Четыре сотни, состоящие из воинов степной стражи, Ратьша оставил ждать врага в балке за холмом. Они вооружены лучше ополченцев и потому ударят половцам в лоб. Остальных вывел из балки и укрыл за дальним склоном холма. Эти ударят половцам в тыл, если не удастся сразу их опрокинуть, а коли получится, отрежут им путь к отступлению. Командовать ими назначил выборного ополченского воеводу – мужик толковый, знает, когда ударить. Сам Ратислав встал в первых рядах отряда, что должен был бить половцам в лоб. Заводных и вьючных лошадей увели подальше, чтобы не мешали.
Ветра здесь, в балке, не ощущалось. Полуденное солнце ощутимо пригревало. По телу, как это всегда бывало у Ратьши перед битвой, волнами прокатывалось тепло. Из-под войлочного подшлемника, обтекая брови, по вискам побежали ручейки пота.
Ратислав прислушался. Пока тихо. А скачущую конницу слышно не меньше чем за версту. Он расстегнул подбородочный ремень, сдвинул шлем на затылок, положил копье поперек седла, промокнул пот рукавом высовывающейся из-под наруча рубахи. Снова прислушался. Ага! Скачут! Топот пока еле слышен, но вскоре и свои, бегущие, и чужие, преследующие, будут здесь. Надвинул шлем на место, застегнул ремень. Топот приближался.
Ратьша подхватил копье, вскинул его вверх – знак приготовиться. Почувствовал, как подобрались позади и воины, и лошади. Боевой конь чует предстоящую битву не хуже человека. Топот нарастал. Пора! Скачущую лаву конницы можно остановить только встречным ударом.
Ратьша опустил копье и дал шпоры Буяну. Четыре сотни всадников начали разбег, держась левой стороны балки, чтобы не столкнуться со своими товарищами, уходящими от преследователей. Вот и они, разгоряченные скачкой, выскочили из-за холма, проскочили правее скачущих навстречу соратников и там, позади, начали разворачивать коней, чтобы помочь своим.
Половцы поотстали. Видать, что-то почуяли, начали придерживать коней. Ну, им же хуже, так как русичи успели набрать разгон для хорошего удара и выметнулись из-за холма. Вражеские всадники оказались совсем рядом, меньше сотни саженей. Они действительно убавили скок лошадей, а увидев выскочивших им навстречу сверкающих бронями и шеломами, алеющих треугольными щитами рязанцев, передние и вовсе начали натягивать поводья и разворачивать коней.
Вот это они зря! Задние пока ничего не видели и напирали на передних, мешая строй. Кто-то упал вместе с конем под копыта товарищей. Ржание, крики, топот.
Самые храбрые из половцев продолжили скачку навстречу русичам. Таких оказалось немного, десятка два. На того, что вырвался дальше всех, Ратислав и нацелил копье. Тот тоже опустил свою длинную пику, принимая вызов. Всадник и конь противника быстро увеличивались в размерах, закрывая собой мир впереди, внушая невольный трепет своей мощью и порывом. Ратьшу этим напугать было нелегко: сколько таких стычек видел он в своей пусть и не очень длинной, но богатой на события жизни.
Половец оказался не из простых: стальной шлем с выпушкой подшлемника из шкуры дикого степного кота, наборный доспех, кованый круглый щит – редкость для степняков. Больше Ратьша ничего рассмотреть не успел. Половец угодил ему в щит, косо подставленный, чтобы тонкое острие пики соскользнуло. Сам боярин направил наконечник копья в грудь врагу, но в последний миг вздернул его, целя над верхним краем щита. Половец попытался поднять щит, отразить. Не успел. Копье с костяным хрустом, передавшимся по древку, вошло ему в рот, пробило голову, скрежетнуло по внутренней стороне шлема. Руку, державшую копье, рвануло. Ратьша напряг мышцы, и степняка вынесло из седла. Кони разошлись правыми боками. Насаженный на копье супротивник, пролетев по воздуху саженей десять, грянулся оземь. Буян продолжал нестись вперед. Ратислав вывернул руку в локте, оставляя копье позади, потом дернул древко. Рывок, помноженный на силу скачущего коня, позволил выдернуть наконечник из поверженного врага. Боярин вновь взял копье наизготовку и ударил Буяна шпорами, яря жеребца.
Половцы сумели остановиться: до задних дошло, что впереди что-то пошло не так. Передние пытались пробиться через плотно сбившихся соплеменников в задние ряды. Самые сообразительные рванулись вправо и влево, решив выбраться из балки, внезапно ставшей для них ловушкой. Такую кучу-малу бить любо-дорого. Хотя, если б половцы и не струсили, ударили рязанцам навстречу, вряд ли это их бы спасло: рязанцы облачены в панцири, лошади их тоже, а у половцев вооружение легкое, не выдерживают они прямого столкновения с кованой конницей. Но если б все же решились, победа русичам досталась бы гораздо дороже. Не решились, слава Перуну!
