— Входи и закрой за собой дверь, — сказал я ему. — А вы закройте рот… — обратился я к пациенту. — Вы у меня не в первый раз. Лечение то же: капли, таблетки, по две через каждые шесть часов, и обязательно тепло. Грелка, к примеру…
Больной сложил рецепт вдвое и вышел. Тогда я повернулся к Колеву. Он действительно смахивал на того подмастерья. В его взгляде была покорность, преданность и готовность исполнить любое ваше желание.
— Ты завтра вечером свободен? — спросил он меня.
Я тут же подумал, что он собирается попросить меня о какой-нибудь услуге. Я все чаще убеждаюсь, что, если кто-то из владельцев одной из пяти-шести машин, стоящих перед нашей поликлиникой, собирается отдать в ремонт аккумулятор, он придет именно ко мне и сообщит, что аккумулятор сел, и я предложу ему поехать вместе на автостанцию. Порой мне кажется: они обращаются ко мне за помощью не потому, что держат меня за доброго или услужливого малого, а потому, что считают человеком, подходящим для оказания им всяких мелких услуг, настолько ничтожных, что, откажи я им в этом, они ничего не потеряют. Они просто не считают, сколько раз я им отказывал. Правда, я не очень уверен и в том, что они помнят, сколько раз я соглашался. «Так ты едешь?» И я еду.
На этот раз Колева в мой кабинет привел не аккумулятор. Он приглашал меня на ужин. К себе домой. Не так уж часто получал я подобные приглашения. Мой образ жизни таков, что время, предназначенное Для ужина, как правило, я провожу в забегаловках. Поскольку получаю приглашения не очень часто, я чувствую себя неловко. Если я не спрашиваю заранее, кто там будет, то оказывается, что я должен развлекать чью-то незамужнюю или разведенную сестру или еще какую-нибудь родственницу. Но если я интересуюсь, прийти мне одному или с дамой, мне любезно отвечают: как хочешь. А это право решать самому ставит меня в затруднительное положение. Привести одну из своих бывших жен я считаю невозможным, а приход с какой-нибудь из знакомых поначалу сходит мне с рук, зато потом превращается в пытку. Женщины, сидящие за столом, не одобряют моего выбора, они не просто разглядывают мою спутницу, а буквально пожирают ее глазами. Глазами — потому что ртом нельзя. Поскольку она мне никто, то мне безразлично, терпят они ее или нет; и тогда они так на нее набрасываются, что я даю себе клятву впредь никогда не приводить с собой существо, руки у которого чересчур белы, а платье узко в бедрах, и бедра эти не только высокие, но и чуть полноватые, как у женщины. Ради собственного спокойствия я стараюсь не приводить с собой подобных девиц. Хожу в гости один.
— Значит, завтра в восемь! — повторил, уходя, Колев.
— А где ты живешь?
Он вернулся и начал объяснять:
— Улица Урвич… Ты что, не помнишь? Маленькая такая улочка, у нас там еще были занятия по травматологии.
Я сказал, что припоминаю, хотя это было не так; чем больше мне объясняют то, о чем я не имею никакого представления, тем больше запутывают…
Я отношусь к тем людям, которые не перестают удивляться переменам, происходящим в Софии. Стоит мне оказаться у отеля «Москва», я поражаюсь тому, что там, где еще не так давно были поля и огороды, теперь выросли новые кварталы. Вспомнил, конечно, и улицу Урвич. Невзрачную такую, с одноэтажными домами. Сейчас она застроена зданиями-близнецами, и, если бы мне пришлось там жить, я бы, наверное, путал свой корпус с чужими. Нашел я и дом Колева. На лестнице — линолеум, на лестничных площадках — цветы, но не ради украшения, а вынесенные сюда жильцами за ненадобностью, как и башмаки и тапки, стоявшие у дверей.
— А я вожусь с жаровней, — сообщил мне Колев. Действительно, его лицо казалось рябым от пепла: видно, с помощью газет он разжигал древесный уголь. — Проходи в гостиную.
И он указал мне на дверь с двумя огромными матовыми стеклами, разделенными белого цвета рейкой; Когда он открыл дверь, в глубине гостиной я увидел Матея. Кого-кого, а его здесь я не ожидал увидеть. Тем более сегодня, спустя три дня после назначения главврачом. За фикусом стояла женщина в белом, но я не успел ее разглядеть, так как ко мне направилась Маргарита, в длинном платье, с сигаретой в руке. Возможно, я не привык к женщинам в длинных платьях; когда я смотрю на них, мне кажется, что у них меняется походка.
Маргарита буквально повисла на мне. Если я оказываюсь рядом, она обязательно прижимается ко мне. Рукой, локтем, плечом или бедром. Но не потому, что я ей нравлюсь, а чтобы напомнить мне, что все это у нее есть.
— Наконец-то ты пришел к нам. Теперь сам убедишься, какое мясо готовит Васил. А ты почему-то все отказывался… — Она шла, словно танцевала аргентинское танго, и мы двигались навстречу друг другу, демонстрируя синхронность покачивания наших бедер.
Я подбодрил себя улыбкой человека, которого неоднократно приглашали в этот дом, а он постоянно увиливал от приглашения. Такие, как я, становятся алкоголиками, отрицая домашний уют и предпочитая ему не покрытые скатертью столы забегаловок.
— А это твой старинный приятель… — Матей, улыбаясь, привстал со стула и протянул мне руку. — А там, у фикуса, его прекрасная половина.
