Страшно хочется закурить, но табло со строчками запрета все еще светится. Самолет делает круг над заливом, внизу корабли и пестрые пляжи, уже начинающие редеть. Курортный сезон кончается, все устремляются с моря в глубь страны, и если бы я не взял предусмотрительно обратного билета, то пришлось бы возвращаться в переполненном ночном поезде и, вероятно, отложить завтрашний экзамен заочников.
Станислав СтратиевДИКИЕ ПЧЕЛЫ
Станислав Стратиев
ДИВИ ПЧЕЛИ
София, 1978
Перевод М. МИХЕЛЕВИЧ
Редактор Т. ГОРБАЧЕВА
Крохотное поле подсолнухов одиноким пятном выделялось между рекой и молодым леском, начинавшимся сразу же за межой. Лето уже догорало, семечки начали осыпаться, но никто не пришел собирать подсолнухи в этот жаркий августовский денек. И не придет до поздней осени, а там зарядят тихие дожди, и подсолнухи со сломанными стеблями и полупустыми головками так и останутся на поле, так и уйдут под снег, который сменит осенние дожди.
Но сейчас над ними жужжали дикие пчелы.
Стремительный их полет завершался в подсолнухах. Вот они опять поднялись ввысь и полетели над лесом, над дикими каштанами и акациями, опускаясь на цветы и травы. Видимо, мед они прятали поблизости, в прибрежных скалах — ему казалось, что он явственно чувствует тонкий медовый запах.
Поющий звук пчелиных крыльев потонул в знойном воздухе. Вслед за тем с реки донеслись голоса — сегодняшние съемки кончились, киногруппа собиралась назад, в ближний городок.
Сценарист наблюдал это хаотичное на первый взгляд движение — казалось, люди кружат бесцельно, наугад, однако из суеты и хаоса постепенно возникал нужный результат — грузовики увозили краны, рельсы, рабочие втаскивали на платформы юпитеры, все сворачивалось, убиралось, приводилось в порядок.
То же самое и с картиной, подумалось сценаристу. Начинается с ничего, с отдельных кусков, звуков, движений, хаоса. И такое ощущение, что никогда эти обрывки не станут реальным целым, а они, преображенные чудом монтажа, все же становятся — постепенно, методично становятся.
Он провожал взглядом диких пчел, летевших к лесу, пока они не скрылись из глаз.
День был изумительный, жаркий и тихий, верхушки прибрежных тополей, уже тронутых желтизной, едва покачивались; поблескивая, неторопливо строилась река, солнце клонилось к закату, еле слышно шелестела тополиная листва, прозрачный бездонный воздух дышал ароматами, в голубой дали, почти уже не видимая, тянулась птичья стая.
Сценарист стоял, любуясь этим великолепием, он успокоился, расслабился и в какой-то миг вдруг ощутил себя легким, невесомым, не имеющим ни памяти, ни начала, ни конца и как бы сотканным из света, что мягко пробивался сквозь деревья и все собой заполнял.
В последнее время ему везло, жизнь складывалась наилучшим образом, спокойно и солидно, работа над фильмом продвигалась нормально, режиссер попался вполне приличный, сценарий тоже удался — пожалуй, один из лучших его сценариев за последние годы, картина получится, он это чувствовал.
Мягкий свет струился вокруг, воздух баюкал в своей жаркой колыбели.
Перед глазами почему-то всплыли Карловы Вары — тихие зеленые улочки, легкий утренний туман над вершинами гор, обступивших городок…
Снова донеслись голоса рабочих, грузивших юпитеры. Отчетливо выделялся баритон директора картины.
— Держи, держи! — кричал он. — Крепче держи, поколотите — до самой смерти не выплатим…
Еще раз взглянув в ту сторону, куда улетели дикие пчелы, сценарист медленно двинулся к съемочной площадке.
Когда он подошел, режиссер что-то записывал в блокнот.
— Ну как?
— Могло быть в сто раз хуже, — скромно ответил режиссер. — И, само собой, в сто раз лучше.
Рядом стояли ассистенты и актриса, игравшая главную роль, и ему не хотелось вести разговор всерьез.
— Поехали! — повернулся он к ним.
Артисты уже садились в автобус, вслед за ними сели ассистенты, оператор и его помощники. Директор укатил на грузовике. Из-за деревьев лихо вырулила «волга» и резко затормозила. Сценарист открыл дверцу.
— Садись, Катя, — пригласил он актрису.
Та села впереди, рядом с водителем, закурила предложенную сценаристом сигарету, посмотрела на него и улыбнулась.
— Потому я и снимаюсь в твоих фильмах, — сказала она.
Сценарист тоже улыбнулся, закурил и обернулся к режиссеру — тот стоял и все еще что-то строчил в блокноте.
— Как получается? — спросила актриса.
— Хорошо, — сказал сценарист. — Не волнуйся, у тебя получается.
— Однако начальство, — она кивнула на режиссера, — помалкивает.
— Ты же знаешь, он у нас молчун. Но доволен, я чувствую, что доволен. Не первый день знакомы.
— Дай-то бог… — проговорила актриса и устало откинулась на спинку сиденья.
— Картина будет, — уверенно произнес сценарист. — Ты думай о том, в каком туалете выйдешь получать премию, других проблем у тебя нету.
