Николай успокоился только на пляже, извинился за нервы, за переход на «ты». Я ответила, что «ты» нравится мне больше, выслушала просьбу обращаться к нему так же, и мы с облегчением рассмеялись, потому что за день уже умаялись с этими формами вежливости.
Когда разделся — прямо атлет! Оказалось, что когда-то всерьез занимался легкой атлетикой, теперь бегает по утрам, когда есть время, иногда, довольно редко, плавает, ходит на лыжах. Меня он провозгласил «мисс Золотые Пески». Не знаю, был ли он искренен, я же действительно восхищалась им. В сорок лет большинство мужчин уже дядечки с брюшками, а он спокойно мог соперничать с парнями, окружавшими нас.
После обеда пляж пустеет. Нам удалось устроиться под зонтом у самого моря, и в паузы можно было делать вид, что разглядываешь проходящие корабли, купающихся людей, летящие над водой скутеры, смельчаков на водных лыжах. Николай сказал, что он член яхт-клуба и имеет удостоверение рулевого морских судов водоизмещением до десяти тонн. У спасателей, располагавшихся поблизости, спросили, нельзя ли взять скутер напрокат, но оказалось, что записываться нужно накануне. Мы уже похвастались друг другу умением плавать, поэтому он предупредил спасателей, чтобы они не беспокоились, если мы заплывем подальше. Не знаю, что на меня нашло, но, сняв часы и крикнув: «Догоняй!», я помчалась к морю. В воду мы бросились почти одновременно, но его кроль оказался таким быстрым, что я тут же отказалась от своих притязаний на победу. Он лег на спину, подождал меня, и мы поплыли брассом, которым я могу плыть часами.
Море было спокойным, скоро пляжный гомон перестал доноситься до нас, а вода, чем дальше от берега, становилась все прозрачнее. Я видела Средиземное море — вода в нем чернильно-синяя, а в Черном море изумрудно-зеленая, особенно на глубине. Я почти всегда заплываю далеко от берега, спасатели свистеть устают, но не поворачиваю назад, пока не примчится спасательная лодка или не привяжется какой-нибудь самонадеянный тип.
На воде я могу продержаться долго, поэтому решила плыть, не заикаясь о возвращении, пока он сам не предложит. Плыли медленно, перебрасываясь иногда парой фраз, но в общем придерживались правила дышать ритмично и потому больше молчали. Я незаметно любовалась Николаем, его телом, которое в изумрудной воде казалось еще более сильным и гибким. Иногда пальцы наших рук соприкасались… Вначале он извинялся, потом решили: хватит! — и только улыбались, когда руки сталкивались в воде.
У берега было суетно: шлепали колесами водные велосипеды с целующимися парочками, жарились на солнце, растянувшись ящерицами на надувных матрацах, «гларусы»[23], плавали компании и одиночки, но наконец мы остались одни. Совсем близко от нас прошел катер из Балчика, пассажиры стали махать нам, мы тоже помахали в ответ, и я по своей привычке стала размышлять об истоках этой традиции. Почему люди, безразлично идущие мимо тебя по улице, больше того, готовые обругать тебя за ничтожную неловкость, становятся прямо-таки любвеобильными, если видят тебя из окна поезда, экскурсионного автобуса или с палубы корабля? Всякий раз, наблюдая эту картину, я задавала себе вопрос: какое начало в основе этого приветствия — злое или доброе? Люди, плывущие на корабле, машут тебе из чувства превосходства или в силу подсознательного импульса близости и симпатии к человеку, находящемуся, подобно им, в особой, более или менее опасной обстановке? А может быть, люди в принципе добрее, чем кажутся обычно, и неординарная ситуация — они в движении и в следующий миг уже минуют вас, то есть им не грозит ни ваша насмешка, ни попытка злоупотребить их открытостью — позволяет им подать знак близости и симпатии… Можете вы представить себе злую тетку, самую что ни на есть сплетницу и интриганку в вашем квартале, стоящей у окна своей кухни и с улыбкой машущей рукой проходящим внизу людям? Невозможно, да? Подумаете, что она свихнулась. Но голову даю на отсечение — на катере из Балчика было по крайней мере с десяток таких тетушек, которые тем не менее приветствовали нас искренне.
Пересекли след от катера, заплыли еще дальше в море и совсем перестали разговаривать. Сначала я подумала, что это из-за волн, расходившихся в обе стороны от кильватера (Николай на правах яхтсмена «просветил» меня — так называется след от корабля). Плыть по ним труднее, можно наглотаться воды. Но он продолжал молчать и когда море успокоилось. Мои попытки поддерживать хотя бы элементарный разговор успеха не имели, он или отвечал односложно «да», «нет», или молча кивал. И тогда меня вдруг обожгла догадка: наверное, он устал, но неудобно сказать об этом. Конечно, устал, испугалась я. Ведь это я все время на море, а он, может быть, не плавал с прошлого года, к тому же курильщик, и хоть бегает кроссы по утрам, но дыхание, видно, на исходе. Мы проплыли три-четыре километра, а возвращаться к берегу куда труднее. Оглянулась — кругом ни души… Берег с лодками, тентами, спасательными вышками казался далеким и погрузившимся в воду. Николай заметил, что я посмотрела назад, и, видимо, почувствовав облегчение, сказал:
— Если плыть так дальше, то часа через два доплывем до горизонта.
