– Далеко же вас занесло! – Хозяйка поставила перед ними миску горячей, исходящей паром фасоли с потрохами, в улыбке показывая крупные желтые зубы. Эта женщина держала овец и делала сыры из овечьего молока. Сыновья ее отвозили сыры в городок Одалит – тем и кормились. – Вы расскажите, что там, в столице, деется, а то в наших краях новых людей и нет совсем. Разве что зингаро. Ходит тут один табор, они всегда в это время тут бывают. Становятся на поляне, пляшут, веселятся каждую Долгую ночь – один срам.
Почтенная хозяйка покачала головой, выражая крайнее неодобрение.
Пара монет сделала свое дело – им даже разрешили помыться в бане. Саадар долго, с удовольствием парился. Нечасто выпадала ему такая возможность – грех упустить. Заботы, тревоги, усталость – все это смывалось вместе с дорожной пылью и грязью.
Когда Саадар вышел на свежий воздух, было холодно. Но холод – лучшее средство прояснить разум.
Он стоял перед домом, втягивая в себя стылую сырость ночи, запрокинув голову вверх – к быстро бегущим облакам, за которыми виднелось просветлевшее после дождя звездное небо. Спокойствие входило в его душу – может, потому что светилось окошко, и на мгновение представилось, что вот войдет он, и его встретит жена, и он сядет за стол с сыновьями, и они будут говорить, смеяться, шутить, петь песни. А утром – пойдут возделывать хлеб. И никто не станет никуда спешить.
Саадар глубоко вздохнул и вернулся в дом. Поблагодарил хозяйку за оказанное гостеприимство и поднялся по приставной лестнице наверх, в крохотную комнатушку под скатом крыши. Им с Тильдой снова пришлось соврать, что они муж и жена, и спать, конечно, хозяйка отправила их вместе.
Когда он залез, Тильда сидела на соломенном тюфяке и расчесывала волосы, чтобы заплести в косу. Арон уже спал внизу, на скамье у очага. От очага наверх доставало немного света.
– Это не сказки. Про земли за морем, – сказал Саадар убежденно. – Мир-то вон какой огромный! Разумом не понять, малой доли за сто жизней – не узнать!
Движения ее вдруг стали более беспорядочными и неуверенными, и пальцы никак не могли справиться с простым делом. Но ответа не последовало – только едва слышный вздох.
– Хозяйка сказала, что рядом кочуют зингаро, – продолжил Саадар невпопад, совсем не о том, о чем хотел. – Боится, что овец украдут. Жаль, что Арон сам не знает, как колдует – может, помогли бы. Говорят, если начертить знаки…
И смутился, замолчал оттого, что молчала и она – угрюмо, печально.
– Я… я, ну, спать, что ли, – глухо сказал Саадар, чтобы не слышать этого горького молчания, не думать, обидел ли он госпожу Элберт словом или делом. Все равно не скажет!..
Он взял одно из толстых шерстяных одеял, постелил себе в углу и укрылся до самой макушки дублетом.
Над головой верещали летучие мыши, и под их писк Саадар задремал, успев лишь подумать, что надо будет найти завтра повозку до Оррими.
…бредут они по бездорожью в Ре Тольдо. Снег сыпется – мелкий, сухой. А впереди – овраг, и через этот овраг не перетащить единственную пушку их небольшого отряда. И тогда капитан Аннери командует, чтобы они, солдаты, ложились на дно оврага, и никто не смеет ослушаться. Кому-то – колесом по голове, и кто-то вскрикивает рядом, а потом – на него давит, давит что-то сверху, и Саадар не может взглянуть в небо, не может поднять голову, потому что его впечатывает в липкую грязь. Мычит, задыхаясь, хватая губами воздух.
– Саадар. Саадар! Очнись!..
Голос выдернул его из черноты сна.
Чьи-то ладони держали его лицо, и Саадар вцепился в них, будто тонул. А потом – открыл глаза.
В темноте – хоть глаз выколи, ничего не разглядеть, но почувствовать – душное, кислое и дымное тепло чужого дома, запах дерева и пыли, душицы и зверобоя, ощутить прикосновения рук.
– Ты кричал во сне и перебудил всех, наверное. – Он услышал ровный голос Тильды. – И отпусти меня.
Саадар только сейчас понял, что слишком сильно сдавил ее запястья, и разжал скрюченные судорогой пальцы.
– Я не хотел… Прости!
Спина затекла от неудобной позы, голова гудела. Он отер со лба испарину. Всего лишь сон. Его не похоронят ни в рудной норе Домара, ни в овраге под телами других солдат, ни под стенами Тар-Эмиса в заваленной трупами траншее. Он жив.
Саадар лежал, опрокинувшись на спину, и все возвращалось к нему – комнатушка под крышей, и тихий, уснувший дом, и шуршание летучих мышей под балками. Жизнь принимала верное течение, возвращаясь в свои берега.
– Что у вас тут стряслось? – Маленький огонек зажегся и приблизился – это поднялась к ним заспанная хозяйка. – Поругались, что ль? Чего кричать?..
– После войны его сны мучают, он там видел всякое… – Тильда обернулась к ней и отвечала спокойно, уверенно. – Вы ж понимаете, почтенная госпожа?
Хозяйка кивнула и больше ничего не спрашивала. Но принесла по просьбе Тильды кружку с водой.
Саадар жадно пил эту студеную колодезную воду, от которой аж зубы сводило – до чего холодна!