Толпа всадников, в которую превратились преследователи, уже совсем рядом. Кто-то из нее, не желая получить удар в спину, развернул коня навстречу Ратьше. Здоровый мужик, но небогатый: доспех кожаный, деревянный, обтянутый кожей щит без умбона и оковки по краю, на голове – войлочный колпак. Хоть и бедный, но храбрый. Хотел умереть, как воин, что ж…
Подставленный под Ратьшино копье щит не спас от таранного удара. Наконечник пробил его, пробил и кожаный панцирь, проткнул насквозь грудь. Тут пытаться вытаскивать копье уже бесполезно. Ратислав выпустил древко и выхватил из ножен меч. В следующий миг Буян врезался бронированной грудью в гущу врагов, опрокинул стоящего боком коня вместе с всадником, ударил в круп следующего так, что половец, сидевший на нем, завалился на спину. Ратьша рубанул его поперек груди.
Справа и слева подоспели свои. Давили, опрокидывали степняков, кололи копьями, рубили мечами. Над балкой поднялся вой боли и ужаса. Теперь половцами владело только одно желание – бежать. Уже и задние все поняли, перестали рваться вперед, разворачивали коней, собираясь уходить тем же путем, которым пришли сюда, по дну балки. Но оттуда по ним ударили ополченцы, обошедшие холм. Выборный воевода действительно дело знал.
Теперь половцы окончательно превратились в обезумевшее от страха стадо. Большинство даже не пыталось сопротивляться, падая под ударами рязанцев. Звон стали, хряск от рубящих ударов, визг раненых коней, хрип умирающих заполнили балку.
Часть степняков, увидевших, что с боков их пока не охватили, гнали своих лошадей вправо и влево к склонам балки. Они, конечно, были не слишком крутыми. Но это для человека, для коня же, обремененного весом всадника, препятствие оказалось почти непреодолимым. То и дело кони, поднимающиеся наверх, оступались, присаживались на задние ноги и съезжали вниз. Некоторые опрокидывались на спину и, подминая всадника, летели кувырком на дно балки, сбивая по пути карабкающихся следом. По ним открыли стрельбу рязанцы из задних рядов, которые непосредственно в рубке не участвовали. Под ливнем стрел до верха смогли добраться совсем немногие.
Ратьша опьянел от крови, обильно забрызгавшей его правую руку и бок. Рубка почти не сопротивляющегося врага, врага кровного, с которым воевали искони – это ли не упоение! Когда с коня свалился разрубленный наполы очередной степняк, боярин увидел перед собой своего, рязанца. Такого же пьяного, залитого кровью, из ополченцев, ударивших половцам в тыл.
Кончено! Вся куча врагов, попавших между жерновами двух русских отрядов, была перемолота или разбежалась. Впрочем, сбежали немногие. Это Ратьша понял, посмотрев на склоны балки, усеянные трупами людей и лошадей. Особо много их было навалено внизу, куда они скатывались, пронзенные стрелами. Пленных сегодня не брали: некогда с ними возиться. А отправлять в Онузлу – это опять людей для охраны посылать, уменьшать число воинов в отряде. Ни к чему это.
Ратислав опустил внезапно потяжелевший меч. Повесил щит на крюк. Стянул с левой руки рукавицу, провел рукой по лицу, остывая. Отнял руку, глянул на испачканную чужой кровью ладонь. Вытер ее о конскую гриву.
Подъехал Могута. С тревогой посмотрел на боярина: цел ли? Ведь весь в крови. Ратьша успокаивающе махнул рукой. С трудом расцепив зубы, сказал:
– Чужая.
Ближник успокоенно кивнул.
– Пусть посчитают, сколько наших убитых-раненых, – приказал Ратьша. – Раненых сразу отправляй в Онузлу. Растревожили мы осиный рой: всяко кто-то сумел уйти, скоро доберутся до своих и устроят охоту на нас.
Могута снова кивнул.
– Дозоры подальше разошли, – добавил боярин. – Во все стороны. И встаем на дневку. Людям скажи, пусть с убитых берут только самое ценное. И, пожалуй, как нагрузят, вьючных лошадей пусть с ранеными отправляют, дальше налегке пойдем. С собой возьмем только вьючных с едой и заводных.
Могута кивнул в третий раз и отправился выполнять распоряжение воеводы. Ратислав же направил жеребца назад, к подножию холма, откуда пробивался родник, питающий ручей, журчащий по дну балки. Добравшись до ручья, ополоснул меч, тщательно протер его куском полотна, приготовленным Первушей, тем самым расторопным воем, который доставил ему стрелу вчера. Ратьша зачислил его с утра в свою ближнюю дружину и, оценив услужливость и сообразительность парня, сделал заодно своим меченошей. С помощью того же Первуши снял пластинчатый доспех, забрызганный кровью, оставшись только в кольчуге. Расстегнул ремни, поддерживающие кольчужные ноговицы, сбросил – тоже надо чистить от крови. Шлем в ту же кучу – тоже закровянил.
– Почисти не мешкая, – сказал Первуше.
– Сделаю, боярин.
Хорошо сказал, без заискивания, но и с должным почтением. Ратьша потянулся, прогибаясь в спине, разминая закаменевшие мышцы, стянул мокрый от пота подшлемник, тряхнул головой, обернулся поглядеть на место побоища. Там уже вовсю обдирали убитых половцев. Раненых без затей добивали.
«Надо бы оставить пару-тройку языков», – подумал Ратислав.
Дернулся было к коню – поскакать, приказать, но передумал: Могута распорядится, сообразит.
Вернулся к ручью, ополоснул от крови лицо, руки, плеснул несколько пригоршней на голову, вытерся чистым куском полотна, протянутым Первушей. Напряжение битвы отпустило.
– Коней напои, – приказал боярин меченоше. – Остыть только дай.