И тем не менее мысль о причине, не имеющей отношения ни ко мне, ни к Лили, становится реальной и пробуждает во мне следователя, страстно жаждущего раскрыть дело до конца. Решаю вначале молчать: вдруг чем-нибудь выдаст себя, но его слова пригвождают к месту, и мои глаза не в силах оторваться от него.
— Причина установлена. Инженер Донева применила арматуру, не соответствующую предписанию.
На сей раз ему не удается скрыть злорадства. Из-за мелькнувшей мысли о возможности другой причины, спасительной для Лили, я оказался не подготовленным к его атаке и, очевидно, чем-то себя выдал.
— Почему? — Голос мой стал вдруг осипшим.
— Хм… почему… Потому что слишком о себе возомнила! Потому что не прислушивается к мнению более опытных инженеров.
— У меня сложилось впечатление, что как раз она-то прекрасно подготовленный инженер, — говорю я с нажимом, но на Генова мой тон не действует. Он держится победителем, почти не скрывая своего торжества.
— Да, у нее есть некоторые познания… в вашей области. Но для нас только книжных знаний мало. Нужен опыт.
— Нужен еще и ум, товарищ Генов. Чтобы изучить проект как следует, чтобы воплотить каждую его деталь! Я впервые встречаю инженера, столь подготовленного в нашей области. Держать в голове весь проект, помнить о всех деталях! Я сам этого не могу!
Удивляюсь про себя, к чему такая запальчивость, но раздражение подогревается тем, что Генов чуть ли не открыто забавляется происходящим. Подозрения вспыхивают снова, и я решаю впредь быть сдержаннее.
— Ну хорошо. Оставим вечный спор о теории и практике. Вы, однако, не ответили мне на вопрос, почему изменена арматура. И неужели Донева сделала это на свое усмотрение? Без вашего разрешения?
— Надеюсь, вы не допускаете мысли, что я могу разрешить какие-то отклонения от проекта? — Он снова улыбается иронично и снисходительно. — Вам известно, конечно, что со снабжением всегда затруднения. Вскоре после вашего отъезда выяснилось, что предписанной проектом арматуры нет. Это означало несколько месяцев простоя, соответственно отодвинулись бы и сроки сдачи объекта. Инженер Донева попросила разрешения продолжать работы с арматурой, имеющейся в наличии, сделала даже перерасчеты для столбов. Чтобы сохранить их диаметр, пришлось бы уплотнить арматуру, что, как вам известно, иногда представляет опасность. Поэтому я категорически возражал в личном разговоре с ней, а после этого сразу уехал в командировку на полтора месяца. День моего возвращения почти совпал с несчастьем… Чтобы заставить людей работать, она и техникам, и бригадирам представила дело так, будто я разрешил, но по занятости не успел подписать распоряжения. Как я узнал потом, ее подвел и Стойне Тренев, бригадир арматурщиков, уверивший ее, что никакой опасности нет. Впрочем, она говорила, что вы уведомлены об изменении. Это так?
Не отвечаю, потому что не знаю, что говорила Лили. Скорее всего, это провокация с его стороны. Что бай Стойне убеждал ее продолжать работу с новой арматурой, вероятно, правда: он был достаточно самонадеян. Но я почти с той же уверенностью готов предположить и другое: Генов обещал ей подписать распоряжение, чтобы подтолкнуть начать работу, а потом исчез. Едва ли он предвидел столь жуткий исход своей мести, хотел, конечно, провалить на чем-то помельче, а по ходу скандала как-то отыграться и на мне. А Лили, по сути дела, пошла на это ради меня, побоялась, что я в ней разуверюсь, если она не найдет решения…
В дверях появляется секретарша директора, смотрит на меня в упор и сообщает, что пора ехать на кладбище. Продолжать разговор по дороге невозможно, потому что в машину садятся еще две сотрудницы управления, которые многозначительно переглядываются, увидев, с кем им придется ехать.
На кладбище стоны, причитания. У шести, выкопанных в ряд могил стоят заколоченные гробы, и к каждому приникла, обхватив его руками, женщина, а то и две. Все они деревенские, все в голос причитают, стараясь перекричать одна другую. В их причитаниях я улавливаю лишь отдельные слова, а потом начинаю различать целую фразу, почти непрестанно повторяемую женщиной у ближнего ко мне гроба:
— Господи-и-и! Убить гадюку мало-о-о… Господи-и-и! Убить гадюку мало-о-о-о…
Лили не видно. Спрашивать неловко, тем более что на меня глядят косо, злобно или просто с любопытством. Чувствую, что постепенно становлюсь центром внимания, на меня смотрят больше, чем на причитающих женщин, делается страшно неудобно. Наконец директор Тодоров выступает вперед, чтобы сказать прощальное слово, и тут же на другом краю начинает отпевание поп. Неприятная заминка. Генов бежит к попу, что-то ему шепчет, и тот смолкает. Что говорил Тодоров, я так и не услышал, потому что все стоящие рядом со мной комментировали конфуз с попом.
— Людей верните! Сына моего отдайте! Соколика моего! — вдруг кричит одна из женщин, воздев к небу кулаки, и бросается к Тодорову.
— Верните! Верните! — подхватывают женщины у гробов, и снова поднимаются стенания, а я, пользуясь тем, что никто на меня не смотрит, незаметно выбираюсь из толпы.
