Интересно, знает обо всем Донка и другие с нашего чердака? Не могут не знать, небось весь город говорит. Никто, однако, идти не торопится. Зачем я им? Ни с кем у меня там нет ничего общего. Даже лучше, что я осталась здесь, по крайней мере никто ни о чем не спрашивает, наоборот, все делают вид, что не замечают меня. И работать не хотят, боятся подниматься наверх, ждут результатов экспертизы. А чего ждать? Чему надо было рухнуть, то рухнуло, а столбы подо мной со старой арматурой. Но все напуганы. Только Слави, второй техник, да крановщицы Пепа и Ванче держатся со мной по-человечески. Девчата звали жить к себе, но в канцелярии мне лучше. Никто мне не нужен! И я никому не нужна… Только комиссия по расследованию будет завтра интересоваться моей особой… Все же надо, наверное, попытаться заставить тех, внизу, приступить к работе. Никто меня пока не увольнял… Поди попробуй! Никто и слушать не будет. Сидят себе, в карты играют, выпивают и, конечно, обсуждают… как бы со мной расправиться. Да уж, душу отводят, кто как может. А жалеют все об одном только: что меня вечером в вагончике не оказалось. Когда мужики выскочили и начали отгонять тех женщин, крику было, шуму! Бросились гасить пламя огнетушителями и песком. Вскоре не меньше десятка машин выехало с территории. Видно, родственники испугались И решили смыться от греха подальше. Вместе с ними и кое-кто из рабочих уехал. Через месяц явятся в управление за последней зарплатой, предъявят справки о поступлении на работу на другой объект, и никто им слова не скажет, почему, мол, уехали без предупреждения. За эти три дня столько бетона затвердело в машинах, в ковшах кранов… Как все это теперь выправить? Выправят… Хуже, чем вышло, не бывает… Какой же жалкой бездарью выгляжу я в его глазах!
Зря я выдала себя. Что на меня нашло? Забылась, рот разинула… Прямо загорелось выпалить, что не нуждаюсь в его помощи. Будет теперь соболезновать, хорошо хоть не сказал никому… Тодоров чуть не взбесился: «Нас выкрутасами не проймешь! Ясно?» А кто ты такой? Что ты понимаешь в строительстве? Сам-то хоть раз в жизни что-нибудь построил? А он-то, когда уезжали, порывался что-то сказать, да испугался тех, в машине. Да и что он мог сказать? Опять бы завел одно: иди к врачу… что же случилось… Ну откуда я знаю что! Сказал, что проверил мои расчеты. Если они действительно правильные, то почему рухнул мост? Его проект точен. Он не может не быть точным. Если выдержат нервы, то сяду вечером, проверю, ведь у меня есть все таблицы и справочники. Выходит, и я буду расследовать его. Боже мой! Какой идиотизм! Можно ли было два месяца назад подумать, что мы будем р а с с л е д о в а т ь друг друга! Я была готова идти с ним хоть на край света, умереть с ним. А теперь… Глупости, причем здесь расследование? Просто я хочу понять сама, в чем дело. Даже если и есть что-то в его проекте… Нет, это исключено. Конечно, исключено, и не тебе в него соваться!
Представляю, как потирает теперь руки этот шакал Генов. Его Владо в прошлую среду отказался работать без подписанного распоряжения, значит, заранее сговорились. Пытался и других настроить, да не вышло. Неужели эти двое что-то подстроили? Нет, не верю! До такой степени — нет! Не могут люди быть такими. Просто катастрофа им на руку. С Геновым все ясно: у него причина личная. А Владо? Может быть, правда то, что говорил бай Стойне? У Владо большой опыт, он был техническим руководителем на некоторых объектах в Девне и тут должен был бы им стать, если бы не взяли меня. Но если они с Геновым приятели, то зачем меня брали, когда можно было взять Владо? Сам дьявол не разберется в их комбинациях. Весной ходили слухи о машине цемента, проданной каким-то человеком Генова. Но документы у Владо оказались в порядке — сама проверяла. Может быть, с тех пор у него зуб на меня? Вполне возможно… А теперь играет в принципиальность, и оба с Геновым стараются утопить меня. Даже чересчур стараются.
Допустим, свалят всю вину на меня… Так оно и будет. Состав преступления? Шестеро погибших и более миллиона… Двадцать лет тюрьмы. Выйдешь оттуда в пятьдесят. Ладно, пусть в сорок пять. Будешь работать — сократят срок. Ну? Нужна тебе такая жизнь? Лет пятнадцать будешь рабочей на стройках, потом еще с десяток — помощником технического на объекте, на который никто не идет, и — конец…
А вдруг меня оправдают? Ерунда!
Нет, не могу больше! Нужно пойти лечь спать, а когда проснусь, все это окажется сном, кошмаром… А лучше не просыпаться. Вопрос — хватит ли сил решиться? Ведь шаг — и все кончено. Будто бы была, с ними наверху… тогда… Так за чем дело стало? Ну, зайдется сердце, пока летишь, — и конец. Потом уж ничего не почувствуешь.
Голова раскалывается. Третий день думаю об одном и том же, мечусь в каком-то заколдованном кругу и ни до чего не могу додуматься. Хоть бы скорее кончали они свои экспертизы и расследования, я бы знала, что делать. Но в тюрьму я не пойду, это совершенно ясно.
Следствие еще кое-как вытерплю. Хоть в эти дни еще на него поглядеть! Не на Николова — на Николая! На моего Николая, с которым хотели плыть до горизонта.
