— Григорий Александрович, — Шатохин поколебался, стоит ли говорить сейчас, догадка была слишком свежа.
— Слушаю, — поторопил Звонарев.
— Да так, подумалось. У Смокотиной путевка в санаторий, через три дня должна туда прибыть, заявление на отпуск подписано, а билет еще не выписывала. Конечно, своих, портовских, всегда посадят. И все же странно. Отпускник старается заранее оформить, чтобы мороки не было. Свободна — ни хозяйства, ни огорода, — а медлит.
— Думаешь, договорились лететь вместе с этим Супрунюком, и выжидает?
— Почему бы и нет. Все гладко прошло. Что ему, собственно, торчать здесь. Да и душа у него не на месте будет. Ей он доверяет, но случайностей должен бояться. Вдруг в дороге она в какой-нибудь переплет попадет. Просто нервы сдадут, женщина все-таки.
— Если трудоустроен, повод веский нужен уехать.
— Найдет. Вызов ему придет, заболеет срочно, травму получит, мало ли...
— Вызов — несерьезно. И какую особую болезнь изобретет? — Майор прикурил папиросу, затянулся. — Несчастный случай — да. Это не исключено. Правильно сообразил. Я свяжусь с медициной. А ты бери все же пока Луневу и Акаченка и действуй.
7
Сезонников в районе каждое лето скапливалось до полутора тысяч. Кого романтика, кого длинный рубль, кого откровенная тяга к бродяжничеству забрасывали в этот таежный, отдаленный край. Большая часть сезонников оседала в леспромхозах на сплаве и разделке леса; были они и в зверосовхозах, и в геологических партиях, и почти во всех мелких районных организациях. По правилам все прибывшие на заработки должны были проходить через паспортный стол, да где там. Хорошо хоть по документам принимали кадровики на работу, раньше и этого не было. Как ни спешили, за остаток дня и четверти организаций, где есть временные, не проверили.
Шатохин вернулся домой поздно. Затяжной в июне светлый северный вечер угас. Долго устало раздевался, пил чай, потом ворочался в постели, пока дремота не начала одолевать. Уснуть, однако, не удалось. Телефонный звонок помешал. Снова звонил майор, попросил собраться, он уже выслал машину.
Звонарев прохаживался по кабинету, курил папиросу. В пепельнице полно окурков. Табачный дым густо стлался по кабинету. Лампочки в сизом дыму, казалось, чадили.
— Долго ехал, — сказал Звонарев нетерпеливо. — Звонил главврач больницы. Два часа назад они выслали «скорую» на третий сплавучасток. Несчастный случай в вечерней смене произошел. Там баржи под загрузкой стоят. Стропальщик подводил трос под бревна. И представь себе, бревешко выскользнуло из пакета, покатилось и сломало руку стропальщику. Догадываешься, кто пострадавший?
— Супрунюк?
— Почти угадал, — майор вскинул руку, щелкнул пальцами в воздухе. — Крутецкий. Петр Тарасович Крутецкий. Но не сомневаюсь теперь, что и Супрунюк он же. Един, как говорится, в двух лицах.
— Самый настоящий перелом?
— За это уж будь спокоен, подделки нет. Рентгенолог живет при больнице, просветил. Закрытый перелом левой руки.
— Основательный мужик, — усмехнулся Шатохин.
— Есть за что страдать. По бюллетеню за полтора-два месяца полагается, плюс страховка. Спрашивал у врачей, какую часть получит. Застрахован на две тысячи. И, главное, вольный казак. М-да.
— И где он сейчас?
— Гипс наложили да увезли в общежитие. Не пожелал оставаться в больнице. Важно не это. Родом он из Жидачова, и приехал оттуда. Не слышал про Жидачов?
— Нет.
— Рядом с Новым Роздолом городок. Смокотина там два года на овощной базе экспедитором работала. В личном деле у нее отметка. И еще. В этот самый Жидачов Смокотина в феврале посылала телеграмму. Пока не известно — кому, но выясним.
Шатохин смотрел на начальника. Майор мог бы не поднимать его с постели, сообщить все это утром. Однако радость, возбуждение начальника легко понять: дело слишком крупное, справиться с ним самостоятельно, силами небольшого районного розыска, удача вдвойне.
Шатохин же чувствовал неловкость. Он лично просматривал нынче в леспромхозовской конторе учетные карточки кадров. Фамилия Крутецкий не попалась. Да и попалась бы...
— Давно этот Крутецкий в леспромхозе? — спросил Шатохин.
— С февраля, — ответил Звонарев.
Вот как. А он почему-то решил искать украинских земляков Смокотиной только среди сезонников, среди временных. Оказывается, Крутецкий числился в кадровых. Ошибка не имела теперь никакого значения. И все-таки просчет был грубый. Отмахиваясь от неприятных мыслей, Шатохин спросил:
— Покажем его пилотам?
— Не стоит. По приметам похож на того, с двумя чемоданами. Завтра узнаю, может, снимался на документы, а нет — и не надо. Пусть вольно дышит. Думаю, долго он у нас теперь не задержится. Диспетчерша оформила билет на послезавтра, на утренний рейс. Тебе нужно завтра, — майор посмотрел на часы, поправился, — теперь уж нынче вылететь в крайцентр.
Он сел за стол, из боковой столешницы достал личное дело Смокотиной и аккуратно, с помощью перочинного ножичка отклеил фотографию.
