Картина Сотворения мира и Воплощения Бога, сложившаяся у богословов XIII века, очищает мир от греха, освобождает от чувства вины и страха. По крайней мере, для части западного христианства, которая вышла из грубой деревенской среды, грех нельзя было искупить более одними обрядами, превратившимися в некие сделки, совершавшиеся по установленным расценкам; не помогало более и магическое вмешательство Всемогущего Господа, позволявшее при помощи испытания огнем отличить преступника от жертвы. Теперь человек знал, что к спасению его могут привести собственные дела и, в еще большей степени, благие намерения, любовь и разум, которые свидетельствуют о том, что он создан по образу и подобию Божию, и призывают его вернуться к Нему, подражать Ему с большим рвением. Однако грех по-прежнему существовал. Из-за него материя теряет прозрачность. Тело становится тяжелым и не пропускает лучей нетварного света. В этом мире грех сумел победить один Христос. Лишь Он может спасти человека. Значит, нужно следовать за Добрым Пастырем, подобно Ему нести свой крест.
Подвижники обновленной веры, нищенствующие ордена повсюду распространяли эту весть: «Не говорите мне, — сказал святой Франциск Ассизский, — ни о каком образе жизни, кроме того, который показал и дал мне милосердный Господь; устав меньших братьев заключается в соблюдении заповедей святого Евангелия Господа нашего Иисуса Христа». Евангелия в его простоте, sine glossa, без комментариев. Святой Доминик прежде всего желал быть «евангельским человеком». Проповедь истины, увещевая теперь принять радость, делает, однако, упор на раскаянии. В конце пути раздается призыв разделить мучения Страстей Господних. Святой Франциск преуспел в этом в Альверно. «Спустя некоторое время мы увидели нашего отца и брата словно распятого, а на его теле — раны, подобные стигматам Христа». С первыми лучами солнца святой Франциск, преклонив колени, воздев руки и устремив взор на восток, обращался к Господу с молитвой:
О, Господь мой Иисус, двух милостей прошу у Тебя, прежде чем наступит мой час. Первая — желал бы, сколь возможно, испытать страдания, которые Ты, о сладчайший Иисусе, перенес на Кресте. Вторая — хочу, сколь возможно, почувствовать в сердце моем безмерную любовь, которой сжигаем Ты, Сыне Божий, из-за которой претерпел столько мучений за нас, несчастных грешников.
Пятьдесят лет спустя король Людовик Святой решил следовать по тому же пути. По словам Жуанвиля, «он любил Господа всем сердцем и подражал Ему; так же, как Господь принял смерть, любя Свой народ, наш святой король неоднократно ставил свою жизнь под угрозу, любя своих подданных». Для всех, кто участвовал в дележе новых сокровищ, XIII век был временем радостных открытий. Все было проникнуто эйфорией, вызванной победами. Проповедь покаяния шаг за шагом следует за этой радостью, чтобы никто не впал в заблуждение и чтобы народ Божий не свернул с пути, ведущего в Землю обетованную. Как в грамотах, призывающих к крестовым походам, в скульптурном декоре соборов часто встречается крест. Он - центральный элемент сцен, изображающих Страсти Господни. Не следует забывать, что теперь крест стал символом победы, утверждал, что Бог, приняв человеческий образ, претерпел смерть. В триумфе Воскресения Христос увлекает за Собой все человечество к истинному блаженству, которое не от мира сего.
Размышляя о страданиях Господа, латинское христианство следовало течению религиозной мысли, которое ранее охватило Восток. Начиная с XI века византийское духовенство призывало верующих видеть в таинстве литургии конкретное изображение смерти, погребения и Воскресения Христа. Литургия представляла все сцены из жизни Спасителя; евхаристическое таинство стало кратким изложением всего Евангелия, собрало воедино все эпизоды, которые в скором времени зримо предстали в иконографии периода Македонской династии. Эхо этих изображений мы видим в Чефалу. Крестоносцы видели эти образы, когда обнаружили в Святой земле Иерусалим, оказавшийся более реальным, чем эсхатологические символы, призрак которых вызвал волну паломничеств в 1095 году. В 1204 году толпы франкских воинов захватили Константинополь. Это было решающим событием — все верили, что оно положит конец расколу и будет способствовать воссоединению двух частей Тела Господня. Во всяком случае, эта победа позволила Западу завладеть сокровищами, орудиями Страстей, хранившимися в храмах Византии. Робер де Клари был ошеломлен, увидев эти богатства — две частицы Креста, наконечник копья, два гвоздя, тунику, терновый венец. Орудия Страстей перестали быть чем-то абстрактным, они приобретали реальность. Крестоносцы покупали или крали эти вещи, забирали их с собой. Так, граф Бодуэн Фландрский привез в свой замок в Генте несколько капель Крови Христовой. На протяжении многих веков в сельских районах Запада вера подпитывалась сомнительными реликвиями, заключенными в раки, стоявшие в криптах аббатских церквей. Реликвиям, привозимым рыцарями из крестовых походов и казавшимся совершенно подлинными, подобало храниться в месте, которое соответствовало бы их значению. Возобновилось строительство часовен, старые же обновлялись.
