— Там кем работала?
— Вроде нынешней работы. Точно не помню, экспедитор или диспетчер. Может, приемщица.
— Что там не пожилось? Как объясняет?
— Отец у нее умер, что объяснять. Дом оставил добротный. Слышал, будто из-за дома и не уезжает, цену хорошую ждет. На Заозерной, возможно, обращали внимание — весь в рябинах дом, на высоком фундаменте, до окон не дотянуться. Так его и зовут, домом Евтихия.
— Это кто — Евтихий?
— Отец Смокотиной.
— Вроде другое отчество слышал.
— Да, Ольга Евгеньевна. Так она себя представляет. Это понятно. У нас многие молодые из староверческих семей. К вере отношения не имеют. А в документах имени родительского не заменишь. Хоть там Евтихий, хоть Евлампий. Зато в обиходе часто переиначивают.
— Смокотина, выходит, из старообрядческой семьи?
— Да. Из Агаповки. По Каргале староверческая деревня встык с Фроловкой стояла. Я двадцать лет здесь. Приехал, как раз обе распадались. Агаповцы к нам подались, а у фроловцев вера покрепче, — на север. Единицы, понятно, молодежь уже...
— Значит, Фроловка и Агаповка рядом стояли?
— В принципе одно село и было.
— Случайно не знаете, у Евтихия лодка была?
— Если не три. Он хоть и старовер, техники никакой не чурался.
— Любопытная эта Смокотина. На работе она?
— При вас по селектору с ней разговаривал. Будете ее допрашивать?
— Допрашивать? Ни в коем случае! Она ни о чем не должна знать. Понимаете?
— А мне что с ней делать?
— То есть?
— Она с завтрашнего дня уходит в отпуск. Отпуск ей не давали, работать некому. Она у меня просилась. Два дня назад ей разрешил.
— Отпуск? — переспросил Шатохин. — Это что, она выпросила?
— Положен ей. С семнадцатого июня. У нее и путевка есть. В Трускавец вроде бы.
Они подошли к зданию порта. Разговор на людях пришлось прервать. Сидельникова окликнули. Минуты три пока он разговаривал, Шатохин переминался с ноги на ногу, разглядывая носки своих давно не чищенных сапог. Нужно бы выкроить минутку забежать домой, переодеться, привести себя в порядок, да некогда. Як-40, который он принял за самолет из крайцентра, так и стоял на летном поле, а ожидаемый Шатохиным самолет все еще не прилетал, надолго запаздывал.
Мысль о самолете мелькнула и была тотчас вытеснена более важной. Что Смокотина уходит в отпуск, было неожиданностью. Впрочем, почему бы ей и не отправиться теперь в отпуск. Самое, пожалуй, время. Он бы на ее месте чуточку помедлил, может. Хотя зачем?
Командир отряда закончил разговор, попрощался с собеседником, и они пошли в здание порта, снова оказались в кабинете.
— Смокотина уже взяла билет?
— Нет. Я бы подписывал. Ей льготный положен. Не знаю, чего медлит.
— Если разрешили, тогда не мешайте Смокотиной уехать. И очень прошу, принесите ее личное дело. Подумайте, как его взять.
Командир отряда кивнул, пошел к двери.
— Кстати, — спросил Шатохин, — почему нет самолета из крайцентра?
— Над краем с утра грозовой дождь, аэропорты закрыты.
— Удивительно. А у нас сушит.
6
Спустя полтора часа Шатохин был в кабинете майора Звонарева, докладывал о диспетчерше Смокотиной, о молодых пилотах, о неизвестном, который с двумя чемоданами в день совершения в Черданске преступления улетел в транспортном самолете на Шаламовку.
Перед майором на столе лежало личное дело диспетчерши. В левом верхнем уголке наклеена фотография. Смокотина была блондинкой. Снимок точно соответствовал ее возрасту. Больше ее тридцати пяти, как и меньше, по фотографии не дать. Взгляд темных глаз спокойный, чуть усмешливый. Рельефные подкрашенные губы, широковатый нос. Черты лица некрасивые, но приятные, притягательные. Майор глядел на фотографию и слушал инспектора.
— Все это прекрасно, — сказал, когда Шатохин умолк. — Но не окажется ли так, что Смокотина к делу не причастна? Что мы против нее имеем? Что уроженка Фроловки-Агаповки и хорошо должна знать тамошнюю тайгу — этого в вину не поставишь. Дальше. Даже если бы мы могли доказать, что за две недели до преступления она была во Фроловке, это само по себе мало дает. Скажет, зов предков, тянет в родные места. Допустим, в этом моменте мы могли бы поспорить с ней, да ведь доказательств, что именно она была — у тебя таких доказательств нет. А с самолетом? Можем мы категорически утверждать, что посадила она в самолет человека не из корысти? Сам же говорил, и прежде навязывала пилотам попутчиков. Предложили, скажем, за посредничество ей десятку, а то и четвертной, заметь, честный человек предложил, она и соблазнилась. Плохо? Да. Но нам от этого не легче. Может оказаться, еще кто-нибудь в то утро прихватил на борт нелегальных пассажиров. Летчики по своей инициативе, авиатехники упросили. Покопаться, так, думаю, не исключено.
— Согласен, товарищ майор, насчет нелегальных. Но все-таки диспетчерша не десяткой соблазнилась. Те, за которых раньше летчиков просила, — случайные. Их для отвода глаз отправляла, чтобы этот после не выделился.