А представь себе, Лиляна, что бетон на этих опорах окажется некачественным или геологические изыскания неточными? Ведь тогда не будет на тебе никакой вины, ты, как и все там, внизу, будешь скорбеть о бае Стойне и его ребятах, и тебя не будет грызть одна и та же мысль: ты их убийца. Представь себе, что его дочь была действительно настолько больна, что он не мог тебе звонить. Представь себе: через несколько месяцев врачи вылечат тебя, а когда будут выписывать, он придет в больницу с букетом цветов и скажет…
Глава шестая
Известие о самоубийстве Лили пришло назавтра ровно в восемь. Я, Тодоров и следователь пили кофе в крохотном баре управления и вновь обсуждали возможные причины катастрофы. Тодоров изучил расчеты Лили и обнаружил, что она не проверила степень деформации, я же снова повторял версию о плохом качестве материалов, с которыми пришлось работать. Нервы мои были на пределе, я не спал фактически уже вторую ночь: часа четыре бродил по улицам, как лунатик, так и не приняв решения: сообщить о моей ошибке или умолчать о ней. Поэтому, когда какой-то работник управления ворвался в бар и выпалил, что ночью Лили бросилась с моста, у меня начался криз, сердечная недостаточность, что в последнее время случается нередко. До обеда пролежал в амбулатории, докторица настаивала на отправке в больницу, хотя бы на один день, но я сумел убедить ее, что мне стало лучше, и когда она пошла обедать, я поднялся и ушел.
На другой день приехали ее родители из Провадии забрать наглухо заколоченный гроб. Рабочие рассказывали, что когда нашли останки, то только по волосам и одежде поняли, что это она. Значит, к лучшему, что мне стало плохо и можно было не ходить туда, не видеть, что Лили уже не Лили, а бесформенная, окровавленная масса, расплющенная на одной из огромных обрушившихся железобетонных плит.
Вечером мы с Тодоровым, Геновым и Цоневским — председателем экспертной комиссии, составили итоговый протокол о катастрофе, в котором в качестве причины указано применение арматуры, не предусмотренной проектом. Как всегда в таких случаях, по неписаному закону — спасать живых — всю вину взвалили на того, кого уже нельзя отправить за решетку. Я долго думал и пришел к выводу, что бессмысленно выдвигать обвинения против Генова, так как никаких доказательств у меня нет. Кто-то из рабочих и техников, возможно, и вспомнит, что приезжал главный инженер и разговаривал с Лили, но это естественно, это входит в круг его обязанностей. Он не дурак — сам намекал, что говорил с ней о столбах, но в личной беседе, а тут уж свидетелей не найти. К тому же, когда она начала устанавливать каркасы с новой арматурой, он был в командировке, а вернулся за день до несчастья. Скандал навредил бы прежде всего мне самому. Не только потому, что Генов снова раздул бы нашу историю, но и потому, что ненароком могла бы обнаружиться моя ошибка, а уж ее-то он постарался бы использовать с неменьшим эффектом.
Начинают работать двигатели самолета, проходит стюардесса с леденцами и пропитанными одеколоном салфетками, потом извещает, за сколько минут, на какой высоте мы преодолеем расстояние до Софии, напоминает о ремнях, желает доброго пути и старательно выговаривает то же самое на русском, немецком, английском. Похоже, что это та же девица, но не уверен. Из-за их стереотипной красоты и стандартной любезности всегда кажется, что летишь с одной и той же стюардессой. Во всяком случае, от того, что Лили нет, ничего на свете не переменилось. Слушаю наставления, как вести себя в самолете, смотрю на кресла перед собой, на суету около самолета и пытаюсь представить себе, что лечу не в Софию, а в Варну, что лишь вчера мне сообщили о катастрофе, что Лили еще жива. С аэродрома я, естественно, поехал бы в управление, чтобы иметь полную информацию. Оттуда сразу же на объект и отвез бы Лили в город, несмотря на ее протесты. Показал бы врачу, устроил бы с собой в отеле, заставил бы гулять по Золотым Пескам и попытался бы с ее помощью разоблачить Генова. После разговора с Софией тут же сообщил бы комиссии о своей ошибке, и если бы экспертиза материалов установила их низкое качество (а это вполне вероятно, так как бетон почти никогда не поставляется в технологически оптимальном состоянии), то Лили была бы спасена или ей присудили бы небольшой срок…
Самолет трогается, выруливает на взлетную полосу, взвывают двигатели, мы мчимся со скоростью гоночной машины, и сила инерции прижимает нас к спинкам кресел. Момент отрыва от земли совсем не ощущается. Полет уже идет к концу, а я все перебираю в уме гипотезы смерти Лили. Я уже столько раз об этом думал, что они обрели в моем сознании вид точных схем. Первый вариант: на Лили за короткое время обрушилось несколько сильных роковых ударов — мое отчуждение, разрушение моста, смерть людей при ее убежденности, что в несчастье виновата она. Второй вариант: Лили знала о моей ошибке, однако надеялась на запас прочности; или же она обнаружила мою ошибку, когда был проделан уже большой объем работ, пошла на риск, проявляя невероятную выдержку, а затем, несмотря на мое отступничество, и благородство, чтобы спасти мою репутацию непогрешимого специалиста. Да, она никогда не заявила бы во всеуслышание о моей ошибке, зная к тому же, что ответственность все равно ляжет на нее. Третий вариант: сошла с ума. Четвертый: упала вниз случайно. Рабочие говорили, что после несчастья не видели, чтобы она что-нибудь ела или покупала съестное, все курила, сидя на верху моста. Пятый: ее сбросили, ведь на стройке у погибших было много друзей и близких.