– Ясно. Слушай, там Грант тебя разыскивает, ты зачем-то ему понадобилась.
– Сейчас?
Мой начальник, мягко говоря, не пришел в восторг, когда я решила переключиться на изучение слоновьей печали. Он со мной почти не разговаривал, практически не замечал. Неужели вдруг сменил гнев на милость?
Анья посмотрела на тело Ммаабо:
– Когда это случилось?
– Почти сутки назад.
– Ты уже сказала рейнджерам?
Я покачала головой. Конечно, сказать придется: они придут и отрубят Ммаабо бивни, чтобы у браконьеров не было охоты сюда соваться. Но я подумала, что стаду нужно дать время на оплакивание матриарха.
– Что передать Гранту? Когда тебя ждать? – спросила Анья.
– Скоро, – ответила я.
Машина скрылась за кустами и вскоре превратилась в булавочную головку света, светлячком мерцавшую в чернильной темноте. Оналенна запыхтела и сунула хобот в рот матери.
Не успела я записать это в дневник, как рядом с Ммаабо появилась гиена. Луч фонарика, которым я освещала сцену, выхватил раскрытую пасть с ярко-белыми резцами. Оналенна затрубила и махнула хоботом в сторону незваной гостьи. Но та стояла слишком далеко, и, казалось бы, слониха не могла причинить ей никакого вреда. Однако у африканских слонов есть в запасе примерно фут хобота, который может раскрыться, как гармошка, и ударить, когда вы меньше всего этого ждете. Оналенна так поддала гиене, что хищница с визгом отлетела от трупа Ммаабо.
Слониха повернула ко мне массивную голову. Из ее височных желез темными полосами сочился маслянистый секрет.
– Тебе придется ее отпустить, – громко сказала я, не вполне уверенная в том, кого из нас двоих пытаюсь убедить.
Проснулась я резко, почувствовав на лице брызги утреннего света. Первой мыслью было: «Грант меня убьет». Второй: «Оналенна ушла». Вместо нее у тела Ммаабо копошились две львицы, они раздирали зад слонихи. А наверху, выписывая в воздухе восьмерки, кружил гриф, ожидавший своей очереди.
В лагерь возвращаться не было никакой охоты. Я предпочла бы сидеть рядом с Ммаабо и наблюдать, не придет ли еще кто-нибудь из слонов отдать ей последние почести.
Мне хотелось найти Оналенну и выяснить, что она сейчас делает, как ведет себя ее стадо, кто стал новым матриархом?
Хорошо бы узнать, смогла ли она перекрыть поток скорби, как водопроводный кран, или продолжает печалиться об утрате матери? Сколько времени нужно слонихе, чтобы скорбное чувство исчезло?
Было совершенно ясно, что Грант решил наказать меня.
Из всех сотрудников, которых босс мог отправить нянчиться с каким-то олухом из Новой Англии, который приезжал сюда на неделю, он выбрал меня.
– Грант, – сказала я, – мы не каждый день теряем главную слониху в стаде. Ты не можешь не понимать, как это важно для моего исследования.
Он поднял взгляд от бумаг:
– За неделю ничего не произойдет, слониха в любом случае не воскреснет.
Поняв, что моя научная работа Гранту до фонаря, я постаралась найти другой аргумент.
– И, кроме того, у меня на сегодня назначена встреча с Оуэном, – напомнила я боссу.
Оуэн был нашим ветеринаром, мы собирались надевать ошейник на главную слониху одного стада для нового исследования, которое проводили сотрудники Университета Квазулу-Натал. Другими словами: я занята.
Но Грант посмотрел на меня и воскликнул:
– Вот и прекрасно, захвати гостя с собой! Я уверен, этому парню будет интересно посмотреть, как вы надеваете на слона ошейник.
Вот так я и оказалась сидящей у ворот заповедника в ожидании прибытия из города Буна, штат Нью-Гэмпшир, некоего Томаса Меткалфа.
С этими посетителями вечно такая жуткая морока. Иногда к нам в гости наведывались толстосумы, которые дали денег на ошейник с GPS-навигатором для слежения за животными, а потом являлись в заповедник со своими женами, приятелями или деловыми партнерами, чтобы поиграть в политкорректную версию игры «Великие белые охотники»: нет, не подумайте, слонов убивать никто не станет, как можно, они просто понаблюдают за тем, как ветеринар выстрелит в одного из них дротиком со снотворным, чтобы на обездвиженное животное надели этот самый ошейник, а потом, упиваясь собственным великодушием, пропустят на закате дня по стаканчику джина с тоником. Иногда нас навещали сотрудники зоопарков или цирковые дрессировщики: эти, как правило, были кончеными идиотами. Последний раз мне пришлось целых два дня возить в «лендровере» владельца зверинца из Филадельфии. Так, помнится, когда мы увидели шестилетнего слоненка, у которого из височных желез тек секрет, этот «знаток» заявил, что у молодого самца муст. Сколько я ни спорила с ним: «Да что вы? Этот слоненок еще маленький, у него не начался период полового созревания!» – он стоял на своем.
