ядывался вперед и видел сплошные наплывающие лапы ельника, темного, словно прихваченного сумерками. В ельнике и впрямь было темновато, хотя день в разгаре — шел четвертый час. Мария ловко поворачивала руль, направляла мотоцикл в просветы между лапами.
Ехать было легко, пока лес чуть заметно не пополз на возвышение. На сухой, засыпанной хвойной иглой земле возникли кое-где выпирающие на поверхность корневища. Мария старалась огибать их, но вскоре корни стали попадаться слишком часто, переплетенные между собой, как спутанные канаты на речном причале. Объехать их было невозможно, и Мария повела мотоцикл напрямую. Мотор, басовито и ровно до сих пор гудевший, теперь то и дело захлебывался, переходил с истошного рева на жалобные всхлипы. От сильной тряски у Шатохина прыгало перед глазами. Как ни крепко держался, дважды едва не вылетел из сиденья. Он боялся не тряски — как бы не заглох мотор потрепанного «Ижа». Вот тогда будет номер. Они уже отъехали на добрых семьдесят километров. Выбираться пешком — это верных двое суток. Он не связывался с райцентром, не предупредил руководство о выезде из Черданска, и если застрянут в тайге, будут организованы его поиски. Этого еще не хватало... Однако не было иного выхода, как довериться мудрости старой таежницы: без уверенности в благополучном исходе она бы не пустилась в рискованное путешествие.
Шатохин не взялся бы определить, сколько километров они протряслись по корням, но вот к его радости корни под крутящимися колесами пропали, мотор вновь запел спокойно-басовито. Опять замелькали хвойные лапы, но уже ненадолго — мотоцикл вырвался из ельника, впереди, на залитом солнцем просторе, показались избы под тесовыми крышами, с заколоченными окнами.
— Фроловка, — впервые за весь долгий путь обернулась Мария.
— Давно деревня распалась? — прокричал Шатохин.
— Лет, однако, двадцать прошло, — снова коротко обернулась Мария. — Как вышки поставили нефть искать, они и засобирались. Старые, однако, за Инновару, поглуше, перебрались, а помоложе — в город ушли.
Мария остановила, заглушила мотоцикл в пяти шагах от берега реки, и, спрыгнув с сидений, оба они, уставшие от езды, стояли и глядели через речку на бревенчатые темные избы заброшенной деревни, наслаждаясь наступившей тишиной.
Пронзительно зазвенел в этой тишине комар. Шатохин отмахнулся, скинул в траву рюкзак, в котором была еда и одолженная у Михеева надувная резиновая лодка, и подошел к берегу.
Река была похожа на ту, что текла под Черданском: такая же неширокая, с хорошо проглядывающимся глубоким дном. Только вода в ней поспокойнее, да берега покруче. Под каменистым обрывчиком синела узкая глинистая полоска.
Шатохин спрыгнул вниз. Внимательно глядя под ноги, медленно побрел около самой воды. Не сделал он и полсотни шагов, как наткнулся на вмятину в глине — след от носа лодки. След уже немного заплыл. Так и должно: две недели минуло, как молодой пожарник мельком видел здесь двоих неизвестных. Шатохин поглядел в сторону домов: отсюда виделась лишь крыша крайнего. Да, тут, очевидно, и причаливала моторка.
След не обрадовал. Он был подтверждением, что парень говорил правду, но Шатохин и так верил. Не за этим, нет, ехал он в покинутую деревню. Если те двое причастны к ограблению, а не случайно, проездом, причаливали, должны быть еще следы.
— Двое были, — услышал он рядом негромкий голос Марии.
Шатохин и не почувствовал, как приблизилась старая охотница в своих лосиных ичигах, которые из-за больных ног носила и летом.
— Почему двое? — спросил он.
— Сапоги разные, поди-ка, — Мария пальцем указала ему под ноги.
Он отступил на полшага, опустился на колено и разглядел на глине слабые, полуразмытые оттиски подошв. Действительно, два. Первый, покрупнее, — в елочку, другой, поменьше размера на два-три, — волнистый.
Солнце раннего вечера светило вовсю, но глинистая полоска под береговым срезом уже ушла в тень. Мудрено было разглядеть старый след. Особенно тот, что с волнистой подошвой: волна больше угадывалась, нежели виделась.
Он одобрительно посмотрел на Марию, улыбнулся. Настроение поднялось. Хорошо, что он приехал сюда с Марией. Предощущение удачи росло.
— Еще след искать будешь? — спросила Мария, заглядывая ему в глаза.
Он утвердительно кивнул.
Он изучал берег. Впереди, пройти шагов триста-четыреста по течению, река делала изгиб, и там, у самого берега росла, клонилась к воде талина. Зелень ее густой кроны сливалась с зеленью деревьев, росших на соседнем берегу, и заштриховывала перспективу реки. При взгляде издали создавалось впечатление, будто реке нет дальше ходу. Те двое, которых видел молодой пожарник, заслышали вертолет и метнулись к берегу, видно, из боязни, что с воздуха заметят их моторку. Если приезжали во второй раз, ошибки не повторили, на открытом месте лодку не оставили, маскировали. А кроме как у талины негде спрятать, берег чистый.
Шатохин быстро направился к талине. Там, там должны остаться следы. Сердце учащенно билось от волнения. Он раздвинул ветки — след лодки виднелся на влажной глине. След был не похож на первый — здесь лодку вытягивали из воды, а потом сталкивали. Острый выступ по центру днища оставил глубокую борозду на глине. Около — часто-часто оттиснуты елочки подошв. Волнистых, поменьше размером, не было. Он наклонился, чтобы получше разглядеть, и услышал голос Марии.