Король Людовик Святой владел терновым венцом Господа нашего Иисуса Христа, а также большой частицей Креста, на котором был распят Господь, наконечником копья, которым Он был ранен, и многими другими драгоценными святынями. Он приказал выстроить для них часовню Сент-Шапель в Париже, пожертвовав на это более сорока тысяч турских ливров. Он повелел украсить золотом, серебром, драгоценными камнями и прочими сокровищами места и ларцы, предназначенные для хранения святых реликвий, и все полагали, что на украшение пошло более ста тысяч ливров.
Ларцы со святынями были украшены изображениями, повествовавшими о происхождении, значении и достоинствах заключенных в них чудесных останков. Лихорадочное стремление украшать все, что только можно, ознаменовавшее первые годы XIII века, стало прямым следствием разграбления Константинополя.
Художники, приглашенные почтить новые святыни, должны были придумать что-то новое. Они позаимствовали иконографию из Византии, только что опустошенной крестоносцами. Чтобы представить страдания Господа на Кресте не абстрактными образами, а картинами, способными тронуть душу и обратить ее к покаянию (ибо речь теперь шла о том, чтобы воздействовать на целые толпы, и воинствующая католическая Церковь, проповедующая репрессивные меры, стремилась затронуть самые глубины народного сознания), разработчики художественных программ обращались к живому повествованию синоптических Евангелий и в XIII веке, как несколькими поколениями раньше это сделали восточные мастера, начали иллюстрировать скульптурными и витражными изображениями сцены Страстей Господних. В альбомах Виллара де Оннекура можно увидеть Никодима, омывающего ноги Христу. Известно, что первоначальный план портала Реймсского собора был изменен и на нем впервые появилось изображение Голгофы. С этой же целью были усилены исправления, привнесенные Сугерием в романскую трактовку Страшного суда, значение которого, таким образом, принципиально изменилось. После 1204 года скульпторы в Шартре изображали Христа во время Второго пришествия не как осиянного славой Владыку, но в смирении обнаженного человека. Он показывает свои раны, его окружают орудия Страстей — согласно Евангелию от Матфея, символы Сына Человеческого — копье, терновый венец и древо Креста. Однако несут их не палачи, не Сам Христос, но ангелы. Они представляют их как реликвии — создания света не дерзают коснуться святынь, словно вокруг них проведена граница. Богослов, задумавший эту сцену, не стремился передать физические страдания Спасителя и, в еще меньшей степени, немощь истерзанного тела. Крест для него не был древом, на котором распяли Спасителя, и Его раны не напоминали о страданиях. «Они провозглашали Его силу, — говорил святой Фома Аквинский, — Он победил смерть».
В то время мысль учителей воинствующей Церкви не останавливалась на Страстной пятнице, а сразу обращалась к торжеству Пасхи. В Реймсе на внутренней стороне портала, украшенного витражами, пропускавшими лучи божественного света, дикие заросли и виноградники окружают фигуры сцены Воскресения, переставшие бытъ символами и ставшие персонажами. Но это еще и не действующие лица драмы. Эти скульптуры должны были олицетворять духовные добродетели, символом которых стала Голгофа. Изваяния символизировали евхаристические аналогии. Христианство XIII века более чем когда-либо было церковным и обращало силу священства против еретиков. Готическое искусство было создано духовенством. Реймсские статуи изображают причастие, высшее таинство, поднимавшее священников, совершавших обряды католического богослужения, над совершенными катаров и проповедниками вальденсов. Скульптурные изображения переносят события смерти Христа в вечную реальность церковных обрядов, в покой. Над их чистым ансамблем, на уровне розы — высшего иконографического достижения 1260 года — галерея царей, предусмотренная первоначально, в последний момент была заменена другой. Это были статуи свидетелей, видевших воскресшего Христа. С высоты, находясь на пике движения вверх, которое возносит к небу все здание собора, они провозглашали, что смерть повержена и что каждый должен радостно славить это чудо. Они говорили о надежде, обретенной искупленным человечеством. Римская Церковь прекрасно понимала, что миряне томимы тревожным неведением о том, что происходит в загробном мире. И вот она стремится уверить их в том, что там ожидает избавление, предлагает им утешение более действенное, чем то, которое могут предложить совершенные. Тому, кто согласится встать под ее защиту, Церковь обещает, что он легко преодолеет тесный проход, ведущий к свету. В «Песнопениях» святой Франциск славил Господа «за сестру нашу, телесную смерть, которой не избежит ни один живой человек; несчастен тот, кто умрет в смертном грехе, счастлив, кто соблюдал святые заповеди, так как вторичная смерть им не угрожает». Смерть более не имеет значения. Воскресение лишило ее власти.