— И что с того?
Она хочет ответить, но осекается — вернулся механик.
— Простите, но я проверил карточку на имя… Э. Фридрикс…
— Да, это я, — с излишней, пожалуй, готовностью отзывается Дина.
— …и оказалось, что владелец карточки ездит на автомобиле «фольксваген-поло», — говорит механик, глядя ей в глаза. — И поскольку у вас нет специального приложения к карточке, мы не можем приходить к вам на помощь, если вы находитесь в автомобиле, принадлежащем лицу, не являющемуся членом нашего клуба. Что касается вас, сэр, то мы не можем просто так чинить вашу машину, так как вы не являетесь обладателем членской карточки. Впрочем, вы можете получить ее прямо здесь и сейчас — это вам обойдется в шестьдесят семь фунтов.
Шестьдесят семь фунтов? Да будь ты хоть последним механиком на земле, денег ты не увидишь.
— Простите, вы нас неправильно поняли. Я не мистер Фридрикс, впрочем… — я пытаюсь изобразить смех молодого перспективного банковского служащего и приобнимаю Дину, — если только кто-то не передумает, то в июне следующего года, надеюсь, мисс Фридрикс станет миссис Джейкоби.
Я смотрю на нее, на лице у меня какая-то тошнотворная улыбка. Она смотрит на меня. Не припомню, чтобы кто-нибудь настолько откровенно смотрел на меня как на последнего урода.
— Чего? — не понял механик.
— Это моя невеста. Мы помолвлены. Извините, что… — опять смеюсь я, теперь еще и подмигиваю Дине, — не предупредили «Зеленый флаг», но лучше поздно, чем никогда. Понимаете ли… — продолжаю я, убирая руку с ее несчастных плеч и выходя из машины. — Я подарил эту машину Ди… Элис. Я ее сто лет водил. Теперь это ее машина, но в страховке указано и мое имя, — убеждаю его, а потом вполголоса, доверительно так, добавляю: — Она не ездит на том «фольксвагене». Честно говоря, она вообще чувствует себя не в своей тарелке за рулем.
— Знаете, сэр, — задумывается механик, — немногие женщины умеют управляться с машиной. Если уж говорить начистоту.
Попался!
— Давайте посмотрим, что там у вас стряслось.
Он подходит к капоту и чуть нагибается, чтобы снисходительно улыбнуться Дине. Ее, наверное, убил этот взгляд.
— Откройте, пожалуйста, капот, — просит он.
— Да, конечно.
Улыбаясь, я просовываю руку в окно и дальше, под руль. Продолжая улыбаться, я чуть-чуть наклоняю голову, чтобы увидеть лицо Дины; она закатывает глаза, затем легким кивком головы показывает, где рычажок. Ах, вот он где.
— Зачем ты все это наплел? — шепчет Дина с ненавистью.
— Потому что пришлось, — отвечаю я. — А как еще я мог объяснить, что оказался за рулем твоей машины?
— Ты мог сказать, что мы просто друзья.
Из-за поднятого капота виднеется лысеющая макушка механика клуба «Зеленый флаг».
— Я сомневаюсь в его способности представить, что мужчина и женщина могут просто дружить.
— Вы не могли бы оба подойти сюда?
Мы выходим из машины и подходим к нему, снова глядим на двигатель.
— Дело в распределителе, — объясняет он мне. А потом добавляет, уже для Дины: — Вон в той маленькой штучке.
Он вытирает руки об одежду и продолжает:
— Боюсь, такого распределителя у меня с собой нет. Как говорится, без баркаса тут не обойтись.
Я от всего сердца смеюсь над этой шуткой (не надо меня презирать, я просто вошел в роль); лицо механика удовлетворенно светится, как экран мобильного телефона, на который пришло сообщение. Он идет к своему фургону за чем-то очень похожим на снаряжение альпиниста.
— В наших отношениях наметился кризис, — тихо говорит мне Дина.
— Я догадался.
— Я не к тому. Я про помолвку. У нас сложный период. Поэтому… — она пристально смотрит на меня, неглубокое озерцо ее глаз становится все глубже, — мы не обнимаемся и не целуемся.
Пытаюсь изобразить похожий взгляд.
— Слушай, я это все не подстроил. Я не портил распределитель, чтобы он сгорел на полпути к стадиону. Это не какая-то уловка, чтобы в итоге залезть тебе в штаны.
Первые капли дождя падают на землю. Дина отворачивается и обхватывает себя руками; где-то вдалеке шумит стадион.
— Конечно, я могу просто уйти. Сказать механику, что все это бред, поймать такси до дома и оставить тебя здесь.
— Пожалуйста, не делай этого, — умоляюще смотрю на нее.
Она тоже смотрит на меня, не зная, как воспринимать это неожиданное проявление уязвимости; она пытается понять, насколько я искренен. Эта секунда проходит; она пожимает плечами и вновь отворачивается. Механик, лицо которого стало еще чернее, появляется откуда-то сзади.
— Вот и все. Оставим ее в мастерской в Лэдброк-гроув. А вас я отвезу…
— На Гамильтон-роуд, — говорит Дина. — Там недалеко.
Нет-нет. Это мне уже не нравится.
— Ах, дорогая, — наглею я. — Неужели ты все еще хочешь повидаться с моим братом и его женой?
— Что? — возмущается Дина.
В ее взгляде ясно читается: «Если ты думаешь, что я сейчас поеду к тебе…» Ладно. Будь по-твоему.