— Это всегда было моей мечтой. Но к сожалению, горизонт — как все хорошее в жизни: кажется, что приближаешься к нему, а он все отодвигается и отодвигается… Знаешь, как говорят здешние лодочники: «совсем недалеко, всего от нас до горизонта».
— Да, с хорошим всегда так, — сказал он. — Может быть, и к лучшему. Достигнутый горизонт уже не горизонт, а пристань, сказал бы мой приятель, тот, что пишет рассказы.
Мы посмеялись, и я спросила как можно непринужденнее:
— Возвращаемся?
— Как хочешь, — с готовностью поддержал он мою инициативу.
Вот, подумала я, одно из маленьких удовольствий, остающихся на женскую долю: жертвовать своим честолюбием, спасая мужское.
По сути дела, спасла нас дежурная моторка, которая затарахтела за нами, как только бинокли спасателей потеряли нас из виду. Силы Николая явно кончались, да и доплыла ли б до берега я — неизвестно, потому что началась мертвая зыбь, державшая нас фактически на одном месте. Моторка пошла сначала в другую сторону, так как течение отнесло нас довольно далеко, сделала большой круг и наконец на обратном пути заметила нас: хорошо, что я начала махать обеими руками.
Николай протестовал, хотя и не очень категорично, почти в шутку, против возвращения на лодке и согласился после того, как спасатели выдвинули в качестве аргумента мертвую зыбь, о которой я ему не говорила, боясь испугать. Оберегая его честолюбие, я сделала вид, что не заметила, как ему помогли взобраться в лодку и как он растирает левую ногу… Даже представить страшно, что стало бы с нами, если бы не спасатели. Наверняка утонули бы. Он по крайней мере… Я думала об этом, сидя в лодке, и все чудесные слова о горизонте, о прекрасном в жизни казались глупостями. Важно одно: мы спасены, живы и здоровы. В конце концов, самое прекрасное в жизни — сама жизнь.
На берегу мы стали подшучивать над своим приключением, обвиняя, конечно, появившуюся так кстати для спасения нашего престижа мертвую зыбь. Курили (всегда удивляюсь, почему так приятно курить на пляже), играли в крепости, и Николай сбил все щепочки с моих песочных башен, а я у него только три.
Очевидно, оберегая свое реноме, он несколько раз предлагал поплавать еще. Я отказывалась, ссылаясь на усталость, а на самом деле из страха, что у него снова сведет ногу: он то и дело принимался растирать ее. Только когда мы уже сильно перегрелись, я согласилась, с условием — до буя и обратно. На сей раз он был разговорчивее, поспорили, кто знает больше стилей, и опять победил он, так как владел баттерфляем и дельфином, которых я не знаю. Он пообещал научить меня, а это значило еще несколько дней на пляже… Сердце забилось — не унять.
Искупавшись, встали в круг курортников, поиграли с ними в волейбол, потом пошли за мороженым, потом на пристань — встречать ракету из Варны, сфотографировались на верблюде в нарядах бедуинов, в общем, слонялись по пляжу. День был длинный-длинный и казался вечностью, наполненной счастьем. Каждый миг приносил что-то новое и интересное, а все потому, что рядом был Николай. Его присутствие придавало новый смысл окружающему, сделало его значимым и сопричастным огромной радости, переполнявшей меня. Мои чувства, казалось, вбирали в себя весь мир, будто какая-то невидимая часть меня самой распростерлась над пляжем, над морем, властвовала надо всем… А ведь если рассуждать здраво, то, в сущности, не было особых оснований радоваться и воображать невесть что, так как один день и даже перспектива еще нескольких таких ничего не означали. Но видимо, человек, мечтавший о многом и почти ничего не получивший в юности, приучает себя радоваться и тому малому, что жизнь иногда милостиво подбрасывает ему. А сейчас? Разве это малость?! Будь справедлива! Жизнь развязала мешок с дарами и сыплет их на тебя, как манну небесную. Рядом со мной мой бог — Николай, доцент Николов, товарищ Николов, и еще как хотите его назовите, но вот же он — мой бог, да, бог, о котором я даже мечтать не смела. И притом он вовсе не безразличен ко мне (что кривить душой? с первой встречи заметила), мужчины не умеют этого скрывать. Я не задавала себе вопроса, любит ли он меня, глупо было бы, важно, что я люблю его до самозабвения, что он, да, сам он, со мной, восхищается мной и явно небезразличен ко мне. Если кто-то скажет, что это еще ничего не значит, что в сравнении с моими чувствами это слишком мало, то я отвечу: да, мало, но и много. Это все!
Вернулись под зонт с нашими сумками и одеждой и решили остаться до той поры, пока все не уйдут. Оказалось, что мы оба любим этот час, когда берег пустеет и на нем вместо людей появляются чайки и гларусы. Их крики наводят тоску, такое чувство, будто что-то уходит из тебя…
Но посидеть дотемна помешали спасатели; они настойчиво предлагали сыграть в карты, в бадминтон, прокатиться на лодке, обещая на завтра водные лыжи и скутер. Мы, чувствуя себя обязанными, держались приветливо, но я скоро заметила, что Николаю становится не по себе, он все меньше принимал участия в разговоре и сосредоточенно смотрел на море, где шла группа военных кораблей. Это вовсе не смущало спасателей, наоборот, они стали еще назойливее, и, чтобы избавиться от них, я, посмотрев на часы, извинилась и сказала Николаю, что мы опоздаем на встречу.