Тогда-то он и уволился с завода и пошел в таксисты — тут тебе и свободы больше, и денежки текут, уверял Мишо, дружок детских лет, который работал на такси вот уже два года.
Новая профессия пришлась Милко по душе, он гонял по большому городу, картины менялись быстро и неожиданно: высадит пассажиров в центре, а через двадцать минут уже пылит по улочкам Чохадийского предместья, пересекает Западный парк и увязает в грязных лужах Врыбницы…
В ту пору он впервые принял участие в авторалли — просто так, от нечего делать, чтоб не отстать от других. Таксомоторный парк проводил спортивный праздник, гоночная трасса шла по Витоше, по каменистым дорогам до Чуйпетлева. Его опьянили скорость, спортивный азарт, сладкий вкус риска, охватило давнее, забытое чувство — любой ценой быть первым.
Он начал изучать правила этого спорта, вникать в детали, а потом ринулся в него очертя голову, как бывает, когда давно что-то ищешь и неожиданно находишь. Ему вдруг стало ясно, что это и есть его путь, единственный способ выплыть, иного способа для него нет.
По мере того как уходили годы, он все отчетливее ощущал жгучую неудовлетворенность, желание изменить свою жизнь не давало покоя, сотни планов и комбинаций роились в голове, пока он крутил баранку. И он решил: в лепешку расшибется, но не останется весь век таксистом, не будет прозябать на пыльных улочках окраины, в глинобитном домишке. Он жаждал пробить себе дорогу и быть первым, первым в большом и заманчивом мире, где живут уверенные в себе, элегантные люди, которые разъезжают в машинах французских марок и полеживают в шезлонгах на собственных дачах в Симеонове. Он должен сделать этот бешеный рывок вперед, туда, откуда люди возвращаются довольные, спокойные, с властным взглядом и небрежными манерами… В жизни надо быть среди победителей, чего бы это ни стоило, ему для этого хватит сил. Молодость, стальная мускулатура, воля к победе, смелость — все на его стороне.
Автогонки были трамплином ко всему, к чему он стремился, ревущие гоночные машины вознесут его на вершину, выведут в широкий мир, на бешеные трассы Европы, и Америки, к пьедесталу победителя, к настоящей жизни. Он должен стать участником авторалли, иного средства для него нет.
Однако, чтобы тебя заметили, допустили к соревнованиям, надо иметь машину. Без машины он ноль без палочки, без машины ему никогда не вырваться из теперешней жизни, и он раздобудет ее! Можно получить машину в каком-нибудь спортклубе, все равно в каком, но как туда попасть?
На десятый день после начала съемок он вез в городок задержавшуюся на съемочной площадке Марию, ассистента режиссера. На одном из поворотов, который он взял на двух колесах, ее бросило к нему в объятия, и она сказала:
— Алло, Фитипалди, потише. Разобьемся.
Он посмотрел на нее и с улыбкой извинился. А Мария поправила волосы, осторожно обняла его и проговорила:
— Только не зажмуривайся.
И поцеловала так, что он не выдержал, резко крутанул руль, машина на полной скорости перемахнула через кювет, с треском врезалась в кукурузное поле и исчезла в зарослях.
Он тонул в ее волосах, ощущая жаркое, гибкое тело и губы, которые душили его. В ней было столько нежности и неожиданной силы, столько яростной пылкости, что кукурузные стебли переворачивались и кружились в красноватой дымке заката. А вместе с ними кружился и таял он сам.
Она продолжала называть его Фитипалди и потом, когда они встречались у реки или среди подсолнухов или ужинали в какой-нибудь придорожной закусочной, а затем вдруг сворачивали с дороги туда, куда она крутанет руль, и тонули среди темных очертаний деревьев, в глубоких бороздах убранного поля, покрытого золой сожженной стерни.
Он случайно узнал, что объединение, где директорствует ее отец, имеет свою команду гонщиков, которая принимает участие в крупных авторалли. Ему случалось прежде видеть членов этой команды — в оранжевых куртках, с яркими цифрами на скоростных машинах. И он увидел себя в такой же куртке, в машине с эмблемой. Оставалось только, чтобы Мария это устроила, помогла. Мария, Мария…
Мария шла небрежной, мягкой походкой, ощущая при каждом шаге пружинистую гибкость своего тела. Сухая трава приятно щекотала ступни, она успокаивалась, словно бы растворялась в воздухе после напряженного дня. Спустившись к реке, она скинула белую каемчатую рубаху, всей кожей почувствовала жаркое движение воздуха, взглянула на свою грудь, расстегнула на джинсах молнию и вскоре уже плыла на спине, отдавшись течению, закрыв глаза и раскинув в стороны руки. Потом, набрав побольше воздуха, нырнула.
Сквозь зеленоватые пласты воды она видела свои ноги — стройные, загорелые, изгибающиеся с неторопливой грацией.
Она знала, что хороша собой.
Поняла это еще в пятнадцать лет по долгим мужским взглядам, провожавшим ее в трамвае и на улице, по тому, как держались с ней соученики, по их отчаянным попыткам подружиться, привлечь ее внимание.
Первым, кто сказал ей, что она красива, был Мартинов.