— В общем, да, — обращаюсь я к механику. — Высадите нас там, пожалуйста.
— Конечно. Правда, дорогие мои голубки, сидеть вы будете на переднем сиденье. Если только… — добавляет он, — вы не вздумаете порезвиться в фургоне.
Его бледно-зеленые — надо полагать, под цвет флага — глаза бегают. Он вертит головой туда-сюда, смотрит то на меня, то на Дину и громко смеется. Никак не могу понять, у него некоторые зубы почернели или их просто нет… Я тоже смеюсь. Механик вдруг перестает вертеть головой, и его взгляд останавливается на Дине:
— Не вешай нос, красавица. Всякое бывает.
За время поездки в фургоне напряжение между нами становится таким осязаемым, что я даже удивляюсь, почему механик просто не остановится и не предложит нам расстаться раз и навсегда. Мы оставляем «доломит» в мастерской «Супермашины Морана», потом еще заезжаем на «Джет», чтобы там заправиться. Это одна из тех заправок «Джет», которые умудрились заполнить собой весь рынок дешевых заправок, работающих круглые сутки. Я не упускаю возможности выйти из машины. Говорю, что надо размять ноги, но на самом деле хочу вырваться из тесного наэлектризованного пространства. Я прислоняюсь к фургону (закрывая собой букву «л») и замечаю небольшую табличку синего цвета, на которой написано: «Здесь 19 декабря 1909 года родился знаменитый режиссер Альфред Хичкок».
— Это правда, — слышу я сзади голос механика. — Он здесь родился.
— Прямо на заправке?
— Не, в доме, который здесь раньше стоял. Его разбомбили во время войны.
— Но тогда нет смысла вешать табличку.
— Почему? — не понимает он.
— Потому что здесь уже все по-другому. Понимаете, когда собираются сохранить память о чем-то, то… ну, чего хотят добиться? Чтобы мурашки по телу бежали, ведь так? Чтобы люди плакали от ощущения близости великого. Дело в том… — пытаюсь объяснить я, оглядываясь вокруг (зачехленные колонки, моросящий дождь и фирменный грязно-желтый цвет «Джет»), — что здесь со мной ничего подобного не происходит.
Он словно пытается пригвоздить меня взглядом к стене. Не скажу, что ему это совсем не удается. «Что же стало с тем приятным простым парнем?» — крутится у него, наверное, в голове.
— Но это ж все фигня, правда? — пытаюсь я спасти ситуацию.
— Да, — отвечает он, но смотрит как-то искоса, будто предупреждая: «Если я ошибся в тебе как в человеке, то могу подумать, что и клиент „Зеленого флага“ из тебя сомнительный».
Когда мы приезжаем, Элис встречает нас лучезарной улыбкой и фразой вполне в ее духе:
— Слушайте, раз уж вы их привезли, может, зайдете на чашку чая?
Так что мы впятером сидим в идеально чистой гостиной, а развалившийся на белом диване механик похож на расползшееся по белоснежному листу бумаги чернильное пятно, как в тестах на ассоциативное мышление. Я, к счастью, легко отделался, представив ему Элис как Дину (если, конечно, про смущенный, немного потерянный взгляд Элис и ненавидящий взгляд Дины можно сказать «легко отделался»).
Чтобы допить чай, механику потребуется два-три тысячелетия; происходит нечто, опровергающее законы физики. Каждый раз, когда он делает глоток, я замечаю, сколько у него осталось чая — несмотря на бесконечные причмокивания, уровень жидкости не изменяется. Хотя Элис предлагала ему и кофе, и минералку, и сок, и даже, если я правильно понял, питьевой йогурт, механик мертвой хваткой вцепился в свой чай. Я сомневаюсь в способности пролетариата употреблять что-то кроме чая; мне кажется, что это часть нашего с пролетариатом общественного договора: пока они чинят все в наших домах, мы приносим им очередную чашку чая. Меня это не смущает, у меня даже сахар никогда не кончается; только вот, предлагая очередную чашку, приходится улыбаться идиотским «чайным» шуткам: «Чаю? Чаю? У меня что, день рождения?», «Только если он горячий и мокрый», «Лучше чаю из чайника, чем чайником по чайнику» — и так далее, и тому подобное. Но, по крайней мере, на этот раз дело, к счастью, обошлось фразой «Я уж думал, вы не предложите».
Повисает неловкая тишина — можно подумать, в комнате сидит какой-нибудь козел из автоклуба «Зеленый флаг» или что-нибудь в этом духе.
Внезапно механик начинает смеяться. Похоже, чай смыл грязь с зубов, и теперь улыбающийся механик похож на отвратительно одетого горохового шута. Кажется, я знаю, что сейчас будет.
— Ну, красавцы, — восклицает он, кивая в нашу с Диной сторону и подмигивая (только настоящий плебей может делать это одновременно).
— Ха!
Он трясет головой.
— Ну, красавцы!
Это очень похоже на то, чего я ожидал.
— Вот он, путь настоящей любви!
Бен и Элис обмениваются непонимающим взглядом.
— Какой путь?.. — уточняет Бен, снисходительно улыбаясь.
В его тоне чувствуется вежливая заинтересованность и угадывается готовность смириться с глупым ответом.
— Не может же все быть идеально гладко? Если только… — теребит он в задумчивости усы, — это не капот «Лексуса GS400».
— Простите, я не совсем вас понимаю, — говорит Элис.