Тильда сидела, отвернувшись, глядя в сторону – он чувствовал, хоть и не видел. И как будто слышал, о чем она думает – об этом мерзком городе, и о сыне, возможно – жалеет о том, чего не стало. Как знать. Он-то привык получать от жизни под зад в самый неподходящий момент.
Он смотрел в темноту, а потом задремал. И ему снился ражад и степи – бескрайние, выгоревшие от солнца, снилось, что он, мальчишка, скачет в этой степи на спине огромного рыжего коня без седла, и не может остановить, и не хочет останавливать, потому что впереди – встает за холмами огромное и такое же, как его конь, рыжее солнце.
9
– Недобрая примета – в Долгую ночь в пути оказаться, – строго сказала хозяйка наутро. – Иначе семь лет землю топтать без сна и покоя.
Тильда посмотрела на нее – спокойную и деловитую, в чистом переднике, с закатанными рукавами, открывающими сильные натруженные руки. Произнесла без улыбки, твердо:
– Мы торопимся, почтенная госпожа. А в приметы я не верю.
Хозяйка всплеснула руками, а Саадар тяжело вздохнул, но спорить не стал. Может, считал себя виноватым за те синяки, что оставил на ее руке, так неожиданно и сильно вцепившись в нее, будто тонул. Тильде говорить с ним об этом не хотелось, да и не хотелось говорить вообще.
В последний день года с самого утра зарядил мелкий холодный дождь.
Сырой осенний воздух пробирался под одежду, как бы плотно ни куталась Тильда в плащ и платок, руки мерзли без перчаток. Арон шмыгал носом, и Тильде это нравилось меньше всего. Он почти не болел, но и никогда ему не приходилось так долго находиться в дороге, ночуя где придется и питаясь одной кашей и хлебом.
Сегодня дорога была какой-то особенно утомительной, тяжелой. Несколько раз им попадались повозки, но всем было не по пути. Крестьяне спешили домой, к семьям.
Только к вечеру впереди показались очертания большого дома.
Глядя на поднимающуюся над холмом крышу, Тильда сначала обрадовалась: ей страшно хотелось в тепло, пусть даже в тепло какого-нибудь коровника.
Но чем ближе подходили они к темному дому, тем яснее становилось, что он давно заброшен: ни лая собак, ни переклички голосов. Сарай обвалился, сквозь него рос молодой ясень, пристройки превратились в груду трухлявых досок, поля вокруг – неухоженные, заросшие.
Только дом еще держался – из последних сил.
Ночевать в этом угрюмом месте никому не хотелось, но дождь пошел сильнее, и иного выбора у них не оставалось. Саадар, перекрывая шум воды, закричал:
– До деревни мы уже не дойдем!..
Тильда и сама это знала – они все слишком устали. А идти в полной темноте под гору и под дождем было небезопасно.
– Ничего. Переночуем тут. Лишь бы было немного посуше, чем на улице…
– А если там злые духи? – усмехнулся Саадар.
Многие люди верили в то, что покинутые дома населяют духи умерших.
– Хуже уже не будет!
Они с Саадаром поспешили к дому, прикрываясь его курткой, Арон же водрузил на голову походный котелок и весело понесся вперед по лужам, разбрызгивая во все стороны грязь. Будто не тащился с этим котелком всю дорогу, жалуясь на то, что его несправедливо угнетают!..
Тильда подумала, что вряд ли Саадар хоть раз за последние пару десятков лет встречал Долгую ночь за столом с семьей. От этой ли мысли стало неуютно или от надвигающихся сумерек, но все темное, жуткое, упрятанное вовнутрь, снова всколыхнулось в ней.
Когда они добежали до дома, навстречу им бросилась откуда-то сбоку собака и зашлась в громком, срывающемся лае. Она сбила с ног Арона, и Саадар кинулся отгонять ее, а Тильда краем глаза заметила мелькнувший за окном огонек…
И вдруг огни полились из распахнутой пасти двери во двор, и зазвенели голоса.
Тильда дернулась, порываясь повернуть обратно, но их уже заметили и окликнули.
На пороге стояли мужчины и женщины в разноцветных ярких одеждах. В свете факелов блестели мониста и браслеты, и быстрая незнакомая речь мешалась с шумом дождя.
– Зингаро… – выдохнула Тильда.
Бродяги, перекати-поле, конокрады, воры и шуты – так о них говорили почтенные найрэ, а Сенат строго-настрого запретил зингаро появляться в городах. Только все равно появлялись, не табором, а по двое-трое, и все равно воровали, смущали народ предсказаниями и обещаниями удачи.
– Никак гости к нам. – Вперед выступил высокий широкоплечий мужчина с черной острой бородкой. В носу у него болталась медная серьга. Взгляд мужчины, хмурый, настороженный, так и сверлил Тильду, но губы при этом растянулись в улыбку:
– Откуда будете?
– Из столицы.
– А по манере и говору – с юга как будто. Из Файосса откуда-нибудь.
Догадливый!.. Впрочем, не удивительно – сколько дорог прошли, скольких людей встречали зингаро за свою жизнь?
Но дождь, который уже насквозь промочил одежду, к долгим спорам не располагал.
– Пойдем. Может, успеем еще до деревни дойти. – Тильда обернулась к Саадару.
– А у меня башмак порвался! – вдруг довольно выкрикнул Арон. И пошевелил пальцами, высунувшимися из разошедшегося башмака.