Так я впервые увидел Лену. Женщину, о которой можно только мечтать. Мечтать и не стыдиться восхищения, переполняющего тебя. У меня в ушах зазвучали стихи Блока, Есенина, Лермонтова, музыка Шопена и Шуберта. Она была в белом платье, с обнаженными до плечей руками удивительной белизны, от которой нельзя было оторвать взгляд. Глаза зеленовато-серые, а волосы — черные, как вороново крыло. Я растерялся. Более, красивой женщины я никогда не встречал.
Она протянула мне руку. Я сел возле нее.
— Мне очень приятно, что вы работаете вместе с Матеем.
— Мы с ним старые друзья.
— И чем же вы конкретно занимаетесь?
— Я — скромный отоларинголог.
— Интересная специальность.
— Да, неплохая.
Она замолчала. Но и то, что она сказала, было уже немало. Эта женщина научилась молчать или, вернее, привыкла к тому, что ей не нужно вести или поддерживать разговор; у мужчин в ее присутствии развязывался язык, они сыпали шутками и болтали без умолку. От нее же требовалось лишь одно — умение слушать, и она этому научилась, тем самым освободив себя от необходимости участвовать в беседе.
— А вот и наш друг, который вечно опаздывает. — И Маргарита направилась навстречу улыбающемуся, полноватому, но все еще красивому мужчине. Он, как выяснилось, работал в министерстве здравоохранения и был там большим начальником.
Когда он со мной здоровался и потом, когда мы сели к столу, мне казалось, я слышу, как он говорит: эка важность, договоримся, какая из двух будет твоя, а какая — моя. Если не выйдет сейчас, в следующий раз обязательно повезет. Главное, не суетиться — никуда они от нас не денутся.
Явился хозяин, и чувство неловкости окончательно оставило меня, потому что при виде шефа из министерства Колев опять стал похож на подмастерье из парикмахерской. Но не на тех деревенских, неуклюжих ребят, приехавших в большой город на заработки, а на тех, кто, прожив в городе несколько лет, научились из всего извлекать для себя пользу. Имея такого мужа, как Колев, Маргарита наверняка частенько посещала, квартиру этой важной персоны; я даже уверен, что Колев ждал ее в машине у подъезда, чтобы отвезти уставшую жену домой. О чем они воркуют, меня не интересовало; но Колев так нежно обнимал министерского босса, так щедро дарил ему себя, в первую очередь самого себя, свой дом, все, что в нем имелось, что было бы противоестественным, если бы тот отказался от его жены.
Пока Колев накрывал на стол, а Матей, Маргарита и руководитель из министерства беседовали в другом конце гостиной, у меня была возможность разглядеть Лену. На сей раз — со стороны и беспристрастно. «Они не подходят друг для друга», — решил я и грустно вздохнул. Не знаю почему, но мне стало жаль Матея. На свете немало красавиц. На мой взгляд, Лена красивее их всех, но это не меняет дела. Они не созданы друг для друга. Матей ей не подходит. Я еще не знал, кем работает его жена, знаменита ли она, глупа или умна. Но в одном я был уверен: Матей — не для нее. И не потому, что он стабилен, тяжеловесен и статичен, а потому, что не способен на неожиданные поступки. А эта женщина не могла жить без неожиданностей. С ней должно что-то постоянно случаться, что могло бы держать ее в напряжении. Заставляло бы прислушиваться к шагам на лестнице — последует ли за ними звонок в дверь или нет.
Но вместе с тем Лена производила и другое, противоположное впечатление. Наблюдая за ней, пока она сидела возле фикуса и разговаривала, я думал о том, что она не обратила бы на меня внимания, даже если бы я взобрался на фикус или изрек что-нибудь, призвав на помощь все свое остроумие. Она не запомнила бы меня. Не потому, что у меня нет достоинств, а потому, что я ей не нужен. Ей никто не нужен.
Неодолимо нас тянет лишь к тем, в кого мы влюблены. И это влечение объясняется их неприступностью и недосягаемостью; они как горная вершина, возвышающаяся в гордом одиночестве над равниной. А когда взираешь сверху вниз, взгляду открывается многое, до уха долетают всевозможные звуки, далекие, неясные и заманчивые. Сколь бы Лена ни походила на эту гималайскую вершину, но, услышь она звонок у двери, бросилась бы в переднюю, прижимая руки к бьющемуся сердцу. Затаив дыхание, прислушивалась бы к шагам — тот ли идет, кого она ждала. Матей тут ни при чем. У него четкая поступь, и она слышна издалека…
Таковы мысли скучающего человека, который сидит в кресле и ждет, когда подадут мясо. Это первое, что приходит на ум при виде человека, у которого, как нам кажется, все обстоит благополучно.
— Подвигайся к столу, сейчас увидишь, что я приготовил, — сказал, обняв меня, Колев.
За ужином я постоянно ощущал чью-то ногу — или его, или ее. И это все потому, что они нуждались во мне, любили меня.
Каждый раз, когда я слышал громкие слова типа «любовь», я терялся и чувствовал себя неловко. Даже когда мне казалось, что я полюбил в первый или в последний раз, я боялся афишировать свои чувства, говорить о них вслух, потому что тогда они становились похожими на чувства других; я ценю чужие чувства, но уважаю и свои собственные… Изо всех углов гостиной четы Колевых, будто из мощных динамиков, раздавалось «я тебя люблю», «мы любим друг друга», «все мы — одно целое». И я из заурядного врача заводской поликлиники превратился в самого желанного и дорогого гостя. И если время от времени — и это уже давно длится — супруги Колевы баюкали меня на волнах своей любви, это объяснялось их неиссякаемой энергией; но их любовь меня утомляла; я переставал ей сопротивляться и начинал думать, что они в самом деле меня любят. Я принимал их любовь, делал вид, что верю в нее и счастлив ответить им тем же; и вместо того, чтобы ослабеть, их любовь возобновлялась с новой силой.