— Обмывают Город… — очень тихо проговорил Ткаченко и, словно смущаясь Шелихова и ученого, быстро перекрестился. — Знаете, как перед похоронами принято…
— Есть небольшая надежда, что очаги регрессируют, — сказал, пожав плечами, Лазарев. — По крайней мере здесь развитие Зоны идет иначе, нежели там, у Припяти. Может, оно и пронесет, и Город восстановится со временем.
— Не очень похоже на то, — буркнул Семен. — Чтоб Зона захваченное обратно вернула… как же. Держите карман шире.
Ученый хотел было сказать что-то, но потом сокрушенно вздохнул и молча отмахнулся.
За окном полыхнуло ярким синим светом, и в тот же момент, казалось, прямо над гостиницей разломилась в небесах засохшая ветвь исполинских размеров. Даже дождь притих после короткого, но оглушительного громового раската, но потом возобновился с новой силой. Семен услышал, как где-то за стеной тихонько зажурчала вода — видно, дождь проникал в само здание через прохудившуюся крышу.
Ливень постепенно сходил на нет, и через полчаса, уже в темноте, с неба падал спокойный, ровный ночной дождь, и было хорошо слышно, как звонко плюхают капли в пузырящиеся лужи — словно на улице кто-то тихонько, вразнобой аплодировал прошедшей грозе. В небе еще громыхало, вспышки далеких молний выхватывали коротким дрожащим светом контуры черных многоэтажек, блестели в умытых дождем стеклах. Изредка в темноте видны были блуждающие огоньки и жутковатые, тусклые ночные радуги над мокрым асфальтом, и слышалось частое, бессвязное бормотание и короткие взвизги какой-то некрупной твари на автостоянке. Сверху, как и говорил Лазарев, кто-то действительно начал ходить — Семен слышал тяжелые, неуверенные шаги, словно постоялец сверху решил проверить ударами пяток прочность полов. Ткаченко, щелкнув предохранителем дробовика, уселся напротив двери, подпертой на всякий случай письменным столом.
— О, опять началось… зараза, — прокомментировал он. — Еще на одну ночь, наверно… на нервы очень действует. Надеюсь, сюда не припрется. Как думаешь, наука, что за сволочь там наверху дискотеку устроила?
— Предполагаю, что матричный организм, скорее всего первого типа… — Лазарев посмотрел на потолок.
— С чего ты так решил?
— Ходит на двух ногах, это слышно. Движения неуверенные, оступающиеся, шатается по кругу… из гостиницы ни вчера, ни сегодня он не вылезал. Бормочет периодически, голос характерный…
— Ты что, и голос слышишь? — поежился Ткаченко.
— Да… иногда доносится, — кивнул ученый.
— Там не зомби, а целый слон, наверно, топчется. — Шелихов отвернулся от окна и, прихрамывая, пошел к кровати.
— Еще один довод за «матрицу»… — согласился Лазарев. — Первичная, по телу… и скорее всего либо разбухло там все, это с ними в сырости бывает, или же зарос местным лишайником.
— Это как? — опешил сталкер.
— А… достаточно распространенное явление в последнее время. — Лазарев достал ПМК и начал выводить на экран фотографии. — Вот… ксантория монстера… странная форма, быстрорастущая — за год матричный организм покрывается наростами толщиной с ладонь, и общий вес лишайника иногда достигает двадцати килограммов. Гифы прорастают по бывшим кровеносным сосудам, как и у «трута-зомбееда», но в отличие от грибковой саркофаги, которая вскоре уничтожает «матрицу», ксантория монстера как-то уживается с кадавром… тот даже в весе набирает. Думается мне, здесь имеет место симбиоз.
— Твою ж мать, а… — Шелихов сокрушенно вздохнул и отвернулся от фотографий. — Зона, паскуда, до чего же ты на выдумки богата…
— Что вы хотели от аномальной эволюции? — хмыкнул ученый. — Это, поверьте, не самый странный случай из тех, что мы наблюдали. Встречается даже множественный симбиоз и нечто такое, чему пока не найдено подходящих слов…
— Гадость это все… исключительная дрянь на нашу голову, — ворчливо заметил Ткаченко. — Где гарантии, что эта ваша ксантория не вздумает на мне прорасти, а потом и на всем человечестве? Сколько несусветной, адской заразы зреет в Зонах… эх, наука. Как же мне хочется, чтоб ваш Центр поскорее такую пилюлю выдумал, чтоб от этой дряни планету вылечить.
— Гадость, возможно… — кивнул Лазарев. — Но, Андрей, не только ведь пакости на этих землях встречаются, но и вещи, очень полезные во всех смыслах. К примеру, по версии профессора Смольянинова, именно Зона станет нашим спасением в том случае, если мы не позволим ей стать нашим гробом. Без всех этих анобов цивилизацию ожидали бы неприятности такого масштаба, что по сравнению с ними несколько аномальных пятен покажутся просто пустяками. Мы были, да и сейчас пока еще балансируем на грани, отделяющей нас от настоящих катастроф. Знаете, не астероидов надо нам бояться, не концов света и прочей чепухи, а того, что стремительно кончаются запасы ископаемого топлива. Знания и материалы, вынесенные из Зоны, помогут решить эту проблему. А сколько еще кризисов в мире? Вода, пища, загрязнение почвы — возьми любой пример и получишь такие перспективы на будущее, от которых волосы, извиняюсь, дыбом поднимаются. Если в ближайшее время не случится крупной научно-технологической революции, то на старых методах хозяйствования мы далеко не уедем… и ключ к новым открытиям и прорывам, к сожалению, только один.
