Весь лагерь, подвинувшись ближе, с любопытством слушал разговор. Девушки шептались, переглядывались, открыто изучали Шатохина. Немногочисленная мужская часть экспедиции молчала. Не будь сейчас профессора, он был уверен, разговор состоялся бы. Но Антропянский своим присутствием исключал возможность разговора.
— А вам не кажется, профессор, — с досадой сказал Шатохин, — что вы берете на себя слишком много и мешаете следствию?
— Мне кажется, молодой человек, это вы пришли сюда и мешаете нормально работать.
Шатохин пристально посмотрел в глаза руководителю экспедиции, пытаясь понять, с самодурством имеет дело или с глупостью, спросил с издевкой:
— Скажите, профессор, вас никогда не били, не раздевали?
— Нет.
— И вы не жалеете об этом?
— Вы что, принимаете меня за ненормального?
— Странно, что не жалеете, — словно не расслышав вопроса, сказал Шатохин.
В лагере больше делать было нечего. Он с сожалением поглядел на толпившихся за профессорской спиной членов экспедиции и побрел прочь из лагеря.
3
Был полдень, солнце стояло в зените и сильно припекало, когда Шатохин возвратился в поселок.
Настроение было скверное. После неудачного визита к ботаникам он наведался еще на Никонову заимку к старику Тобольжину. Старик был не местный — нежемский, а под Черданск переселился лет десять назад. Историю этого переселения знал весь район. В Кургане у него было два сына. Когда он овдовел и ему исполнилось семьдесят, сыновья написали, чтобы продавал дом и перебирался к ним. Не переносивший одиночества, обрадованный старик так и поступил. В спешке отдал свой добротный пятистенок за полцены и подался в Курган. Первые месяцы, действительно, жилось хорошо, а потом пошло вкривь-вкось. Был он колхозник-артельщик и пенсию заслужил с гулькин нос. Выходило, иждивенец прибыл. Сыновья под напором жен дружно отсылали его, словно футбольный мяч, друг другу. И в один прекрасный день подвели черту, посоветовали ему отправляться в интернат для престарелых.
Вот тогда он и драпанул без оглядки назад. Выкупить свой родной дом уже не смог. Припомнил заимку, на которой еще в гражданскую парнишкой хоронился от колчаковского набора, да и навострил туда лыжи. Так и жил отшельником на заимке круглый год. Гостевание у сыновей словно влило в него молодые силы. И прежде в лодырях не числился, но после возвращения развернулся, как в лучшие свои годы. Без свободных минуток жил. Летом — пасека, грибы да ягоды; рыбалка да плетенье корзин — круглый год. Самых удачливых черданских добытчиков обставлял в заработке. Только личной прибыли от этого не имел. Раздобыл где-то адрес ближайшего интерната для престарелых и аккуратно переводил выручку от трудов своих «на богадельню». А квитанции переводов заказными письмами сыновьям отсылал. Так и жил, и менять жизнь не думал.
Старик шнырял везде и отличался особой приметливостью, и Шатохин надеялся на него особенно. Однако последние дни Тобольжин безвылазно был на заимке, коптил рыбу — ни много ни мало три центнера — и, встретив Шаталина, принялся выпытывать насчет цен на рыбу в Нежме. Шатохин с жалостью глядел на вздрагивающие, перетрудившиеся на три жизни вперед, руки. Посидел немного и откланялся.
Больше при всем желании Шатохин не мог ни с кем поговорить. На полторы сотни верст в округе ни души. Как ни крути, нужно ехать в тайгу. К сборщикам папоротника. Не может быть, чтобы из всей деревни никто ничего подозрительного не заметил.
Идя пустынной пыльной улицей поселка, он прибрасывал — вызвать ли вертолет или ехать по реке моторкой?
До Марьиной избы оставалось пройти десятка три шагов, когда его окликнули. Шатохин обернулся. Высоко вскидывая ноги, к нему бежал парень в джинсовом, плотно облегающем тело костюме. Шатохин остановился, ждал, пока он приблизится.
— Боялся, уедете, не застану, — переводя дыхание, сказал парень. — Тисленко говорил, вы приходили, когда мы спали.
Шатохин кивнул.
— Сразу договоримся, — начал парень, — мне ни славы, ни имени в протоколе не нужно. Если помогу, добрым словом вспомните, нет — ничего не поделаешь. Идет?
Шатохин скользнул взглядом по крепкой, выпирающей из тесной куртки груди, по массивной бляхе пожарной авиалесоохраны, перевел глаза на веснушчатое юное лицо. Согласился:
— Идет.
— Ну и хорошо, — облегченно вздохнул парень. — На первое июня наблюдатель полетел в сторону Коломинских Грив. И я с ним. Договорились, он меня во Фроловку забросит, деревня старообрядческая по пути. Слыхали, может? Дома там сохранились. Пока он облет делает, я по домам решил пройтись. Может, старина там какая найдется, иконы... Что вы смотрите так? Мне они век не нужны. Тут знакомый один просил.
Ну, высадил он меня прямо около домов, там их четыре штуки на правом берегу Каргалы. И один еще, совсем развалина. Времени в обрез, я сразу по домам пошел. Быстро все оглядел, в последнем у печки стою, курю. Слышу, вроде тарахтит вертолет. К окну подошел, гляжу — по противоположному берегу двое бегут к реке. Добежали, вниз прыгнули. И тут же моторка взревела. Мне из окна не видно. Пока на улицу вышел, до берега добежал, только корма и мелькнула на повороте. А тут и вертолет вернулся.