— Держи, — протянул Шатохину.
8
Як-40 коснулся колесами бетонки городского аэропорта «Южный» минута в минуту по расписанию. Шатохин из здания аэровокзала следил, как медленно гаснет вращательный бег пропеллеров.
В толпе отделившихся от самолета пассажиров он сразу узнал Смокотину. В кремовом плаще с закатанными по локоть рукавами, в бежевых туфлях она шла, огибая не просохшие на асфальте после ненастья мелкие лужицы. С кем-то разговаривала. Шатохин пригляделся: кажется, случайный попутчик помогает поднести вещи. Смокотина из тех женщин, которым мужчины всегда готовы помочь. У нее в руках одна сумочка под цвет плаща.
Да, точно. Попутчик передал чемодан, попрощался и направился в здание порта. Смокотина пошла вдоль правого крыла — там выход на городскую площадь, к стоянке такси и остановке троллейбуса.
Шатохин поспешил покинуть свой пост. Он сел в «Москвич», когда Смокотина неторопливо пересекла площадь. У стоянки такси была большая очередь, и она направилась к троллейбусу.
Сидевший за рулем лейтенант из крайуправления покосился на Шатохина и продолжал невозмутимо курить сигарету.
— Уловил? — спросил Шатохин.
Лейтенант кивнул.
Встав лицом к порту, Смокотина смотрела на вытянутое серое здание, словно запоминала. Может, и впрямь, запоминала. Подкатил троллейбус, и она подхватила чемодан, вошла. Без суеты, спокойно.
Лейтенант включил зажигание, последовал за троллейбусом.
Конечной остановкой троллейбуса был железнодорожный вокзал. Смокотина сошла у вокзала.
Пока неожиданностей не было. Лететь большим самолетом с награбленными шкурками — великий риск. Так или иначе, багаж смотрят. Поездом ехать почти четверо суток, но безопасно.
Смокотина должна бы встать в очередь в билетную кассу. Нет. Она только избавилась от своего чемодана и покинула вокзал.
— В автомат поставила. Двести сорок третья ячейка, — сказал лейтенант, провожавший диспетчершу по вокзалу.
Опять Смокотина села в троллейбус. На сей раз путешествие было кратким: она вышла через остановку. Пройдя недолго пешком, зашла в магазин «Фарфор. Фаянс. Хрусталь». В магазине было немноголюдно, через витринные большие стекла хорошо видно, как подвигается от прилавка к прилавку Смокотина. Возле отдела мелкого хрусталя задержалась, попросила продавщицу показать стопки. Сама распаковала набор, расставила стопки в рядок на прилавке, брала в руки и стукала одну об другую. Потом сразу вышла из магазина.
На противоположной стороне проспекта был салон красоты, и Смокотина устремилась туда, села в кресло среди ожидающих очереди. Похоже, она просто убивала время.
Уже сутки Шатохин был в крайцентре. Еще вчера вечером Звонарев по телефону предупредил, что Крутецкий купил билет на восемнадцатое на дневной рейс. Вчера же пришел ответ с Украины на запрос о Крутецком. Ему сорок два года, постоянно прописан в Жидачове, имеет свой дом, не судим, приводов в милицию не имел, разведен, с дочерью-подростком и семьей не поддерживает отношений. Закончил три курса Львовского политехнического института, работал в разные годы шофером, слесарем, печником. Последние годы занимается временными, так называемыми калымными работами. О Супрунюке ничего не могли сказать, обещали сообщить дополнительно, если появится информация. Самое существенное в ответе — Крутецкий работал шофером на овощной базе, когда Смокотина туда поступила. Отрезок совместной работы пересекался всего на месяц...
Салон красоты отнял полтора часа. Определенно, вкус у Смокотиной был. Прическа изменила ее в лучшую сторону. Даже невозмутимый лейтенант проявил интерес.
Выйдя из салона, Смокотина купила себе букет гвоздик. Шатохин угадал ее затаенную тревогу. Смокотина, как могла, окружала себя приятными пустяками, чтобы отвлечься, не помнить о главном. Шатохин подумал вдруг, что по своему пристрастию к мишуре диспетчерша, когда ее арестуют, будет страдать и от того, что следователь станет называть ее Олимпиадой Евтихиевной, как в документах, а не Ольгой Евгеньевной.
Да. Одна Смокотина не собиралась ничего предпринимать. Но ей пора было отправляться в аэропорт, Крутецкий вот-вот прилетит. Или они договорились встретиться не в порту? Похоже. Смокотина сняла плащ, села на скамейку в центре сквера. Плащ положила около себя, цветы на плащ.
В рации раздалось потрескивание. Лейтенант снял трубку, подал Шатохину. Из аэропорта «Южный» сообщали, что Крутецкий подходит к стоянке такси.
Шатохин машинально кивнул, дескать, ясно. Словно его кивок могли видеть. Приближался самый ответственный момент. Он поглядел на часы. Два двадцать. Вспомнилось почему-то, что три дня назад в это самое время с Марией Ольджигиной они выехали на мотоцикле из Черданска во Фроловку. На секунду всплыло перед глазами морщинистое, озаренное доброй улыбкой лицо старой таежницы.
— Сел в такси. Ноль шесть тридцать два, — послышалось в трубке.
— На связи... Понял, — отозвался Шатохин.