Должна признаться, что, когда Томас Меткалф вылез из африканского такси, а поездка в нем сама по себе испытание, особенно если вы прежде не сталкивались с подобным видом транспорта, выглядел он не так, как я ожидала. Примерно одного со мной возраста, в маленьких круглых очочках, которые запотели, как только пассажир выбрался из машины и оказался во влажной и жаркой среде, из-за чего ему пришлось ощупью искать на заднем сиденье ручку чемодана. Гость окинул меня взглядом – от небрежно завязанного хвоста волос до розовых кроссовок – и спросил:
– А где Джордж?
Джордж был одним из молодых аспирантов, в способности которого написать диссертацию мы все сильно сомневались, и служил объектом всеобщих шуток. Вот, значит, кого Грант изначально собирался прикрепить к гостю, а вместо этого оторвал от исследований меня.
– Я за него. Вас что-то не устраивает?
– Нет, что вы, все нормально. Просто я ожидал увидеть другого человека.
– Сожалею, что разочаровала вас. Я Элис. Добро пожаловать в Северный Тули-Блок.
Я отвела его к «лендроверу», и мы начали петлять по пыльным грунтовкам. По дороге я излагала Томасу обычный набор сведений, которые мы вываливаем на гостей.
– Обитающие тут слоны впервые были описаны приблизительно в семисотом году новой эры. В конце восемнадцатого века, когда вожди местных племен получили огнестрельное оружие, это драматическим образом сказалось на численности животных. К моменту появления здесь великих белых охотников слонов почти не осталось, и популяция не восстанавливалась, пока не был основан заповедник. Наши исследователи работают в полевых условиях семь дней в неделю, – рассказывала я. – У каждого из нас своя тема научной работы, но, помимо этого, мы совместно осуществляем наблюдения общего характера: следим за отдельными стадами и их объединениями, идентифицируем каждого слона, отмечаем, чем они занимаются и где обитают, раз в месяц проводим перепись животных, фиксируем рождения и смерти, периоды течки и муста, собираем сведения о слонах-самцах, фиксируем изменения климата…
– А сколько у вас здесь слонов?
– Около тысячи четырехсот, – ответила я. – Но, кроме них, есть еще леопарды, львы, гепарды…
– Даже представить себе не могу. У меня всего шесть слонов, но определить, кто из них кто, достаточно трудно, если не находишься рядом изо дня в день.
Я выросла в Новой Англии и прекрасно знала: шансы встретить там дикого слона столь же ничтожны, как вероятность того, что у меня вдруг вырастет третья рука. Следовательно, этот парень либо управляет зоопарком, либо владеет цирком. Ни того ни другого я не одобряла. Когда дрессировщики утверждают, мол, они учат слонов тому, что животные делают в дикой природе, это неправда. В природе слоны не стоят на задних ногах, не ходят друг за дружкой, взявшись за хвосты, не скачут по кругу. В естественной среде обитания они всегда держатся в нескольких ярдах один от другого, но постоянно трогают соседей, гладят их хоботами, общаются с ними. Отношения между людьми и слонами в неволе основаны на эксплуатации.
Если изначально Томас Меткалф не вызывал у меня симпатии, потому что стал моим наказанием, то теперь у меня появилась, что называется, идейная причина отрицательно относиться к нему.
– А чем занимаетесь здесь вы? – спросил гость.
«Боже, спаси меня от праздных туристов!»
– Да вот, продаю тут косметику «Мэри Кей».
– Я имел в виду, какое научное исследование вы проводите?
Я покосилась на него краем глаза. Стоило ли принимать защитную стойку, общаясь с человеком, знакомство с которым произошло всего несколько минут назад и чьи знания о слонах явно были не такими основательными, как мои? И тем не менее в последнее время при упоминании о новой сфере моих исследований мне так часто доводилось видеть удивленно приподнятые брови, что я быстро приучилась не распространяться на эту тему.
От ответа на щекотливый вопрос меня спас водопад рогов и копыт, обрушившийся на дорогу. Я вцепилась в руль и в последний момент успела нажать на тормоза.
– Вы бы лучше пристегнулись, – посоветовала я пассажиру.
– Какие красавицы! – восхищенно выдохнул Томас.
Я с трудом сдержалась, чтобы не закатить глаза. Когда постоянно живешь здесь, вся экзотика постепенно приедается. Для туристов ощущения и зрелища новы, они постоянно просят притормозить. У меня же отношение совершенно иное. Да, это жираф. Да, он прекрасен. Но не восторгаться же, когда ты видишь его в семисотый раз.
– Это антилопы?
– Импалы. Но между собой мы называем их макдаками.
Томас указал на зад одного животного, теперь уже щипавшего траву.
– Из-за этих отметин?
У импалы вдоль задних ног идут по две черные полосы и еще одна – вдоль короткого хвоста, это слегка напоминает «золотые арки» – знаменитый логотип «Макдоналдса». Но прозвище происходит оттого, что эти животные – основная пища для хищников в буше.
– Нет, потому что это местный фастфуд: больше миллиарда импал стали обедом для других зверей, – ответила я.
Есть большая разница между африканской романтикой и реальностью. Туристы, приезжающие сюда посмотреть, как охотятся хищники, если им повезет увидеть задирающую добычу львицу, моментально притихают и спадают с лица, будто их вот-вот вырвет. И сейчас, наблюдая, как Томас побледнел, я злорадно подумала: «Вот так-то, дружочек, это тебе не Нью-Гэмпшир».