— И это, конечно, Зона, так вами обожаемая… — капитан покачал головой. — Знаете, профессор, была еще там, на старом месте службы, компашка сталкеров. Вот точь-в-точь вашими словами говорила, а на деле были они раздолбаями и бандюками, каких свет не видывал. Так вот они…
— Лично знаком был? — перебил капитана Лазарев.
— Нет, но… данные поступали от командования, отчеты…
— Вот и не болтайте, уважаемый, о том, чего не знаете, — жестко, чеканя слова, отрубил ученый. — Знаете, капитан, что я полагаю под одним из самых неприятных качеств человека?
— Что же?
— Брать на себя смелость рассуждать, а то и спорить о вещах, в которых оный человек соображает ровно настолько же, сколько одно известное парнокопытное в цитрусовых культурах. — Лазарев сердитым, быстрым движением поправил очки. — Особенно неприятно, когда такое качество обнаруживается в человеке сравнительно неглупом и рассудительном в прочих вопросах.
— Эк вас, батенька, разобрало, — с усмешкой заметил Ткаченко. — Ладно, молчу… говорю же, командиры нам сверху давали именно такие данные, и у меня не было повода, да и права сомневаться в выкладках штабных аналитиков. Тем более что от вашего Центра мы никакой информации в то время вообще не получали.
Сверху в пол грохнуло особенно громко, и с потолка упали мелкие лепестки побелки. На этот раз и Шелихов услышал низкий, бормочущий голос и несколько влажных шлепков — словно на пол вывернули большую кастрюлю загустевшей каши.
— Определенно, матричный организм… — Лазарев мельком взглянул наверх. — Посмотреть бы, что собой представляет. Не исключено, что новый тип…
— Нервы у тебя, наука, просто-таки удивительные, — негромко и как будто даже с завистью проговорил Ткаченко. — Военный бы из тебя отличный получился, не вопрос.
— Не служил. — Ученый пожал плечами. — Ну, разве что инструктажи были в армейской части, да на полигон несколько раз возили перед первым выездом в Зону, с автоматом учили обращаться.
— Ну, каждому свое… — Капитан пожал плечами. — Просто такие люди в армии ценятся, учти это. А вот я, наверное, с армией, ежели вынесет нелегкая из Москвы живым и здоровым, контракт продлевать не стану. Хватит с меня Зоны… денежку заберу, и подальше отсюда. На Байкал… дядька у меня там живет, старик уже совсем. Все звал пожить, с квартирой помочь обещался и так, по мелочи. Эй, наука?
— Ну, что?
— Есть поблизости от Байкала что-нибудь аномальное?
— Насколько мне известно, нет.
— Вот и чудно.
Капитан покопался в рюкзаке, подбросил и поймал банку тушенки.
— Ну, что, друзья-товарищи? На троих?
— Да, давай, натощак ночь пережидать неохота, — согласился Шелихов, и Ткаченко, ловко орудуя складным ножом, вскрыл банку и разделил жирное, волокнистое мясо на троих.
— М-да… тут и свинины, считай, нет. Соя, чтоб ее… ну, неужели, едрена корень, нельзя сделать нормальную тушенку? — выругался военный. — Пусть и дороже, черт с ней, на нормальную консерву я бы без вопросов раскошелился. Разве трудно сделать по советским стандартам, есть ведь технологии наработанные.
— А нынче все так, капитан. — Шелихов без возражений начал уминать свою порцию, используя вместо вилки кусок галеты. — Ничего настоящего нет. Думается мне, не из экономии дерьмо в банки закатывают, а просто потому, что время такое. Ненастоящее. Ну и ведь все равно купят да сожрут, я вот, например, лопаю, чего и вам советую.
— Да ну, к черту… дрянь… шкура одна, сало да соя. — Ткаченко подошел к окну, приоткрыл скрипнувшую раму и вышвырнул свою порцию на улицу. — Пусть ее мутанты жрут… глаза б на нее, заразу, не смотрели. У нас на блокпосте с точно такой вот бурдой каждый день обеды были. Вся разница, что вчера с картошкой, а сегодня с клейстером — повар, скотина, вечно макароны в кашу разваривал.
— Зря выкинул. — Шелихов вздохнул. — Знаешь, капитан, верю я, что жизнь тебя всяко швыряла, но то, что ты ни разу не голодал, так это факт. Нам бы в схроне после недельного поста и последнего сухаря, вчера догрызенного, да вашего клейстера с тушенкой навернуть. Небось и ты бы не отказался, на сталкерской диете немного посидев.
— Уж лучше голодать, чем что попало есть…
— И лучше одному, чем вместе с кем попало, — закончил Шелихов.
— Ну, ничего себе. — Ткаченко покачал головой. — Хайяма читал, сталкер?
— У меня, капитан, неоконченное высшее, — усмехнулся Семен. — Я мог бы стать филологом, любезнейший.
— Так вроде ж ты гопничал, сам говорил…
— Одно другому, видишь ли, не мешало. — Шелихов пожал плечами. — Это уже потом совмещать не получилось.
— Ну, ясно. Я-то уж подумал, что сталкеры книжки читать начали, — хмыкнул Ткаченко.
— Это ты зря, друг. — Шелихов покачал головой. — Зона как ничто другое способствует чтению. Но, правда, опять-таки все от человека зависит… вот как с верующими, помнишь? Если верил так, потому что как бы все верят, мол, положено, то в Зоне такой про веру