Почти наверняка здесь разыгран классический вариант: Генов дал согласие, но не оформил его письменно, и теперь перед законом он чист, как ангел. А легковерные расплачиваются за свою доверчивость. Во всяком случае, я должен увидеть и объект, и Лили. Этот мерзавец Генов прекрасно понял, что вопрос, где Лили, вертится у меня на языке, знал, что я его не задам, и нарочно прикидывался удрученным, ничего не замечающим. Что-то подсказывает мне: она на объекте, и я решаю — сначала туда, а если ее там нет, к ней домой. Теперь, когда мои подозрения стали почти уверенностью, когда прояснилась роль Генова, когда я понял, что Лили пошла на это ради меня, чтобы не сорвать сроки сдачи объекта, чтобы я не разочаровался в ее способностях и в ее готовности мне помочь, меня вновь охватывает теплое чувство благодарности и близости, зародившееся уже при первых наших встречах. А я-то так подло отстранился от нее именно в эти два месяца. Скорее всего, принимая решение и начиная работу на свой страх и риск, она еще и не подозревала о перемене в наших отношениях. Но когда прошел целый месяц и ни одного звонка, она, конечно, все поняла, да и сплетни уже до нее дошли. Другая на ее месте прекратила бы работы.
— Вы из инженеров будете? — спрашивает молоденький таксист, когда я говорю ему, куда ехать. Отвечаю «нет», чтобы не разжигать его любопытства, но, видно, весь город только об этом говорит.
— Но едете туда из-за катастрофы? — продолжает выпытывать он.
— Нет. — Однако это его не успокоит, поэтому добавляю: — Я журналист.
— Сколько ей дадут?
— Кому?
— Да этой, начальнице моста.
— Не знаю. Разве она виновата?
— Она. И тот, из Софии.
— Из Софии?
— Ну да.. Инженер, который сделал планы моста. Укатила с ним в Созопол и бросила работу на самотек…
На стройке ни души. Все на похоронах. Машина останавливается у огромного опорного столба, упавшего прямо на дорогу. Расплачиваюсь и отпускаю шофера, он медлит, смотрит подозрительно. Но тут я мгновенно забываю о нем: там, наверху, на последней не рухнувшей плите, поддерживаемой балками, сидит Лили. За моей спиной разворачивается машина. Нарочно иду по обходной дороге. Хорошо, что шофер не заметил Лили, иначе наверняка остался бы понаблюдать за нашей встречей, а она, кажется, будет драматичной.
Лили встречает меня совершенно спокойно. Курит, во взгляде, пожалуй, даже твердость, но протянутая мне рука совершенно безжизненна. Видимо, Лили настроила себя на сугубо официальные отношения. Сажусь напротив, закуриваю. Лицо у нее изможденное, постаревшее сразу лет на десять. Курим, молчим.
— Так что же случилось? — Голос у меня какой-то сдавленный.
Скользнув по мне взглядом, она отводит глаза. Пожалуй, сначала надо как-то объяснить эти два месяца.
— Ведь я же тебе говорил, что у Ани больное сердце. Началось осложнение, и ни на что, кроме врачей и больниц, времени не оставалось. Звонил несколько раз, но тебя не было дома.
Она не смотрит на меня, но я краснею, представив себе, как она дежурила у телефона, не выходя из дому. Из-за этой лжи неубедительно звучит и другая — о дочери. Тут же возникает мысль: оправдываться глупо, да и возврат к нашим прежним отношениям невозможен, бессмыслен. Она и сама понимает это, не дурочка. Остается деловая сторона отношений.
— Правда, что Генов был против этой арматуры?
В уголках ее губ появляется какое-то подобие усмешки.
— Он обещал подписать, да? Но не издал распоряжения, уехал. А ты начала работы под свою ответственность. Так?
Лили не отвечает, даже не поднимает глаз, и я понимаю почему. С письменным распоряжением Генова или без него она не выдержала экзамена, ее решение оказалось неудачным. Но вопрос об ответственности совсем не то, что вопрос о способностях. Я кладу руку ей на плечо и говорю мягко:
— Ошибиться может каждый. Я тоже. Но зачем начала без официального согласования со всеми инстанциями? Именно в этом твоя ошибка.
Она медленно высвобождает плечо из-под моей руки и, усмехнувшись, показывает рукой вниз — дескать, увидеть могут. Смотреть на нас некому, такси уехало, все на похоронах, но Лили — девушка с характером. Обижаться мне не на что, она права, но к чему так упорно молчать? Стараясь подавить досаду, спрашиваю:
— Где твои расчеты по столбам?
Ответа опять нет. Уставилась в рухнувшие столбы и балки, молчит. Закипает раздражение, которому не даю прорваться наружу:
— Лили, ты можешь меня презирать, я это заслужил, конечно… Но оставим сейчас чувства в стороне. Давай посмотрим, что можно сделать. Ведь беда-то страшная!
Лили, резко вскинув голову, смотрит мне прямо в лицо. Глаза помутневшие, в движении губ — попытка что-то сказать, но из горла вырывается лишь глухой хрип.
Отшатнувшись в отчаянии, она закрыла рот рукой, отвернулась и разрыдалась. Я окаменел…