Когда, уже одетые, мы сидели в машине и думали, куда отправиться, мне пришло в голову просто перебраться на другое место, сделав вид, будто уезжаем. Но возвращаться… да и настроение позднего пляжа было уже испорчено. А может быть, нам обоим было так хорошо, что не хотелось фальшивить даже в малом. Бывают моменты, когда не хочется сообразовывать свои действия с кем бы то ни было, когда на душе легко, чисто и ты никому на свете ничем не обязан, даже своим спасителям!
Поехали куда глаза глядят, солнце стояло еще высоко. Дорога привела к Аладжа-монастырю. Поднимались по выдолбленным в скалах ступеням, заглядывали в пещеры монахов, повстречали поводыря с медведем. Он пел родопские песни и все понукал медведя плясать; после каждой песни медведь обходил круг и собирал дань в шляпу хозяина, а тот тем временем старательно изливал на толпу зевак свой ужасно тупой юмор.
После долгих колебаний решили провести вечер в баре «Кукерите»[24]. Хотя в Варне я уже много лет, но там еще не была и кукеров видела только на снимках. До начала программы оставался час. Решили использовать его на поиски ночлега, так как после бара за руль не сядешь. Правда, я сказала, что могу не пить и поведу потом машину, но он и слышать об этом не хотел. В отеле «Спорт палас» он сумел договориться с администратором о двух комнатах. Мы перенесли вещи, я приняла душ, причесалась, подкрасилась, и все же пришлось ждать Николая внизу в холле, так как он решил побриться. Наконец отправились к кукерам.
Было еще сравнительно рано, и мы заняли столик возле сцены. Ужин заказали сразу же — оба были страшно голодны. Принесли жаренное на углях мясо, невероятно вкусное, особенно в сочетании с сухим белым вином. Официант спросил, понравилось ли нам их фирменное блюдо. Мы похвалили. Показав авторучкой на соседний стол, за которым сидели немцы, он сказал, что те заказывают уже по третьей порции. «До третьей мы вряд ли дойдем, — усмехнулся Николай, — но часа через два принесите еще по одной». Я бы с удовольствием заказала вторую порцию тут же (мясо только еще больше разожгло аппетит), но показалось неудобным, и в качестве компенсации налегла на салаты.
Через двадцать минут после нашего прихода бар был уже полон и программа началась. Если бы знать, что номера будут такими шумными, сели бы подальше. К тому же они оказались и просто страшными. Танцоры были неутомимы. Одетые в лохматые шкуры, в огромных страшных масках, они кричали, как ненормальные, и сводили с ума бренчанием навешанных на них зеркалец и всевозможных медных колокольчиков. Гвоздем программы был момент, вероятно специально введенный режиссером: один из кукеров решает проявить симпатию к даме в зале — эта злая доля выпала мне. Когда бренчащее и ревущее чудище подскочило ко мне, я вскрикнула и инстинктивно бросилась Николаю на грудь. Раздался общий хохот. Эту цель и преследовал, конечно, режиссер. Немного успокоившись, я поклялась: если кто-то из них попытается повторить номер, плесну в маску стакан вина. Иностранцы наверняка примут мою выходку за часть представления, и тогда посмеюсь я. Но по крайней мере до одиннадцати, пока мы там были, кукеры к зрителям больше не подходили.
Программа утомила нас обоих. Решили уйти. Я принялась убеждать Николая, что участие проектирующей и исполнительской сторон должно быть равным, но он не позволял мне платить. В этой ситуации не растерялся официант. Пошутив: когда двое спорят — выигрывает третий, он забрал и мои и его деньги, отвесил нам низкий поклон и проводил до самого выхода.
В баре отеля «Спорт палас» мы еле нашли свободный столик. Метрдотель провел нас в самый глухой закуток, откуда программу почти не было видно, но зато и мы были защищены от любопытных взглядов. Впрочем, какое это имело значение? Честно говоря, имело — чувства мои были довольно противоречивы. С одной стороны, мне, как молодой дурочке, хотелось, чтобы весь мир знал, что я здесь с Николаем, что я счастлива, а с другой — над нашими отношениями тяготела какая-то условность, нечто вызывающее у меня чувство вины, что-то было все же не так, как хотелось бы. Может быть потому, что в наших отношениях присутствовала и деловая сторона? Или не была еще изжита во мне студенческая робость перед преподавателем, стеснительность, из-за которых я целый день путалась в «ты» и «вы»? Или просто-напросто проявлялась во мне типичная черта болгарок — чувствуем себя чуть ли не виноватыми за свои чувства и всегда боимся любопытных взглядов знакомых и незнакомых людей? Я обратила внимание на то, что стоит нам выйти из машины, как Николаем овладевает беспокойство, хотя он и старается не показывать его. Подумалось, не женат ли он, ведь сейчас многие не носят обручальных колец, но сама не знаю почему, я тотчас отогнала эту мысль. Самым подходящим объяснением казалось такое: боится, что увидит кто-нибудь из управления, знающий нас обоих, и это будет чудесным подарком сплетникам.
