Посыльный провел его в церковный пристрой. Там в небольшой каморке за столом сидел великий князь с тысяцким Будимиром и княжеским тиуном Корнеем. Каморка не отапливалась. Потолок ее покрывал слой инея. Из всей мебели имелись небольшой стол и две лавки. На столе стоял подсвечник на три свечи. Неровное пламя играло на мрачных лицах князя и его ближников. А Юрий Ингоревич и впрямь был плох: потемневшее лицо с набрякшими мешками под глазами, сами глаза, полуприкрытые веками, словно у покойника, мертвые, утратившие блеск, присущий живому человеку.
– Проходи, Ратьша, садись. – Голос князя тоже стал неузнаваем: глухой, надтреснутый, словно у дряхлого старика.
Ратислав присел на край холодной лавки, не удержался, поежился, то ли от холода, то ли от вида великого князя. А скорее, от того и другого вместе.
– Горе, горе… – не сказал, простонал Юрий Ингоревич. – Горе пришло на нашу землю, воевода.
Князь уперся лбом в раскрытые ладони, провел ими по глазам, глянул на Ратислава уже почти нормальным взглядом. Тот потихоньку перевел дыхание и приготовился слушать – не просто же так призвал его Юрий Ингоревич. Так и вышло.
– Как думаешь, – начал он, – сколько продержится Средний город?
– Стены и ров здесь не чета городским стенам, – подумав, ответил Ратьша. – Стены низковаты и хлипковаты, ров узок и неглубок. Татары уже собирают пороки, почти собрали. Скоро начнут бить по стенам. К утру разобьют. Ров засыплют даже раньше. На стены ставить почти некого: воинов совсем чуть, горожан, способных держать оружие, тоже немного, почти все в Столичном городе остались. Так что, мыслю, и завтрашнего дня не продержимся.
– И Будимир то же говорит, – качнул головой князь Юрий.
Замолчал, уставившись куда-то в стену невидящим взглядом. Молчал долго. Потом заговорил снова.
– А раз так, надо попробовать спасти хоть кого-то. Сам понимаешь, в Кром много народу не поместится, мал он. Да и тоже долго не продержится: день, два… Потому нужно попробовать прорваться из города. Хоть кому-то.
– Но как? И куда? – вскинулся Ратьша.
– Будимир тебе расскажет. – Взгляд великого князя вновь стал отстраненным, погруженным в себя. Он вяло махнул рукой в сторону тысяцкого. – Будимир расскажет. Это он все придумал.
Юрий замолчал. Ратьша перевел взгляд на Будимира. Тот глянул на князя, покачал головой, вздохнул сокрушенно, кивнул и начал говорить.
– Ты помнишь в Межградье лощину между Средним городом и Кромом, куда скотину согнали? Ту, что смерды с окрестных сел и весей с собой в град привели.
– Помню, как не помнить, – кивнул Ратислав. – Ревет, родимая, отсюда слышно.
– Ну так не кормленная толком, не доенная, – крякнул тысяцкий. – Не до того стало, да и народец, хозяева ее, по большей части в Стольном граде остались. – Будимир насупил мохнатые брови, помолчал какое-то время, откашлялся, продолжил: – Ну да недолго скотине взаперти сидеть. Слушай сюда, воевода, вот чего мы придумали. Помнишь, из Межградья на Подол есть ворота с воротной башней, Подольскими воротами называемые. От них прямая дорога через Подол до самой Оки к пристаням. Татары, знамо, дорогу эту тоже дрекольем перегородили, но… – Тысяцкий поднял вверх указательный палец, измазанный сажей, с черной каймой под обломанным ногтем. – Как раз по этой улице у них колья не вкопаны – воротину сделали, как в тех местах, где приступ делать предполагали. Видно, и здесь думали приступать в случае чего. Прошлой ночью я посылал туда охотников разведать. Они и донесли об том. Опять-таки, колья они там ставили с наклоном к себе, как и на всем Подоле, чтобы от стрел, летящих сверху, с откоса защищаться.
Будимир примолк. Не мастер он был произносить длинные речи. Ратьша внимал, пока еще не понимая, куда клонит старый воин.
– Так вот, – собравшись с мыслями, продолжил Будимир. – Колья наклонены от нас. Это тож нам на руку. – Он снова примолк, но на этот раз молчал совсем чуть. – К чему я все это тебе говорю, Ратьша. Этой ночью ты будешь прорываться из града на волю. Со всеми, кто захочет с тобой пойти.
При этих словах великий князь, до того сидевший безучастно, вскинулся, впился полубезумным взглядом в Ратислава и почти крикнул:
– Ты возьмешь с собой сына моего, Андрея! Он последний, кто у меня остался. Он должен выжить, Ратьша! Должен выжить! И ты его спасешь! Слышишь?!
Ратислав опустил глаза, уставившись в столешницу. Что-то плохо получалось у него спасение людей, понадеявшихся на его защиту: Федор, Евпраксия… Теперь Андрей?
– Ты слышишь меня, Ратьша? – Голос Юрия Ингоревича как-то сразу ослабел, и в нем послышалась уже просьба – не приказ.
– Слышу, княже, – отозвался Ратислав, оторвав взгляд от стола и посмотрев убитому горем господину в глаза. – Сделаю все, что смогу.
– Сделай, Ратьша, сделай… – Великий князь перешел почти на шепот. Видно, последняя вспышка отняла у него и так невеликие силы. После этого он замолк, прикрыв в изнеможении глаза.