— Лиц не успел разглядеть?
— Сразу чувствуется, во Фроловке не бывали, — покровительственным тоном сказал парень. — Дома-то не на самом берегу. Метров двести, да речки ширину учитывайте. В плащах да сапогах, это точно. А больше что сказать...
— Лодку случайно не запомнил?
— Обыкновенная, тут у всех такие. Что-то типа «Прогресса», я в них слабо разбираюсь. В молодости на скутерах гонял, вот их разве что по волне не угадаю.
Шатохин еле сдержал улыбку: в какой молодости его собеседник гонял на скутерах, если ему едва ли сравнялось двадцать.
— Может, не знакомый просил слетать во Фроловку — знакомая? — спросил Шатохин, налегая на слово «знакомая». — Из университетской экспедиции. — Поспешно добавил:— Договор остается в силе.
Парень покраснел, после некоторого колебания ответил:
— Ну хорошо, была женщина. Мы вместе летали. Только ее не нужно впутывать. Она не видела. Я ей после, уже в вертолете, рассказал.
— А летчик?
— Он совсем не знает.
— Что ж, спасибо. Кстати, нашла что-нибудь знакомая?
— A-а, лампу керосиновую. Я побегу, скоро вылетаем.
Парень отошел на несколько шагов, обернулся:
— А спасибо мне ни к чему. Лучше уговор помните.
Шатохин смотрел ему вслед, но думал о профессоре-ботанике. Есть же люди, которым кажется, что они все за всех знают и отвечать имеют право. От большого ума, от зазнайства или, может, от трусости это — пойди разберись. Но уж любить таких не за что. Рассказанное парнем, возможно, и не существенно, и отношения к ограблению не имеет, однако знать надо... А Тисленко молодец, сдержал слово...
Мария во все время разговора с молодым пожарником стояла на крылечке, следила за собеседниками из-под ладони и терпеливо ждала, пока разговор закончится. Шатохин поспешил к ней.
— Вот это пошел умыться, — Мария с улыбкой покачала головой. — Три раза чайник совсем остывал, на огонь ставила.
Шатохин в ответ только виновато развел руками.
На кухонном столе все оставалось, как утром, только в миску с хлебными ломтями хозяйка подложила с полдюжины вареных яиц. Они аппетитно белели, и Шатохин принялся за еду.
Мария села за стол напротив, пила мелкими глотками крепко заваренный пахучий чай из огромной, разрисованной бледно-розовыми цветками чашки. По широкому боку чашки серебрилась дарственная надпись.
— А что, Мария, — спросил Шатохин, — до Фроловки отсюда дорога была?
— Прямо к нам — нет. Они на север, на Инновару ездили. А своротных — целых три. Около пожарной вышки одна, потом много дальше, за заимкой, где Тобольжин живет, а третья вовсе далекая — на лодке с мотором плыть больше часу. — Старуха поставила на стол чашку, махнула рукой, показывая, что плыть нужно вверх, против течения.
— Много дорог.
— Во все стороны тут их вдоль и поперек раньше было. Купцы еще колеи накатали, по глухим урманам рыскали. Сейчас уж и не найдешь многих дорог, заросли.
— И на Фроловку все заросли?
— А что дорога. Без нее можно ехать.
— По тайге?
— Ну и что. Она чистая. Это туда, на север, ноги сломаешь, не продерешься, а тут хорошо. До войны на том берегу телеги держали, на конях за Коломинские Гривы ездили.
Шатохин с минуту помолчал, раздумывая.
— Слушай, Мария, если я раздобуду мотоцикл (он уже знал, у кого просить мотоцикл, вчера видел в михеевском дворе накрытый брезентом «Урал»), согласишься съездить со мной?
— Ты ешь пока, со вчера голодный, — сказала Мария, заметив, что Шатохин, оживившись, отложил в сторонку вилку и хлеб. Она отодвинула допитую чашку, встала из-за стола и вышла во двор.
В одиночестве он доел вяленое мясо и пил чай, размышляя, кого пригласить показать дорогу, если Мария откажется, как вдруг в открытую дверь с улицы ворвался резкий рев мотора. Он выскочил на крыльцо.
Мария, держась за руль старенького «Ижа», крутила рукоятку газа. Двери сарая, из которого она вывела мотоцикл, были распахнуты. Нагнувшись, не выпуская руля, Мария одной рукой что-то подрегулировала в моторе, перекинула ногу через пружинное сиденье, и «Иж» резко рванул с места, затормозил у крыльца.
— Ну ты и молодец, — Шатохин был искренне восхищен. — А я хотел спросить, приходилось ли тебе когда-нибудь ездить на мотоцикле. На заднем сиденье. — Он рассмеялся.
— У меня этому тридцать лет почти. А раньше «Харлей» был, после войны сразу купила.
— Мотоцикл водишь, а рацией пользоваться не умеешь. Что так?
— А так. Не все знаю, — Мария улыбнулась.
— Значит, едем?
— Не торопи немножко, мотор посмотрю. Путь неблизкий.
4
Шатохин не подумал бы никогда, что по глухой тайге так долго можно ехать на мотоцикле. Но они уже больше часа благополучно катили без остановок. Мария оказалась права: ни густого молодняка, ни высокой травы, ни завалов валежника на их пути пока не встретилось. Поверх повязанной платком Марьиной головы Шатохин вгл