Только на самом деле все не так. Ведь уронить можно только то, что ты держал, а в моем случае пальцы вдруг просто перестают быть препятствием, и зуб со звоном падает на пол. Я в испуге поднимаю взгляд и хватаюсь за первое, что попадается под руку, – как ни странно, это Талула.
Моя рука проникает сквозь нее, тело женщины растворяется и сворачивается кольцами, как дым.
То же самое происходит и с Дженной. Она мерцает, лицо девочки искажено страхом. Я пытаюсь окликнуть ее, позвать по имени, но голос гулко ухает, будто я нахожусь где-то на дне колодца.
Внезапно вспоминаю очередь в аэропорту – как люди не отреагировали, когда я влез вперед всех, и служащую аэропорта – как она отвела меня в сторону и сказала: «Вам тут не место».
Вспоминаю полдюжины официанток в столовой, которые рассеянно проходили мимо меня и Дженны, пока одна из них наконец не озаботилась тем, чтобы уделить нам внимание. Может быть, остальные нас просто не видели?
Я думаю про Эбби, мою квартирную хозяйку, одетую так, будто она жила во времена сухого закона. Теперь мне ясно, что так, вероятно, и было. Вспоминаю Ральфа в кладовой вещдоков, который был древним стариком еще в ту пору, когда я служил в полиции. Талула, официантка, та женщина в аэропорту, Эбби, Ральф – все эти люди были, как и я, призраками. Еще находились в этом мире, но уже не принадлежали к нему.
Наконец я вспоминаю аварию. Слезы на лице и песню Эрика Клэптона по радио, как я надавил на педаль газа и сделал крутой разворот. Руки окаменели – я вцепился в руль, чтобы не струсить и не вернуть машину на нормальный курс, и в последнюю минуту отстегнул ремень безопасности. Момент удара, хотя я и ожидал его, все равно стал шоком – на меня сыплется град осколков лобового стекла, руль больно вонзается в грудь, меня выбрасывает из машины. И одно великолепное, безмолвное мгновение я лечу.
Когда мы возвращались из Теннесси домой, я спросил Серенити, как, по ее мнению, ощущается смерть.
Она немного подумала.
– А как ты засыпаешь?
– В каком смысле? – уточнил я. – Это происходит, и все.
– Верно. Ты бодрствуешь, потом какое-то мгновение находишься между сном и явью, а потом словно бы выключают свет. Ты расслабляешься физически. Уголки рта опускаются. Сердечный ритм замедляется. Ты отделяешься от третьего измерения. На каком-то уровне осознание происходящего сохраняется, но по большей части ты как будто в другой зоне. Состояние анабиоза.
Теперь мне есть что к этому добавить. Во сне кажется, что существует целый мир, другой мир, который ощущается как абсолютно реальный.
Серенити.
Я с трудом поворачиваюсь, чтобы увидеть ее. Но вдруг становлюсь таким легким, просто невесомым, что мне больше не нужно двигаться: я просто оказываюсь там, где нужно, стоит только подумать об этом. Моргаю и вижу ее.
В отличие от меня, Талулы и Дженны, тело Серенити не растворяется и не мерцает. Она твердая, как скала.
«Серенити», – думаю я, а она поворачивает голову и шепчет:
– Верджил?
Последнее, о чем я думаю, прежде чем совершенно отключиться: «Несмотря на все, что говорила о себе Серенити, несмотря на то, что я и сам был о ней невысокого мнения, она вовсе не паршивый экстрасенс, а просто обалденный!»
Элис
Я потеряла двоих детей. Одного ребенка знала и любила, а со вторым так и не познакомилась. Прежде чем сбежать из больницы, я уже знала, что у меня случился выкидыш.
Теперь на моем попечении больше сотни малышей, которые поглощают все время бодрствования до последнего мгновения. Я превратилась в одну из тех деловых, вечно занятых женщин, которые восстают из пучины страданий и, подобно торнадо, вертятся с такой скоростью, что даже не понимают, какие саморазрушения вызывают.
Худшая часть дня наступает, когда он заканчивается. Если бы я могла, то спала бы в «яслях» вместе со слонятами в качестве няни. Но кому-то нужно быть публичным человеком в «Мсали».
Сотрудники центра знают, что раньше я занималась научными исследованиями в Тули-Блок и недолгое время жила в Штатах. Но практически никто не связывает ученого, которым я прежде была, с нынешней активисткой. Я давным-давно перестала быть Элис Меткалф.
Та Элис, можно сказать, тоже умерла.
Я просыпаюсь от собственного крика.
Спать я не люблю, но так как это необходимо, мечтаю проваливаться в сон без сновидений. По этой причине я обычно упахиваюсь до полного изнеможения и отключаюсь на два-три часа. Каждый день я думаю о Дженне, каждый миг, а вот про Томаса или Гидеона давно уже не вспоминала. Томас, как мне известно, до сих пор не вышел из психушки. А однажды ночью, в сезон дождей, я спьяну решила пошарить в Интернете и выяснила, что Гидеон ушел в армию и погиб в Ираке, когда на людной городской площади сработало самодельное взрывное устройство. Я распечатала газетную статью, где рассказывалось о посмертном награждении Гидеона Картрайта почетной медалью. Похоронили его в Арлингтоне. Если я когда-нибудь вернусь в Штаты, надо будет съездить на могилу, чтобы отдать ему дань уважения.
