Там, где в старые времена массовых царственных родов было поле и тропинка, нынче боролась за существование деревушка. Деревушки возникали теперь где попало; коммунисты-террористы вынуждали правительство переселять давно укоренившееся население кампонгов на новые места, лишенные опасности идеологической заразы и возможности помогать террористам добровольно или по принуждению. Эта новенькая деревушка у окраины города уже выглядела столетней. Шествуя разбитым Кориоланом в тяжелой утренней жаре, Нэбби Адамс видел фирменный росчерк старой Малайи — теплый трущобный уют, вечный, как окружающие горы-джунгли. У колонки обливаются голые коричневые ребятишки, старая крапчатая китайская ноня жует губами в открытых дверях, молодой отец-малаец с великолепным сложением нянчит новорожденного младенца. Жена его в завязанном под мышками саронге одарила Нэбби Адамса черно-золотой улыбкой. Ни Нэбби, ни собака не ответили. Шли прямо к кедаю Гуан Mo Чана, где Нэбби задолжал около сотни долларов. Смягчит ли пятерка жестокое сердце тукая? Он уже чувствовал, как пот течет под рубашкой, скорей от тревоги, чем от жары. Надо, как минимум, две большие бутылки.
Самый младший сын большого семейства снимал жалюзи — огромные планки, вставлявшиеся в дверь лавки, подобно кусочкам китайской головоломки. Тукай в рабочем костюме — пиджак и трусы — ухмыльнулся, кивнул, посасывая черную сигару. Голова старого идола, лицо желтое, сморщенное, с притворной нарисованной добротой. Нэбби Адамс взмолился:
— Сайя вань принес. Завтра сайя еще вань принесет.
Тукай радостно защебетал-засмеялся, вытащил книгу, ткнул костлявым пальцем в итог.
— Салатус туджон пуло линггит лима пуло сен.
— Сколько? — И сам прочитал: $170.50. Господи Иисусе, как много. — Вот. Дай нам пару бутылок, больших. Дуа. Завтра еще вань получишь.
Старик с радостным кудахтаньем взял пятидолларовую бумажку, вручив Нэбби Адамсу одну-единственную пыльную маленькую бутылку пива «Тигр».
— Жадный старый ублюдок, — высказался Нэбби. — Ну будь человеком.
Ничего не вышло. On вернулся с одной бутылкой, спрятанной в широкой ладони, иррационально чувствуя себя обсчитанным. Пять долларов. Доллар семьдесят — большая бутылка. Чертов старый ворюга. Мужчина и собака вошли в столовую, застав Кейра с Ворполом уже за завтраком. Кейр в тропическом зеленом ухмыльнулся Нэбби Адамсу снизу вверх, и Нэбби почувствовал потную ненависть к типичной для Глазго гнусавости и самодовольной злобе. Ворпол приветственно жизнерадостно забурчал, купая сосиску в тарелке с соусом. Повар, озабоченно стоя рядом, спросил:
— Туан бели овосси?
— Да, — сказал Нэбби Адамс, — их пришлют. — И приготовился подняться по лестнице со своей священной бутылкой.
— Надеюсь, — сказал Кейр, — вы сполна ночью покуролесили. Я глаз не мог сомкнуть, пока вы тут шатались и пели спьяну.
Нэбби Адамс почувствовал, как напрягаются мышцы на шее. Само качество нечистых гласных как-то действовало ему на нервы. Он ничего не ответил.
Ворпол в шутку добавлял к своим восклицаниям малайскую энклитику. Это тоже раздражало, особенно по утрам. Нэбби Адамса раздражало, что это его раздражает, но где-то в чулане сознания жило презрение знающего языки человека к глупой показухе, к звонким маленьким вариациям в словах валлах и чарпой. Раздражение прогоняла мысль, что Ворпол тип неплохой.
— Пускай паренек позабавится-ла. Сами приняли бы чуток и проспали б, как я. — Ворпол сунул в рот полную вилку, с которой капало, зажевал с аппетитом. — Старичок Нэбби вполне тихий днем-ла.
— А еще Пэдди болен, — продолжал Кейр. — Не смог встать нынче утром. Хоть немного подумали бы о больном человеке.
Нэбби Адамс повернулся для ответа и тут увидел картину, от которой в горле вспыхнула жуткая жажда. С заложенными от пульсации крови ушами он не слышал подъезжавшей машины, которая сейчас скользнула к крыльцу и остановилась. Рядом с полицейским шофером-малайцем сидел начальник транспортной службы контингента[8] Гуд; толстый, важный; он теперь хлопнул дверцей, готовый войти в столовую. Нэбби взлетел вверх по лестнице, собака за ним, пыхтя и звякая.
Возя сухой бритвой по подбородку, Нэбби Адамс прислушивался к приветствиям внизу, снисходительным, подобострастным. Бутылка стояла на туалетном столике и насмешливо ухмылялась ему.
— Адамс!
Адамс. Обычно — Нэбби. Дела, видно, плохи.
— Да, сэр, минуты не пройдет, сэр, — крикнул вниз Нэбби Адамс громким уверенным тоном, мужским, но не без утонченности, который усвоил, будучи полковым старшиной. Рывками натягивал форменную рубашку и брюки, проклиная собаку, любовно вертевшуюся под ногами. Скатился вниз по лестнице, состроив приветственную спокойную мину, надев маску мужчины, готового начать новый день. Неоткупоренная бутылка ухмылялась в убегавшую спину.
— Вот и вы, Адамс. — Гуд стоял в ожидании; сильно отполированный козырек фуражки затенял чистое дряблое лицо. — Едем в Саван-Ленья.