После второй рюмки виски я уже ни о чем не думала, полностью отдавшись во власть сладостного ощущения полноты жизни, с такой силой охватившего меня еще на пляже. Оркестр играет Гершвина, мою любимую пьесу «Американец в Париже», я с Николаем, все остальное — неважно. Не раз бывала я и на пляже, и в ресторанах, и в барах, но всегда или одна, или в компании не особенно приятной (в лучшем случае Вылчан или Стефан), и всегда было ощущение пустоты. Все чего-то недоставало… Всегда примешивалось чувство неполноты жизни, никчемности этих вечеров. Подлинно прекрасная жизнь обходила меня стороной, ускользала, оставляя мне лишь неясные предчувствия, боль неудовлетворенности, стремление к чему-то недостижимому, все время остающемуся для меня на кромке горизонта. И вдруг сотворилось чудо, я протянула руку и прикоснулась не к горизонту, а к вечности, бескрайности… Господи! Как это выразить словами? Новое чувство не поддавалось объяснению, несмотря на мою привычку «философствовать» по каждому поводу. Жизнь наполнилась упоительным волшебством.
Танцевали… Нет, прильнув друг к другу, как влюбленные юнцы, лишь чуточку покачивались в медленном ритме гершвиновского блюза, а когда Николай коснулся моих губ, меня подхватил испепеляющий смерч. Больше ничего не помню… Какая-то всепоглощающая боль, неистовство… Когда пришла в себя, увидела, что лежу в его комнате и рыдаю, опустошенная, обессиленная.
На другой день я взяла отпуск на пять дней. Николай сказал в управлении, что возвращается в Софию и даже, обеспечивая себе алиби, спросил, не нужно ли кому из руководства ехать туда — он бы подвез за компанию. А в полдень машина неслась к Солнечному Берегу. Я уже знала, что он женат, что есть дочка семи лет. Знала от Генова. Подписывая мое заявление об отпуске, подкрепленное справкой о кризе почечной болезни, добытой Донкой в медицинском училище, он, продолжая разговор с Николаем, зашедшим попрощаться с ним и со мной, начал передавать наилучшие пожелания «прелестной супруге и милой первоклашке». По пути на Солнечный Берег Николай силился вспомнить, знакомил ли он когда-нибудь Генова со своей семьей, в «пожелании» же увидел умысел: очевидно, Генов, подозревая, что я рассказала Николаю о его визите ко мне, решил отомстить за свою неудачу таким образом. Пошучивая над всем этим, Николай чувствовал себя явно неудобно — ведь он скрыл, что женат. Неловко объяснил: боялся, мол, сразу потерять меня. Я в ответ с вызовом заявила, что его семейное положение меня не интересует, главное, что я его люблю. И честно пыталась сама себя убедить в этом.
На Солнечном Берегу мы устроились в отеле «Глобус». Николаю дали «люкс» со всеми удобствами, а мне — комнатушку, в которую я даже и не вошла, только заглянула с порога. Там едва помещалась односпальная койка, и все же мне было совестно, что в разгар курортного сезона, при нехватке мест, целая комната пустует. Николай же считал, что это не наша вина, что виноваты идиотские порядки, из-за которых люди, любящие друг друга, не могут остаться наедине. А коли никто не даст им номера в гостинице, особенно в том городе, где они живут постоянно, то они ищут место «под кустом», в общежитиях, у сводников с их комнатами сомнительной чистоты. В лучшем случае приятель даст ключи от квартиры часа на два.
Теперь, когда я уже знала, что он женат, стало понятным его беспокойство на людях. Поэтому мы ходили в ресторан и в бар только нашего отеля, где мы были, пожалуй, единственными болгарами. Я сама звала его на дикий пляж. С трудом, но находили все же уединенные уголки, где он был спокоен. Здесь мы бросались в объятия друг друга, не стыдясь солнца и моря. В такие моменты я напрочь забывала о «прелестной супруге и милой первоклашке» и вновь наполнялась тем счастьем и чувством полноты жизни, которые впервые ощутила в наш первый день на Золотых Песках.
Мы уже не путались в «ты» и «вы», между нами установилась гармония, которая до сих пор казалась мне невозможной в отношениях между людьми. Может быть, потому, что до него я не встречала такой непосредственной свежести чувства, а может быть, и встречала, но это были не его чувства. Однажды я рассказала ему о своих студенческих годах, как чертила подружкам курсовые только потому, что проверял их он, как ходила на его лекции до самого конца учебы, как потом семь лет мечтала работать на его объекте, а он, помрачнев, курил сигарету за сигаретой, вдавливая окурки в песок, совсем так, как наш провадийский дьячок совал когда-то в ларец с песком еще горящие свечи. За целый час не вымолвил ни слова. Много раз меня подмывало спросить его об отношениях с «прелестной супругой», но решила: захочет — сам расскажет. Уж коли заявила, что его семейная жизнь меня не интересует, так нужно держаться. Я поняла только, что он женился в тот год, когда я кончала институт.
Пять дней, проведенных с Николаем, вызвали во мне чувство, до того не знакомое или уже забытое — ощущение уюта, человеческой близости, защищенности, надежности. Да, именно надежности, исходившей из каждого его жеста, слова, взгляда. И я, закоренелая холостячка, ярко выраженная эгоистка, не выносившая прис