— Иди сюда, Алексей, — звала она. Голос звучал негромко, но в нем угадывалось нетерпение. Шатохин осторожно попятился, вышел из веток.
Мария стояла над обрывчиком, шагах в пяти.
— Гляди! — пальцем указывала она.
Трава по-над берегом была сильно примята. Кто-то долго-долго топтался на пятачке. «Скорее всего в ожидании. Нервничал, прохаживался», — отметил Шатохин.
Он походил в полунаклоне по утоптанной площадке, глянул вниз с обрывчика. В воде, буквально в нескольких сантиметрах от берега, краснел кирпич. Он лежал неровно, на ребре, вода едва-едва прикрывала верхушку и чуть взбугривалась над приподнятым уголком. В воде, подальше от берега, на полуметровой глубине покоился и второй кирпич. Солнечный луч доставал его, и он красиво лучился в прозрачной текучей воде.
Шатохин хотел спрыгнуть вниз, вытащить из воды кирпичи, но голос Марии опять позвал его. В стороне от реки она обнаружила след протектора на еловом корневище со сбитой корой. По ширине шины след, возможно, принадлежал легкому мопеду. Шатохин присел на корточки, рассматривал. Да, мопеду.
Он достаточно четко мог теперь очертить путь, по которому ушли украденные меха. До Черданска добрались мопедом, спрятали его около поселка, а потом уже с мехами, через тайгу укатили на Фроловку. Не укатили — укатил. Один был. Столько шкурок — это целый тюк. Вдвоем на мопеде да с такой поклажей ехать невозможно. Тем паче при сильной тряске. На двух мопедах? Нет. Это уж слишком сложно. И ни к чему. Открыть склад, забрать меха — одному вполне под силу. В гонке по тайге тем более напарник не требуется.
Да. Другой, скорее всего, ждал в лодке, по берегу прохаживался. Вон как трава потоптана. Погрузились в моторку — и в Нежму. До райцентра от Фроловки водой сотня километров: девяносто по Каргале и десять — по большой реке. Если постараться, то с хорошим мотором за три с небольшим часа до Нежмы добраться можно. Михеева последний обход делала около полуночи. Если вскоре после этого проникли в склад, к утру в райцентр прикатили.
Искать мопед поблизости — бессмысленно. От него, конечно, избавились, но не тут. По пути выбрали место поглубже и утопили. Украли мопед или купили — выяснить трудно: мопеды не регистрируются, в каждом дворе, где пацан есть, стоит один, а то и два. Потратит он неделю, выяснит, а ему скажут: кто-то увел. Сезонники со сплавного участка прошлым летом четыре мопеда украли, а заявление всего одно было. Но поспрашивать в Нежме, какие лодки на плаву были, надо. Загвоздка в том, что внимания на них не обращают. Многие имеют лодки, весь берег ими усыпан.
Ладно, это он пока отставит в сторонку. А вот кирпичи для чего тут оказались? Может, просто путались под ногами в лодке, и выкинули их? А может, давно валяются?
Шатохин снова спустился к воде, достал ближний кирпич, о камни разломил пополам. В изломах половинки оказались сухими. Значит, кинуты недавно.
Он выпустил половинки из рук, и они бултыхнулись, брызги окатили сапоги. Шатохин долго молча глядел на эти половинки. Мария не докучала своим присутствием, курила трубочку с изогнутым коротким мундштуком. Слабый запах табака долетал до Шатохина.
— Поедем, Мария. — Он оторвал наконец взгляд от кирпичей, обернулся.
— В избы не пойдешь?
Шатохин отрицательно помотал головой.
— И есть не хочешь?
— Нет, — сказал он. — Корни пересчитаем колесами, тогда поедим...
Обратно ехали помедленнее. Через час самый трудный участок дороги остался позади. Они перекусили и сидели, отдыхали перед новым броском, теперь уж до самого Черданска. Шатохин знал, они скоро расстанутся. Будет возможность, он улетит в райцентр нынче. Старуха всегда всем помогала. Он пришел, и ему помогла. Хотелось сказать что-нибудь приятное, подумав, он спросил:
— Скажи, Мария, правду говорят, будто ты за войну шесть десятков медведей убила?
— Добыла, — быстро и сердито поправила Мария. — И привирают люди. Всех сорок пять, а в войну тридцать три, что ли.
— Сорок пять, — повторил Шатохин. — Смелая ты, Мария. Мне вот ни разу живой медведь не встречался.
— И не нужен тебе. У тебя свои медведи, — старая таежница вздохнула, поправила платок на голове. — Помогла поездка, не зря? Сказать мне можешь?
— Нужно было съездить. Обязательно. Расскажи-ка лучше, Мария, про медвежью охоту. Интересно.
— Что интересного. Медведю, поди, жить нужно. Не нужда бы, не стреляла...
— Тогда просто про медведей расскажи. Что хочешь.
— Ладно, не люблю рассказывать, тебе расскажу... После войны, еще молода была, попросили для зоопарка медведя поймать. Дело, поди, и не хитрое, если знаешь, как. Эвенки на медведя мало ходят, а отец мой ходил. И ловить умел. Вырубит чурбак, накрепко привяжет к нему короткую конопляную веревку, а на конце петлю завяжет. У медведя тропа своя, пойдет по ней, в петлю мордой и сунется. Мотать башкой станет, пуще петля затянется.