На краю высоко под потолком томно возлежала Фенелла и говорила:
— О, милый, я так рада, так рада.
— Ладно, ребята, — сказал Бутби, — устройте ему развлекательную прогулку.
Вошел старший клерк, а с ним два рассыльных индуса в фуражках с надписью бинтанг тига, с тремя звездочками. Втолкнули его в красивый «абеляр» на водительское сиденье и говорят:
— Ну, теперь сам давай.
Но сам он ничего не мог. Закутанная фигура на пассажирском сиденье говорила:
— О, милый, я так рада, так рада.
Они проломили огражденье моста.
— Кто когда-нибудь слышал про лед в Малайе? — зевнул Бутби.
Нэбби Адамс сказал:
— Терпеть не могу холодное.
Они летели с моста в январские темные воды.
6
— Так я подумал, может, захотите поехать, — сказал Нэбби Адамс.
— Да, — сказал Краббе. — Пошли, пива выпьем. — Он страдал от дневных неудач. — Садитесь, Алладад-хан. Я имею в виду, сила дудок.
— Шукрия, сахиб. — Алладад-хан с готовностью сел на один из четырех расставленных у стола стульев под вертевшимся вентилятором и разгладил усы, робко оглядываясь вокруг. Значит, вот где она живет. Красивая мебель от Министерства общественных работ, много книжек на неизвестном языке, цветные картины на стенах. На столике лед в ведерке и джин. Но где она?
— Думаю, моей жене вполне может понравиться, — сказал Краббе. — Выпейте джина, Нэбби.
— Нет, спасибо, — сказал Нэбби Адамс. — Воды не надо. Я просто так люблю. — И, не поморщившись, проглотил огромный глоток чистого спирта. Алладад-хан робко сделал то же самое и зашелся в приступе кашля.
— Вот в чем его проблема, будь я проклят, — ровным тоном сказал Нэбби Адамс. — Думает, может выпить, а не получается. Давайте-ка, — добавил он, — наливайте до ровного счета, пускай хоть с ведерко.
Не повезло, — она пришла именно в тот момент, когда он, Алладад-хан, покраснел под коричневой кожей от кашля, глаза полны слез, огонь в кишках. Ему хотелось быть спокойным, благовоспитанным джентльменом, говорить на тщательном английском: «Добрый вечер, мем-сахиб. Спасибо, мем-сахиб». Она пришла, изящная в тонком цветном одеянии, изящная и одинокая.
— Не обращайте на него внимания, миссис Краббе, — сказал Нэбби Адамс, спокойно оставшись сидеть. — Просто всю душу выкашливает.
Фенелла оценила. Всю душу выкашливает. Так можно было б сказать о любом поэте-туберкулезнике. Когда-нибудь надо это использовать.
— В Истане большой праздник, — сказал Краббе. — Интермедии, танцы.
— И две палатки с пивом, — добавил Нэбби Адамс. — Понимаете, день рожденья султана. Завтра, я имею в виду. Думаю, может быть, захотите поехать. Будете в полной безопасности с двумя мужчинами. И вон с ним, — кивнул он.
— Да, — согласилась Фенелла. — С большим удовольствием.
— Никакой спешки нету, — предупредил Нэбби Адамс. — До девяти не начнется. — И уважительно посмотрел на бутылки в буфете. Чертовски хорошая мысль пришла Алладад-хану явиться сюда с подобным предложением. Надо будет еще раз прийти. Наверно, у Краббе и пиво на кухне имеется.
Алладад-хан перестал кашлять. И теперь сказал с тщательной артикуляцией:
— Добрый вечер, мем-сахиб.
— О, — спохватилась Фенелла. — Добрый вечер.
— Немножечко запоздал, а? — презрительно заметил Нэбби Адамс. Потом долго говорил на урду. Алладад-хан долго отвечал на урду с томными горящими глазами. Нэбби Адамс хмыкнул и сказал: — Если не возражаете, я у вас сигарету возьму, мистер Краббе.
— В чем дело? — поинтересовалась Фенелла.
— Говорит, тяжело у него на душе, оттого что таким чертовым дураком выставился, — объяснил Нэбби Адамс. Потом задохнулся от ужаса. — Прошу прощения, миссис Краббе. Просто слово выскочило, я не хотел, тем более при леди, прошу прощения, правда.
Прощенный Нэбби Адамс выпил еще джина. Алладад-хан довольствовался шерри. Аллах, какой хороший напиток. Он облизнулся. Богатый, запашистый, подкрепляет. Аллах, надо будет купить.
— Не возражаете, если я в таком виде пойду? — спросил Нэбби Адамс. — Понимаете, не возвращался в столовую. Нам с ним поработать пришлось. — Оглядел свою рубашку в пятнах, длинные-длинные мятые брюки. — И ванну не принял. Только, по-моему, кое-кто чересчур часто моется. Нет, шутки в сторону, правда. Ну, я кое-кого знаю, кто дважды в день моется. Честно. Кейр, например. Вы его не знаете, миссис Краббе. И знать бы не пожелали. Скупой? Скупой, как чер… Жутко скупой. Принимать ванну ему никаких денег не стоит. Вот как он время проводит. — Тут Нэбби Адамс рискнул пошутить. — Я дьявольски хорошо сполоснулся на пароходе по дороге сюда, — сказал он.
— Правда? — сказала Фенелла.
— Хватит до конца срока службы.