— Сэр. — Кейр и Ворпол стояли на крыльце, ждали транспорта до полицейского участка. — Что-нибудь там стряслось, сэр?
— Слишком много машин сходит с дороги. Что это я за истории про вас слышу?
— Истории, сэр?
— Не валяйте дурака. Вам известно, что я имею в виду. Снова взялись за свое. Я думал, с этим покончено. Так или иначе, всяких баек наслушался в Тимахе, а Тимах отсюда дьявольски далеко. Что происходит?
— Ничего, сэр. Я бросил, сэр. Это дело для дураков. Мужчина в моем положении не может себе позволять, сэр.
— Еще бы, черт побери. Как бы там ни было, мне рассказали, будто на прошлой неделе вас нигде найти не могли, а потом полумертвого подобрали в какой-то забегаловке в Сунгай-Каджаре. Откуда это идет?
— От врагов, сэр. Тут целая куча китайцев против меня, сэр. Хотели, чтоб я подделывал протоколы о происшествиях, а я не стал, сэр.
— Еще бы, черт побери. — Лицо его внезапно туго, болезненно сморщилось. — Господи Иисусе, мне в уборную надо.
Физиономия Нэбби сочувственно смягчилась.
— Дизентерия, сэр?
— Господи Иисусе. Куда идти?
Когда Гуд благополучно закрылся, Нэбби Адамс бешено заметался между двумя неотложными курсами действий — телефон или бутылка? Бутылка обождет. Схватил пыльную трубку. Ответил Фук Он, а Фук Он говорил по-английски.
— Алладад-хан! Где он, черт возьми? Найди его, всех найди. Пускай строятся. Гуд едет. — Обычно Транспортное бюро начинало работу около девяти, так всем было удобно. Официально открывалось в восемь. Отвечавший по телефону китаец был до сумасшествия городским и медлительным. — Пошевеливайтесь, — торопил Нэбби Адамс. — Уже едет, я вам говорю. — А когда положил трубку, из ватерклозета раздался шум спущенной воды. Нэбби снова сделал лицо к появлению Гуда.
— Лучше, сэр?
— Чертовски поганое дело. Никогда не знаешь, когда прихватит. — Гуд с облегчением сел.
— Может, чашку хорошего крепкого чаю, сэр? Я велю куки, чтоб заварил.
— Да какая от него польза, Нэбби? — (Уже лучше). — Я всю чертовщину уже перепробовал.
— Отлично подействует, сэр. Мне всегда помогает.
Гуд взглянул на наручные часы.
— Знаете, времени у нас не много. До Саван-Ленья к вам хочу заглянуть.
— Все в порядке, сэр. По-моему, у него чайник кипит. — Нэбби Адамс двинулся к лестнице, и собака за ним.
— Я вон там вижу вашего повара, — сказал Гуд. — Зачем вам наверх?
— Ох. Я думал, он постели пошел убирать, сэр. — Нэбби Адамс двинулся к кухне, велел: — Приготовь те для туана безара.
— Сядьте, Нэбби, — сказал Гуд. — Почему у вас так дьявольски быстро бензин кончается? Перебрали пятьдесят четыре галлона, а месяц еще не кончился.
— У меня папки с бумагами наверху, сэр. Сейчас принесу.
— Да не важно. Потом посмотрю.
— Мне бы хотелось, чтоб вы сейчас взглянули. — Нэбби Адамс снова рванулся к лестнице.
— Что-то вы дьявольски суетитесь, а? У вас женщина там наверху, или что? — В этот момент из верхней комнаты донесся покаянный стон. Это был больной Флаэрти. Бог, должно быть, послал ему вкус горше горького.
— Это Флаэрти, сэр. У него лихорадка. Пойду только взгляну, не надо ли ему чего. — Нэбби Адамс решительно шагнул к лестнице. Собака ждала его, поставив лапы на вторую ступеньку, пристально глядя, с радостно болтавшимся языком. Нэбби Адамс едва об нее не споткнулся. — Разрази тебя бог, — сказал он.
— Так с животными не разговаривают, — заметил Гуд. — У меня у самого собака. Иди сюда, старина. — Собака его проигнорировала, следуя за хозяином с торопливым бряцанием бряк-бряк-бряк.
Наверху в своей комнате Нэбби трясущимися руками сковырнул пробку. Животворное пиво забулькало в горле. Он с отвращением швырнул пустую бутылку на койку. Потом снова спустился, чувствуя себя несколько лучше, однако в образовавшийся с утолением насущной потребности вакуум хлынуло более сильное, более острое беспокойство: долгий день, денег нет. Робин Гуд языком будет цыкать, проповедник чертов; вранье, увертки, тукай, ждущие своих денег в Саван-Ленья.
— Так вы папку с бумагами не принесли, Нэбби? — спросил Гуд.
— Нет, сэр. Думал, она наверху. Наверно, в конторе, сэр.
Прибыл чай, не слишком крепкий, но очень молочный; на бледной поверхности плавали чайные листья.
— Вы не будете? — спросил Гуд.
— Нет, сэр, спасибо, — отказался Нэбби Адамс. — Я позавтракал.
Гуд выпил чай чересчур быстро. По расчетам Нэбби Адамса капралу Алладад-хану следовало обеспечить, как минимум, еще пятнадцать минут.
— Еще чашечку, сэр? — предложил он.
— Я и эту пока не допил. Нет, пожалуй, больше не буду. Ваш бой готовит дьявольски поганый чай. Сколько вы ему платите?
— Сотню в месяц, то есть на четверых.
— Слишком. Вот когда я был в Пераке, платил за все про все восемьдесят, включая сад и мойку машины.
— В самом деле, сэр? Очень дешево, сэр.