села Волуек», чтобы Николай, если отец Видена приходил к нему, вспомнил, кто это, ведь весь институт знал о волуекских овцах и поросятах. Но Николай только задумался на миг, пытаясь что-то вспомнить (нужно ему помнить о таких пошлостях!), кивнул и повел меня к столу, который Виден уже сервировал, сняв табличку «Заказано».
Николай придерживал мой стул, пока я не села, и у меня мелькнула мысль, что такие моменты в моей жизни бывали редко, даже в последние годы. Для Стефана этикет — предрассудки, а о Вылчане и говорить нечего, стоит куда-нибудь войти — очи долу и съежится: как бы кто из знакомых не узнал. Одно время даже носил огромные темные очки, которые сразу привлекали к нему внимание, особенно вечером, за стол же он всегда садился первым.
Виден, как и положено, придержал стул Николая, а потом наклонился к нам, улыбаясь не просто фамильярно, но чуть ли не торжествуя, еще бы — узнал пикантную тайну.
— Как там институт, товарищ Николов? Студенты радуют? — начал он запанибрата. Я со стыда готова была сквозь землю провалиться.
— В институте все в порядке, — сдержанно ответил Николай и сразу установил дистанцию между собой и волуекчанином. — На стройках хуже — не хватает инженеров, — и медленно поднял на Видена глаза. А тот стоит, слегка наклонившись, в классической позе официанта, с улыбкой слащавой и в то же время наглой и отвечает, не изменив ни позы, ни выражения лица:
— И будет не хватать, пока инженер, за редким исключением, будет получать в четыре-пять раз меньше официанта.
— Возможно, коллега. — Николай протянул мне пачку сигарет, потом зажигалку и, лишь когда я закурила, продолжил: — Возможно. Однако не все инженеры представляют себе жизнь в виде кормушки. Так что ты пьешь? — обратился он ко мне, и я поняла, что это «ты» преднамеренное, для Видена.
— Ничего… в такую жару… кока-колу, пожалуй.
— Что можете предложить на обед? — бесстрастным тоном задал он вопрос инженеру-кельнеру, но я, взглянув на Николая, поняла, что в душе у него все кипит.
— Мусака, шницель, телятина с картофелем, жульен, — отчеканил Виден, на которого холодность Николая никак не подействовала, видно, привык к подобным встречам. — Но если у вас есть время и терпение, можно приготовить что-нибудь по спецзаказу.
— Спецзаказы для спецгостей, а нам что есть, — ответил Николай, глядя на меня и ожидая моего решения.
— Жульен, — улыбнулась я Николаю, и добавила, повернувшись к Видену: — если в нем действительно есть грибы.
— Итак, два жульена, две кока-колы, два шопских салата, — перечислил Николай, давая понять Видену, что он здесь больше не нужен.
— Сажать таких надо! — прорвался наконец его гнев. — Учится пять-шесть лет, и государство, и отец деньги на него тратят, занимает место стоящего парня, чтобы потом разносить кока-колу и шопские салаты!
Я в двух словах обрисовала ему, каким студентом был Виден, сказав, что строительство ничего не потеряло, и Николаю смутно припомнилась история с волуекчанином. До конца обеда он всячески выражал Видену свое пренебрежение. Заставил сменить бокалы на чище вымытые и сухие, поменять мороженое (Виден принес подтаявшее), а расплачиваясь, положил два лева «на чай», которые Виден взял как должное. Когда мы поднялись, Виден проводил нас до дверей и даже вышел на улицу. Я попрощалась с ним за руку, поблагодарив за стол, а он в ответ нахально подмигнул, изобразив на своей физиономии одобрение: не плохой, мол, кусок отхватила! Николай вообще не обращал на него больше внимания. Даже не приостановившись у выхода, он сразу пошел к машине.
— Как «ладушка», товарищ Николов? Бегает? — прокричал Виден ему вслед. — А я измучился со своей таратайкой, вон та, слева от вас.
Слева от «лады» красовался вишневый «мерседес», совершенно новый, с двумя клетчатыми подушечками у заднего стекла и с плюшевой собакой, покачивающей головой при движении.