— Дай-то бог… — повторила она и устало прикрыла веки.
Режиссер плюхнулся на сиденье, и машина помчалась по пыльному большаку.
На съемочной площадке не осталось никого, кроме Марии, ассистента режиссера, — ей предстояло наметить объекты для завтрашней съемки и вернуться в город следующим рейсом.
Машина летела по пыльной дороге, мимо кукурузных полей, проселков и деревенских домишек, разгоняла гусиные стаи, лихо брала повороты, проскакивала под опускающимися шлагбаумами… На переднем сиденье актриса рассеянно думала о том, что и этой осенью, пожалуй, им не въехать в новую квартиру, четыре года строится, а конца не видно… Ребенок у бабушки в Сливене, она уж и забыла, как он выглядит, вещи раскиданы в трех местах. Да и съемки продвигаются медленно, снимают основательно, но уж до того медленно. Если и дальше так пойдет, еще упустит те серии на телевидении… Ох уж эти сериалы! Она снова закрыла глаза, и красные кирпичные дома, мелькавшие за стеклом машины, исчезли.
Сценарист и режиссер вполголоса разговаривали о картине.
— Вроде бы получается, — говорил режиссер. — Все идет нормально, а это очень важно. Я чувствую, понимаешь, кончиками пальцев чувствую, что будет хорошо.
— У меня такое же впечатление, — сказал сценарист. — Остается лишь, чтобы его разделили зрители, посмотрев картину на экране.
— Когда литературная основа добротная… — сказал режиссер. — Я не для того, чтобы тебе польстить, но так оно на самом деле.
Большак, вдоль которого тянулись деревушки, уже кончился, теперь машина ехала по асфальтированному шоссе. Далеко впереди, на равнине, показались крыши городка, приютившегося в излучине большой реки и окруженного тополиными рощами, алыми в лучах закатного солнца.
Милко нажал на газ, и «волга» помчалась еще быстрее, обгоняя впряженных в повозки, смиренно трусивших по асфальту осликов и тяжело нагруженные грузовики.
У входа в гостиницу машина, круто развернувшись, затормозила, и сценарист увидел в окне второго этажа бледное лицо Елены, жены водителя.
Водитель отрицательно покачал головой и развел руками, что означало: ничего не поделаешь, служба! «Волга», взвизгнув тормозами, свернула за угол, лицо Елены скрылось, и Милко полетел в обратном направлении, мимо кукурузных полей и разбросанных вдоль дороги деревенек.
Душ после долгого жаркого дня был истинным наслаждением. Сценарист стоял под холодными струями, зажмурившись, уронив руки вдоль туловища и отдаваясь тому же сладостному ощущению невесомости, какое владело им там, среди подсолнухов…
Он постоял так минут десять, потом выключил воду, вытерся, надел чистую рубашку. Тонкая ткань приятно холодила кожу.
Он чувствовал себя чистым и сильным, в душе звучала какая-то ликующая музыка, и он не понимал отчего — оттого ли, что он здоров и работа идет успешно, или из-за этого желтеющего, безмятежного, залитого солнцем лета, которое близилось уже к концу. На душе было покойно и радостно.
Он вышел в коридор, спустился по красным ковровым дорожкам ниже этажом и постучался к режиссеру. В дверь высунулась мокрая голова.
— Иду, — сказал режиссер. — Подожди там, можешь заказать себе стаканчик. Но только один, остальные уж мы вместе.
Сценарист не спеша вышел из гостиницы. Сразу за нею начинался парк, старые деревья подступали к самой реке, на берегу которой, прямо у воды, расположился небольшой ресторанчик. Несколько выгоревших от солнца зонтов, десяток столиков под кронами деревьев, выкрашенные в оранжевый цвет стулья — на всем лежал отпечаток спокойствия и прохлады реки, протекавшей всего в метре отсюда. Пахло жареной рыбой, к деревянному домику, где помещалась кухня, быстро пробежала рыжая кошка.
Его тут знали — не успел он сесть, как подошла жена директора, приветливо улыбнулась ему и застелила стол белоснежной скатеркой.
— Есть раки, — сообщила она. — Только что привезли. Я держу их в ведре. Специально для вас.
Сценарист поблагодарил, но сказал, что до раков недурно бы отведать жареной рыбки с белым охлажденным вином, это попозже, когда придет его товарищ.
— Салат, конечно, тоже? — спросила женщина. — С постным маслом?
— Конечно.
— А пока как обычно?
— Как обычно. И три кусочка льда. Найдется?
— Для вас — всегда, — улыбнулась она и пошла в кухню.
Откинувшись на спинку стула, он засмотрелся на тронутые осенним пламенем леса на другом берегу. Медленно проплыл караван из нескольких барж, которые тянул за собой красный буксир, на одной барже женщина развешивала белье, и от легкого ветерка платье ее вздувалось колоколом. Сценарист провожал баржи взглядом до тех пор, пока они не превратились в точку на горизонте, слившуюся со спокойной зеленой гладью воды.
Ему подали светло-коричневый напиток, о стенки стакана, легонько позвякивая, стукались три кубика льда. Он медленно, маленькими глотками отхлебывал, алкоголь разливался по жилам, наполняя тело приятным холодком.