Лежу в постели и смотрю в потолок, медленно возвращаясь в этот мир. Реальность леденит; мне приходится осторожно ступать в нее, опуская кончики пальцев ног, потихоньку свыкаясь с шоком от соприкосновения, прежде чем заходить глубже.
Взгляд падает на единственное воспоминание о прошлой жизни, которое у меня есть в ЮАР. Это дубинка длиной два с половиной фута и толщиной дюймов восемь. Она сделана из ствола молодого дерева; кора содрана причудливыми полосами и спиралями. Вещь довольно красивая, похожа на тотемный столб каких-нибудь аборигенов, но если долго смотреть на нее, можно поклясться, что в этих штрихах и царапинах закодировано некое послание.
У Слоновьего заповедника в Теннесси, который стал домом для наших животных, есть веб-сайт, так что я имела возможность следить, как у них идут дела; кроме того, находила на этом сайте важную информацию о том, как там работают со слонами, пострадавшими в неволе. Лет пять назад в заповеднике устроили рождественскую акцию с целью сбора средств. Одна недавно умершая слониха любила развлекаться, обдирая кору с древесных стволов, причем делала это весьма искусно, так что получались своеобразные узоры. Созданные ею «произведения искусства» были выставлены на благотворительную распродажу.
Я сразу поняла, что это была Маура. Сама десятки раз видела ее за этим занятием: слониха прислоняла к перекладинам стойла бревно, которое мы давали ей для забавы, и водила по нему бивнями, очищая от коры серебристую березу или шершавую сосну.
Не было ничего странного в том, что слоновий приют «Мсали», находящийся в Южной Африке, захотел поддержать акцию, устроенную заповедником в Теннесси. Никто не узнал, что чек прислала я, равно как и того, что, получив посылку вместе с фотографией моей любимой слонихи Мауры в траурной рамочке, я прорыдала целый час.
В течение последних пяти лет этот деревянный цилиндр висел на стене напротив моей кровати. Но сейчас он вдруг падает, ударяется об пол и раскалывается вдоль на две равные части.
И в тот же момент звонит телефон.
– Я разыскиваю Элис Меткалф, – говорит какой-то незнакомый мужчина.
Руки у меня холодеют.
– А кто ее спрашивает?
– Детектив Миллс из полицейского управления Буна.
Вот оно. Прошлое догнало меня.
– Да, Элис Меткалф слушает, – бормочу я.
– Ох, мэм, и трудно же было вас отыскать.
Я закрываю глаза и жду, что мне сейчас предъявят обвинение.
– Миссис Меткалф, – продолжает детектив, – мы нашли тело вашей дочери.
Серенити
Только что я стояла в кабинете частной лаборатории вместе с тремя другими людьми и вдруг остаюсь в той же комнате одна – опустившись на колени, ищу упавший зуб.
– Вам помочь?
Кладу зуб в карман, встаю и вижу бородатого мужчину в белом халате. Я нерешительно подхожу к нему и хлопаю по плечу:
– Вы и правда здесь.
Он отшатывается, потирая ключицу, и смотрит на меня как на сумасшедшую. Может, я и впрямь сбрендила?
– Простите, а кто вы? И как сюда попали?
Я не собираюсь делиться с ним подозрениями, что «человек», впустивший меня сюда, – скорее всего, привидение. И отвечаю:
– Я ищу сотрудницу по имени Талула.
Черты его смягчаются.
– Она была вашей подругой?
Была? Я качаю головой:
– Нет, просто знакомой.
– Талула умерла около трех месяцев назад. Похоже, у нее были какие-то проблемы с сердцем, вовремя не диагностированные. Она тогда как раз усиленно тренировалась, хотела принять участие в мини-марафоне. – Бородач сует руку в карман лабораторного халата. – Мне очень жаль, что пришлось сообщить вам такую печальную новость.
Пошатываясь, я выхожу из кабинета, иду мимо секретарши за столом, охранника, присевшей на подоконник девушки, которая звонит по телефону. Не могу понять, кто из них живой, а кто мертвец, поэтому смотрю в землю, чтобы ни с кем не встречаться взглядом.
В машине я включаю на полную мощность кондиционер и закрываю глаза. Как же так? Совсем недавно Верджил сидел рядом со мной, а Дженна вот тут, на заднем сиденье. Я разговаривала с ними, прикасалась к ним, слышала их голоса ясно, как звон церковного колокола.
Звон колокола… Беру телефон и пролистываю список входящих вызовов. Тут должен быть номер Дженны, она недавно сама связалась со мной, когда мы были в Теннесси, просила о помощи. Хотя духи все время манипулируют энергией. Звенит дверной звонок, а снаружи никого; принтер неизвестно почему переклинивает; лампочки мигают, хотя грозы нет.
Нажимаю «вызов» и слышу механический голос: «Набранный вами номер не существует».
Но этого просто не может быть. Не может, потому что масса людей видели меня с Верджилом и Дженной.
Завожу мотор и с визгом выезжаю с парковки – еду обратно в столовую, где сегодня утром наш столик обслуживала грубая официантка. Вхожу в здание, над головой звякает колокольчик, из музыкального автомата доносится голос Крисси Хайд: она поет о мелочи в своем кармане. Вытягивая шею, я шарю взглядом поверх высоких спинок красных кожаных диванов – ищу принимавшую у нас заказ женщину.