— Пока не доказано.
— Попробую. Я утром докладывал, помните, на берегу Каргалы сильно примята трава и кирпичи в воде валяются. С травой еще объяснимо: думал, сообщник ждал на берегу, прохаживался, лежал. А вот с кирпичами — голову сломал, одно получается: случайно выкинули. Но какие там случайности. В аэропорту гляжу, как вещи через ограду подают, и понял: никто не прохаживался по берегу, не ждал. Один там человек был. И кирпичи привез с собой специально, для весу понадобились, Понимаете?
— Не совсем.
— На складе преступник пушнину набивал, безусловно, в мешки или рюкзаки. На мопеде везти удобнее. Но удобно только в тайге. Четыреста с лишним штук, невыделанных, как ни приминай, тюк целый. Такой багаж приметен, на люди не выйдешь с ним. А в чемоданы упаковал, и порядок полный. Вот оттого, что меха перекладывали на берегу реки, в чемоданы втискивали, один втискивал, трава и примята.
— И все же, при чем кирпичи?
— Для тяжести. Объемный чемодан в руку берешь, на тяжесть заранее настраиваешься. Легкий — он подозрительным покажется. А если заботились, чтобы подозрительным не показался, значит, заранее предполагалось чемоданы передавать в чужие руки. Кирпичей взято было с небольшим запасом. Вот эти не потребовались — все-таки столько шкурок спрессовать, тоже вес.
Звонарев слушал внимательно, не перебивал.
— Кстати, от реки до порта унести чемоданы и не заметить ни одного свидетеля проще простого, — продолжал Шатохин. — Я сейчас проходил около складов горюче-смазочных материалов. Там мимо глухого забора от реки на портовскую дорогу выйти — шагов сто сделать. А на дороге с вещами примелькались, каждое утро к порту чуть не толпами тянутся.
— Выходит, — сказал Звонарев, — если следовать твоей версии, преступник в Шаламовке не задержался.
— Конечно, нет. Я глядел в расписание. Из Шаламовки два рейса на крайцентр, в половине двенадцатого и в три местного. Улететь просто, риска почти никакого. Когда охотничий сезон закрыт, досмотра багажа нет. Сдаешь вещи, на металл попробуют, не открывая. И все, свободен. Если в срок самолет улетел, преступник приземлился в крайцентре, пока еще не забили тревогу.
— И где он сейчас по-твоему?
— Скорее всего, в Нежме.
— Вот как, — удивленно вскинул брови Звонарев.
— Да, я так думаю. Поставим себя на его место. Его видели две недели назад во Фроловке. Значит, у нас он минимум эти две недели проживал, плюс день, другой, третий. Райцентр маленький, каждый приезжий на виду. Не болтался же без дела, наверняка куда-нибудь на работу устроился. С документами, честь по чести. Сейчас, когда все удачно исполнено, зачем ему исчезать. Понимает, на кого милиция первым делом внимание обратит. Вернулся вторым или вечерним рейсом.
— Значит, меха должны находиться в крайцентре?
— Пожалуй. Если его не встретили.
— Едва ли, — майор отрицательно покачал головой. — Провернули вдвоем самое трудное, напоследок зачем к помощникам прибегать.
— Тоже так думаю, — согласился Шатохин. — В камере хранения оставил чемоданы, не исключено, что у родственников. Не посвящая, разумеется.
— Никто у Смокотиной не останавливался, не узнавал?
— Нет. Отшельницей живет.
— Да, значит, забрать меха должна Смокотина. Представляешь, как важно, чтобы она чувствовала себя уверенно, вне подозрений. С Сидельниковым я сам поговорю, а у пилотов обязательно возьми подписку о неразглашении. Хорошо бы выяснить, с кем переписывается эта Смокотина, насчет лодки прощупать. Но ты в это дело, пожалуйста, не вмешивайся. Займись тем, кто был с чемоданами. Что думаешь делать?
— По отделам кадров пройтись нужно. Смокотина на Львовщине, в Новом Роздоле жила, может, земляки ее обнаружатся.
— Правильно, но долго. Время не терпит. Сделаем-ка срочный запрос в Шаламовку и крайцентр. Списки пассажиров поглядим. Авось, где фамилии пересекутся. — Начальник милиции критически оглядел Шатохина, не приказал, попросил:
— Ты сходил бы домой, переоделся, поел бы, а?
Шатохин согласился охотно. Он жил в двадцати минутах ходьбы от райотдела, за мосточком, в доме у пожарной каланчи. Машины во дворе не оказалось и пришлось идти пешком. Он успел вскипятить чайник, переоделся и, отпивая крепко заваренный чай, просматривал скопившиеся за два дня газеты, когда раздался телефонный звонок.
Майор срочно вызывал к себе. Он уже успел связаться с Шаламовским и краевым портами. Судя по ноткам в голосе, получил хорошие вести.
— Есть! — сказал майор, когда Шатохин вошел в его кабинет. — В половине двенадцатого из Шаламовки отбыл Супрунюк Алексей Михайлович. Он же из крайцентра вылетел к нам в пятнадцать ноль-ноль. Тут еще фамилия Степанов повторяется, но у этих отчества разные. Поздравляю, ты прав.
— Так что, будем искать Супрунюка? — спросил Шатохин.
— Нет. Делай, как задумал. Земляки нужны. Полагаю, этот сукин сын летел под другой фамилией. Поторапливайся. Подключи Акаченка и Луневу, один не управишься быстро.