Краббе переживал дневное унижение. Китайская брошюра оказалась катехизисом учения Карла Маркса. Он отнес ее Бутби, и Бутби зевнул. А потом говорит:
— Мне все об этом известно. Тот самый парень — как его там? — пришел и сообщил, что старается показать тем парнишкам, где коммунизм ошибается. Сообщил, что вы этому не слишком симпатизируете, а по его понятию дело учителей рассказать малайской молодежи правду о коммунизме. Ну, не пойму, чего вы шум поднимаете. В вашей программе написано. Минуточку. — Порылся в папке. — Вот. «Политические идеи XIX века. Утилитаризм. Бентам и Милль. Кооперативное движение и Роберт Оуэн». Вот оно. «Социализм. Карл Маркс и экономическая интерпретация истории». Ну, парень только пытался сделать то, что вы должны были сделать.
— До этого мы еще не дошли.
— Хорошо. Только не обвиняйте его за попытку сделать ваше дело. В любом случае, парень хороший. Вы сами так сказали в отчете, который я просил. Сказали, что он обязательно должен продолжить учебу.
— Говорю вам, мне это не нравится. Слишком попахивает тайным обществом. Вдобавок нарушаются правила насчет выключения света.
— Внутренняя дисциплина — ваша забота. Ко мне по этому поводу не приходите.
— Пока дело не касается обвинений эротического характера?
— Я не совсем понимаю.
— Когда молодые люди общаются с девушками в комнате пансионного боя.
— Да, — с силой подтвердил Бутби. — Кстати, вспомнил. Махмуд бен как-его-там из вашего пансиона. Его видели с девушкой на спортплощадке, рука об руку, мечта юной любви. Вы так ничего и не сделали, правда?
— Мне ничего об этом не известно.
— Вот именно, — с веским триумфом заключил Бутби. — А мне известно. Если ребятам хочется допоздна заниматься, готовясь к экзаменам, и из общего интереса, и всякое такое, тут вы начинаете вмешиваться. Может быть, потому, что не желаете этого видеть.
— Что вы хотите сказать?
— То, что сказал.
— Слушайте, Бутби, — сказал Виктор Краббе. — Как вам понравится хороший втык в морду?
Бутби изумился, разинув рот. Потом усмехнулся, а раз рот уж наполовину открылся, заодно решил зевнуть. И зевнул.
— Идите работайте, — приказал он. — Больше я ничего не скажу. Вы новичок, вот в чем ваша беда. В этой стране со многим можно справиться, если действовать спокойно. Научитесь.
Вернувшись бесконечно тянувшимся утром в пансион Лайт, Краббе имел тихую беседу с Шу Хунем. Мальчик на веранде вежливо слушал, вежливо отвечал, попивал апельсиновый сок.
— Я вам рассказывал, что происходит, сэр.
— Да-да, но вы мне всей истории не рассказали. Я хочу знать, что действительно у ребят на уме.
— Да, сэр.
— Вы не удивитесь, — Краббе заговорщицки подался вперед, — не удивитесь, что я сам в политике, так сказать, радикал?
— Нет, сэр. Вы в классе говорите о свободе Малайи.
— А, — сказал Краббе. — Как нам добиться свободы Малайи?
— Через представительство, сэр. Через свободные выборы и партийную систему.
— С какими партиями?
— С партиями, которые представляют народ, сэр.
— Малайская коммунистическая партия представляет народ?
— Конечно нет, сэр. Она представляет Москву и красный Китай.
— Как вы относитесь к красному Китаю?
— Я малаец, сэр. Я здесь родился.
— Сказать вам конфиденциально, что я думаю? Я думаю, что в свободной стране должно быть место всем оттенкам политических мнений, всем политическим убеждениям. Запрет принадлежности к какой-либо конкретной партии не кажется мне совместимым со столь желанным принципом свободы.
— По-вашему, сэр, чрезвычайное положение должно быть отменено?
— Я… — Краббе смотрел в бесстрастные глаза близко поставленные, скошенные, как бы в вечной насмешливой маске. — Я хочу знать ваше мнение.
— Его нельзя отменить, сэр. Коммунисты пытают и убивают невинных. Они препятствуют всем нашим планам социального и экономического развития. Это зло, сэр. Оно должно быть уничтожено.
— Будь у вас шанс, вы сами пожелали бы их уничтожить?
— Да, сэр.
— Вы китаец. Подумайте. Если бы ваш отец, брат, сестра прятались в джунглях, пытали и убивали, как вы говорите, невинных, захотели бы вы помочь уничтожению собственных родных и близких?
— Собственных…
— Родных и близких. Своей плоти и крови.
— О да, сэр.
— Вы убили бы, скажем, сестру?
— О да, сэр.
— Спасибо. Это все, что мне хотелось узнать.
Шу Хунь встал, озадаченный.
— Мне теперь можно идти, сэр?
— Да. Можете теперь идти.
Добился ли он в самом деле чего-то от парня? Подростки подхватывают модные услышанные или прочитанные словечки, говорят грубо, черство. В любом случае, если Шу Хунь руководит коммунистической группой, большое ли это имеет значение? Доктринерская болтовня, половозрелая суета. Могут они сделать что-то существенное? Краббе вдруг увидел себя маленьким сенатором, охотником на ведьм, выискивающим грабителей под кроватью, подслушивающим в замочную скважину, устанавливающим записывающие устройства. Может, пусть лучше мальчики допоздна Маркса читают, чем упиваются киномифами или тяжело дышат над комиксами? Краббе смутно стыдился себя, но все равно беспокоился.
И очнулся. Ибрагим с огненно-красными кудрями вошел в комнату, усмехаясь, чуть покачивая Алладад-хану бедрами. Вид у Алладад-хана был смущенный.