– А с такой, – отвечаю я, – что не один твой отец мог расстроиться, узнав, что у нее будет ребенок от Гидеона.
– Это общеизвестный факт, – произносит Серенити, – нет на земле силы более разрушительной, чем месть матери, потерявшей ребенка.
Официантка, которая как раз подошла, чтобы подлить кофе, бросает на нее странный взгляд.
– Тебе нужно вышить это на подушке, – говорю я.
Мы сидим в столовой на улице, где расположена моя контора. Я не думал, что Дженна захочет есть, после того как ее вырвало, но, к моему удивлению, девочка жадно набрасывается на еду. Она слопала целую тарелку блинчиков, да еще и половину моей порции схомячила.
– А сколько времени в лаборатории будут делать анализы? – спрашивает Серенити.
– Понятия не имею. Но я предупредил Лулу, что это суперсрочно.
– И все равно я не понимаю, почему Гидеон ввел полицию в заблуждение, – говорит Серенити. – Не мог же он не узнать Элис, когда нашел ее.
– А мне кажется, все просто. Ведь в этом случае он автоматически стал бы подозреваемым. Вот Картрайт и решил, так сказать, совершить рокировку, поменять двух женщин местами. Невви отвезли в больницу, и она, едва придя в себя, сбежала оттуда, опасаясь, что ее арестуют за убийство. Уверен. Именно так все и было.
Серенити качает головой:
– Знаешь, если тебя утомит карьера частного сыщика, можешь сменить профессию. Из тебя получится неплохой экстрасенс.
Теперь уже и другие посетители столовой начинают подозрительно коситься на нас. Полагаю, здесь принято говорить о погоде или бейсболе, но не о расследовании убийства и не о ясновидении.
Подходит та же официантка:
– Если вы уже поели, освободите, пожалуйста, столик, а то людям сесть некуда.
Вранье. Столовка наполовину пуста. Я начинаю было возражать, но Серенити машет рукой.
– Черт с ними! – говорит она, достает из кармана двадцатидолларовую купюру – достаточно, чтобы расплатиться по счету и оставить три цента на чай, – и швыряет ее на стол, после чего быстро выходит на улицу.
– Серенити! – Дженна все время молчала, и я почти забыл о ней. – Вы сказали про Верджила, что он может стать неплохим экстрасенсом. А как насчет меня?
Ясновидящая улыбается:
– Милая, я уже говорила, что у тебя, вероятно, большой потенциал, ты просто себя недооцениваешь.
– Вы меня научите?
Серенити смотрит на меня, потом переводит взгляд на Дженну.
– Чему?
– Быть экстрасенсом?
– Дорогуша, это так не делается…
– А как это делается? – не отстает Дженна. – Вы и сами не знаете, верно? У вас уже давно ничего не получается. Так, может, попробовать себя в новом амплуа не такая уж и плохая идея? – Девочка поворачивается ко мне. – Я знаю, вам нужны факты, цифры и улики, которые можно потрогать. Но вы же сами признавались, что порой десять раз смотрите на одну и ту же вещь, но ничего не замечаете. А потом взглянете в одиннадцатый, и все вдруг становится ясно как день. Бумажник, подвеска, даже испачканная кровью рубашка – все это ждало целых десять лет. – Тут Дженна переводит взгляд на Серенити. – Помните, вчера ночью я сказала, что вы неспроста оказывались в нужное время в нужном месте? Но я ведь тоже там была, когда мы натыкались на эти предметы. А вдруг все эти знаки свыше предназначались не вам, а мне? Что, если вы не слышите мою маму, потому что она хочет говорить именно со мной?
– Дженна, – мягко отвечает Серенити, – но получится полная ерунда: это все равно как слепой ведет слепого.
– Но попробовать-то можно. Что вы теряете? – Она издает раздраженный смешок. – Может быть, самоуважение? Или душевное равновесие? – Дженна упорно гнет свою линию. – Или, может, вы боитесь лишиться доверия клиентки? – добавляет она.
Серенити поверх головы девочки бросает на меня отчаянный взгляд, умоляя остановить ее.
Но я на стороне Дженны. Я понимаю, зачем это ей нужно: в противном случае круг не будет завершен, получится переплетение нескольких линий, а линии имеют обыкновение уводить вас совсем не туда, куда вы собирались идти. Связать концы с концами критически важно. Именно поэтому, когда полицейские сообщают родителям, что их ребенок только что попал в аварию, те хотят знать, что и как произошло – был на дороге гололед или машина резко свернула, чтобы избежать столкновения с фурой. Им нужны детали последних мгновений, поскольку это единственное, что у них останется до конца дней. Вот почему мне нужно было сказать Лулу, что я не хочу больше с ней встречаться, ведь пока я этого не сделаю, в двери надежды всегда будет оставаться щелочка, куда она сможет просочиться. И недаром мысли об Элис Меткалф не давали мне покоя все эти десять лет.
Я из тех парней, которые никогда не выключают видюшник на середине, какой бы дрянной фильм ни попался. Я жульничаю и всегда заглядываю в конец книги на случай, если вдруг внезапно умру, не успев дочитать. Я не хочу потом вечно пребывать в неведении и мучиться вопросом: что же там было дальше?