– Так вот, – поняв, что Юрий Ингоревич больше ничего не скажет, снова начал Будимир, – прорываться будешь не просто так, людством, а пустишь впереди скотину – быков да коров. И погонишь их прямо на татарские ворота. Думаю, навалившись, они должны будут их сломать. Главное, не дать скотине разбежаться до того. Хотя это вряд ли: сразу за Подольскими вратами улица начинается, сплошь заборы по бокам. Не разобрали их татары, так что и разбежаться-то ей особо некуда.
– Сколько там, в Межградье, той скотины? – спросил Ратислав.
– Много. Хватит для задуманного. Только надо ее правильно согнать: впереди – быки, потом – коровы.
– А с людьми что? Кто со мной пойдет?
– Все твои люди. Ну и те, кого сумеем на конь посадить – все какая-то защита для баб и детей, что с вами вырвутся. Еще смерды бездоспешные, от коих на стенах большого толку нет, горожане, что решат спасаться там, на воле.
– А ты, княже? – обратился Ратислав к так и сидящему с прикрытыми глазами Юрию Ингоревичу. – Ты идешь со мной?
Князь приоткрыл глаза, глянул куда-то сквозь Ратшу, ответил чуть слышно:
– Нет, воевода. Я остаюсь. Лягу рядом с женой, дочерьми, невесткой. С рязанцами, уже мертвыми и пока живыми. Но ты должен спасти Андрея. – Голос его потвердел, стал громче. – Помни об этом…
– Успеют ли выйти из города все, кто хочет? – спросил Ратислав уже у Будимира. – Сколько таких?
– Кто ж о том знает? – пожал плечами тысяцкий. – Людей по граду разослал, чтобы обсказать всем о том, что задумали. А сколько решит спытать судьбу, кто знает? Много, мыслю, таких, кто все еще надеется на стены…
– Ладно, сломаем ворота татарские. Пока они хватятся, наверное, большая часть успеет перейти Оку. Там, в лесах, конечно, татарам догнать нас будет непросто, но по следам все равно могут найти. В Заочье-то куда людству податься?
– Я дам проводников, – ответил Будимир. – Есть там, в Заочье, схроны, укроетесь. Те, кому повезет от татар оторваться. Больше сказать тебе нечего, воевода…
Глава 29
Подготовились к прорыву далеко за полночь. Пока набрали людей, годных к конному бою, пока подобрали для них коней, объясняли, что предстоит и что нужно будет делать, оповестили всех, собравшихся в Среднем граде и Кроме, времени прошло немало. Когда конные пастухи, набранные из смердов, начали сгонять к Подольским воротам, назначенным для прорыва, крупную рогатую скотину, коей набралось изрядно, в стены Среднего града полетели первые камни из уже собранных татарами пороков, а не слишком глубокий ров, отделяющий его от Столичного града, был почти наполовину засыпан оставшимися в живых невольниками.
Рассвет пока даже не брезжил. Поднявшийся студеный ветер сдувал с откосов лощины, в которой сгрудилась ревущая скотина, поземку из искрящихся под кровавым светом факелов льдистых снежинок. Снежинки садились, не тая, на шкуры животных, покрывая их белыми попонами, выбеливали плащи и доспехи приготовившихся к прорыву воинов, сермягу смердов.
Наконец все было готово. Ревущие быки и коровы, встревоженно мыча, топтались у ворот, с тысячу человек из горожан и смердов, решивших попробовать вырваться из обреченного города, столпились в лощине Межградья, навьюченные мешками с самым необходимым, многие с малыми детьми на руках. У Ратьши, глядя на них, защемило сердце: скольким суждено добраться до заокских убежищ? Может, вообще никому?
Он тряхнул головой, отгоняя черные мысли, оглядел конных воинов, с которыми предстояло прорываться. Таких набралось три с половиной сотни без малого. Из них полтора десятка его сакмогонов, полусотня монахов-воинов под предводительством Прозора, остальные набраны с бору по сосенке. А в личной свите Ратислава кроме его меченош опять появились княжич Андрей с оставшимся в живых ближником Воеславом и хан Гунчак, решивший, если суждено умирать, то умереть на просторе, за стенами душного для него города.
Проводить идущих на прорыв подъехал сам Юрий Ингоревич с остатками своей свиты. Обнял сына, долго смотрел ему в глаза, сказал что-то тихо-тихо, выпустил из объятий, сгорбившись, подволакивая правую ногу, подошел к Ратьше, обнял и его, шепнул:
– Сохрани сына…
Оттолкнул, заковылял к коню, отстранив кинувшихся помогать, сам забрался в седло, осмотрел все Межградье, махнул рукой – мол, начинайте – и погнал коня к воротам, ведущим в Кром. Оттуда, из высокой угловой башни, обращенной к Оке, он собирался смотреть, как пойдут дела у Ратислава.
Конные пастухи вооружились факелами и начали теснить скотину ближе к воротам, подпаливая ей бока бьющимся под ветром пламенем. Быки и коровы встревоженно заревели, выпуская пар из глоток в морозный воздух, сбились в тесную кучу, наперли на воротины. Засовы были заранее выдвинуты. Створки со скрипом выгнулись наружу, но не открылись – мешал наметенный снаружи, прихваченный морозом снег. Пастухи заголосили, засвистели, замолотили факелами по хребтам безвинной скотины. Быки и коровы шарахнулись от огня, начали вставать на дыбы, налезая друг на друга, рев оглушал. Воротины снова пронзительно заскрипели и начали расходиться в стороны, открывая узкий пока проход.