К отцу регулярно приходили играть в покер несколько приятелей, архитектор Мартинов был одним из них. Сидели за картами подолгу, с вечера до полудня, и так год за годом. Однажды Мартинов пришел, как обычно, но других партнеров не застал, они позвонили, что придут позже. Отец повез мать на очередную вечеринку к ее подружке Михайловой, сказал, что скоро вернется. Мария с Мартиновым остались в гостиной вдвоем. Она угостила его виски, они пили, болтали о всякой всячине. Когда Мария налила себе второй стакан, он улыбнулся, удивленно посмотрел на нее каким-то новым взглядом и сказал:
— А знаешь, ты просто красавица. Когда это ты успела вырасти? Сколько тебе уже?
За несколько месяцев до того вечера ей исполнилось пятнадцать. Но когда она металась в его руках и задыхалась от его поцелуев, она забыла и сколько ей лет, и все на свете. Его зеленые молодые глаза улыбались, ей хотелось убежать, оттолкнуть его, а руки сами обвивали его шею, ерошили его волосы, и прозвеневший у входной двери звонок донесся, казалось, из какого-то другого, надземного мира.
Они встречались с Мартиновым полгода.
Стройный для своих сорока пяти лет, сдержанный, с неизменной спокойной улыбкой, он заезжал за ней на машине в школу, они пили кофе в ресторане на Панчаревском озере, а потом отправлялись на его дачу, находившуюся неподалеку. Там, в белой комнате, она сгорала в его объятиях, каждый раз жаждущая, ищущая, каждый раз беспомощная, дивящаяся себе самой.
В школе дела у нее шли неважно, все там казалось теперь неинтересным и незначительным, урок-другой она отсиживала, а потом сбегала, звонила ему по телефону, убеждала встретиться немедленно, сию же минуту, не дожидаясь конца дня. И была не в силах понять, как может какая-то работа его задерживать, как может он не броситься тотчас же ей навстречу…
В белой комнате они с Мартиновым почти не разговаривали, он сразу же замолкал и слушал ее, слегка улыбаясь, скупо роняя несколько слов в ответ на ее словесный поток, на ее вопросы, на ее жажду все высказать, выразить, объяснить себе.
В памяти остались запах айвы, лежавшей на подоконнике в белой комнате, жгучая боль и бесстрастный взгляд зеленых глаз.
Она не знала, почему он ее бросил, и долго не могла забыть его, хотя у нее появились другие мужчины, уже помоложе. Они добивались ее, обрывали телефон, обещали, молили, лгали…
А потом Мария неожиданно увлеклась физикой, обложилась книгами, чертежами, ночи напролет изучала тайны ядра и нейтронов, исписала формулами кипы бумаги… Но и этому увлечению пришел конец, она стала получать по физике тройки и с головой ушла в тренировки по плаванию. Проводила все дни в бассейне, на дорожке, огражденной канатами, и хоть результаты были посредственные, молодой тренер упорно занимался с ней, потому что красота тоже может творить чудеса. Это было прекрасное время, полное воды и солнца, спортивных лагерей на берегу моря, ночей с молодым тренером в прибрежных виноградниках или же у него в палатке, под неумолчный стрекот кузнечиков. Тренер ей нравился, с ним все казалось простым и прочным, он жил в реальном мире цифр, секунд и минут, его понятия были ясны и конкретны.
А потом и плавание и тренер в свою очередь отошли, время принесло новые романы и новых друзей, дни пролетали незаметно, и когда подоспели экзамены на аттестат зрелости, стало ясно, что для жизни она давно созрела, но экзамены ей ни за что не сдать. К счастью, отец руководил крупным объединением, которое могло позволить себе роскошь подарить школе оборудование для физического кабинета, дабы школьники постигали тайны науки, а Мария получила аттестат. Таким образом обе стороны остались довольны.
В университете Мария скучала. Законы римского и гражданского права не слишком занимали ее, по-настоящему интересных преподавателей было всего два-три. Ее смешили очкастые ассистенты, которые бесстрашно ниспровергали авторитеты и светила, но стихали, получив должность старших преподавателей, и с этой минуты становились противниками любых перемен. Не привлекало ее и шумливое жизнелюбие сокурсников — они лишь теперь открывали для себя то, что она уже давно постигла. На третьем курсе ее остановил в коридоре человек в кожаном пиджаке и попросил уделить ему пять минут. Он оказался оператором с киностудии, искал типажи для новой картины и пригласил ее на кинопробу. Проба получилась удачной, а роль — нет, помимо красоты, требовался и талант, а она перед камерой цепенела.
Тем не менее завязавшийся с оператором роман продолжался, она снялась в эпизоде и все лето провела вместе со съемочной группой в маленьких городках, в морских заливах, на разбитых дорогах и разных стройках.
Кончилось лето, кончились съемки, оператора послали снимать в Чехословакию, а ее пригласили на эпизод в другую картину. Впоследствии она поняла, что приглашают ее вовсе не ради съемок, но было приятно, весело, много дурачились, и она чувствовала себя как рыба в воде.
В университет она больше не вернулась, ей было там скучно, и она осталась в кино. Взяли ее сначала помрежем, потом перевели в ассистенты. Отец, занятый своими заводами, торговыми центрами, поездками за границу, узнал об этом лишь два года спустя.