Все это довольно занятно, потому как означает, что я, Верджил Стэнхоуп, заядлый скептик и убежденный материалист, должен верить – хотя бы совсем чуть-чуть – в ту метафизическую чепуху, которую несет Серенити Джонс.
Так или иначе, я пожимаю плечами и говорю ей:
– А что, вполне возможно, что в словах Дженны есть определенный смысл.
Элис
Одна из причин, почему дети не могут вспомнить события, происходившие с ними, когда они были совсем маленькими, состоит в том, что малыши не владеют языком для их описания. До определенного момента голосовые связки у них недостаточно развиты, а потому дети используют гортань только в экстренных случаях. На самом деле у малышей существует защитный механизм, напрямую соединяющий миндалевидное тело головного мозга с гортанью: так что в критических ситуациях дети моментально заливаются ревом. Плач младенца – это такой универсальный звук, что, согласно проведенным исследованиям, практически каждый человек, даже юноша-первокурсник, у которого нет опыта общения с грудными детьми, услышав его, попытается оказать помощь.
По мере роста ребенка гортань его развивается, и постепенно он становится способным к речи. У малышей старше двух или трех лет меняется даже сам звук плача, и, когда это происходит, окружающие не только демонстрируют меньшую отзывчивость, но и реагируют на детский рев с раздражением. По этой причине дети учатся пользоваться словами, ведь теперь для них это единственный способ привлечь к себе внимание.
Но что происходит с этим изначальным отростком – нервом, который идет от миндалевидного тела к гортани? Вообще-то… ничего. Хотя голосовые связки разрастаются вокруг него, словно бурьян, он остается на своем месте и в дальнейшем используется крайне редко. Не задействуется до тех пор, пока в летнем лагере кто-нибудь не выпрыгнет из-под вашей койки посреди ночи. Или, допустим, вы вдруг не наткнетесь на енота, который прошмыгнет у вас под ногами в темном переулке. То есть это происходит в моменты, полные животного ужаса. Когда это случается, звучит сигнал тревоги. И вы издаете звук, который не сможете повторить, если попытаетесь закричать так намеренно.
Серенити
Раньше, в период моего расцвета в качестве экстрасенса, если мне нужно было пообщаться с каким-то конкретным умершим человеком, я полагалась на Десмонда и Люсинду, своих духов-проводников. Я считала их кем-то вроде секретарей, операторов на телефонной линии, которые переключали звонки на мой кабинет. Это значительно удобнее и эффективнее, чем держать дом открытым и разбираться с ордами посетителей в поисках человека, с которым необходимо поговорить.
Последний вариант называется связью по открытым каналам: вы вешаете вывеску, открываетесь для делового общения и собираетесь с силами. Это немного напоминает пресс-конференцию, когда журналисты наперебой выкрикивают вопросы. Для медиума такое «общение» превращается в ад. Но, полагаю, гораздо хуже, когда ты выставляешь антенну приемника, однако вообще никто не желает выходить с тобой на связь.
Я прошу Дженну найти для меня место, которое, по ее мнению, было особенным для Элис. Поэтому мы втроем снова едем в заповедник, идем туда, где растет огромный дуб, распростерший над полянкой с фиолетовыми грибами мощные ветви, похожие на руки титана.
– Я иногда гуляю здесь, – говорит Дженна, – а раньше меня сюда приносила мама.
Благодаря этим грибам, похожим на маленький волшебный ковер, место выглядит каким-то сказочным.
– Почему они растут только здесь? – спрашиваю я.
– Я не знаю, – качает головой Дженна. – Судя по маминым дневникам, здесь похоронили слоненка Мауры.
– Может быть, таким образом природа хранит память о нем, – высказываю я предположение.
– Скорее, тут просто в почве больше нитратов, – бурчит Верджил.
Я бросаю на него сердитый взгляд:
– Не нужно скепсиса. Духи могут это почувствовать.
Верджил выглядит так, будто пришел на прием к стоматологу и ему сейчас будут сверлить зубы.
– Может, мне лучше погулять где-нибудь? – Он машет рукой в сторону.
– Нет, останься, ты нам тоже нужен, – отвечаю я. – Просто помалкивай, чтобы не портить энергетику.
Мы все трое садимся на землю. Дженна сильно нервничает, у Верджила весьма недовольный вид, а я… честно говоря, я в отчаянии. Закрываю глаза и взываю к высшим силам: «Я никогда больше не попрошу вернуть мне Дар, если вы сегодня позволите мне помочь этой девочке».
Может быть, Дженна права, и ее мать все это время пыталась связаться именно с ней, но ведь до сих пор девочка не желала мириться с тем фактом, что Элис мертва. Теперь она наконец готова ее выслушать.
– Ну что? – шепчет Дженна. – Может, нам взяться за руки?
Я привыкла, что клиенты постоянно спрашивали, как им лучше сказать своим любимым, что они скучают по ним? «Просто скажите», – отвечала я. Больше действительно ничего не нужно. То же самое я прошу сделать Дженну:
– Объясни маме, почему ты хочешь с ней поговорить.