лнцем полном вооружении – упражнялись в атаке плотным строем.
Позади послышались гортанные возгласы и одобрительное цоканье. Видно, татары тоже оценили красоту русского города. А может, оценивали добычу, которую можно в нем взять. В душе Ратьши поднялась ярость. Казалось, степняки лапают своими грязными руками что-то чистое, родное, скрытое обычно от чужих жадных глаз. А он, рязанский боярин, который это родное должен беречь и защищать, сам привел сюда свирепых пришельцев, показывая им путь. Рука невольно легла на рукоять меча, пальцы судорожно сжались. Могута, остановившийся рядом стремя в стремя, внимательно посмотрел на исказившееся лицо Ратислава, положил руку ему на кисть, сжавшую рукоять, успокаивающе стиснул ее и качнул головой. Ратьша втянул воздух сквозь зубы, гася волну гнева в груди. Тряхнул головой. Оглянулся. Монголы сбились в кучу и лопотали что-то по-своему, размахивая руками и тыкая пальцами в сторону города. Ратислав выругался вполголоса и дал шпоры коню.
В город въехали, как обычно, через Полуденные ворота, мимо Черного оврага, по Приречной улице Южного Предградия. Проехали первую башню, захаб, вторую башню и въехали в город. Вездесущие мальчишки, увидев посольских, побежали следом с улюлюканьем и свистом. Взрослые, тоже побросав свои дела, высыпали на улицу и долго провожали встревоженными взглядами непривычного вида степняков.
Путь отряда лежал на посольский двор, находящийся неподалеку от Спасской площади, вблизи великокняжеского двора. Передав там с рук на руки монголов служкам, Ратислав и Могута с дружинниками поехали к княжьим хоромам. Разместив ближника с воинами в гриднице, Ратьша отправился к Юрию Ингоревичу доложить о прибытии посольства.
Князь пребывал в своей приемной палате. На улице почти стемнело, и опять в покоях горело множество свечей, распространяющих медово-восковой запах, от которого Ратьша привычно поморщился. С Юрием за его большим дубовым столом народу сидело много: сам великий князь, князь Федор, тысяцкий Будимир, тиун Корней, Коловрат, все четверо сыновцов от покойного брата Ингваря, брат Роман Ингоревич – князь коломенский с сыном Романом, Юрий Давидович – князь муромский с сыновцом Олегом и пронский князь Кир Михайлович с тремя племянниками. На столе стояли закуски и корчаги со ставленой медовухой. Похоже, серьезные разговоры уже закончились и собравшиеся ужинали.
Ратислав от двери отдал поясной поклон и подошел к столу. Юрий Ингоревич, увидев воеводу степной стражи, вышел ему навстречу, приобнял и, скрывая волнение, спросил:
– Привез послов татарских?
– Привез, княже, – кивнул Ратьша. – На посольском дворе разместил.
– Ин ладно, – вздохнул Юрий. – Пускай ждут до завтра. К обеду пригласим, послушаем. Тебе-то ничего в пути не сказывали?
– Нет, – покачал головой боярин. – Болтали между собой по-своему. Толмача половецкого от себя не отпускали. Видать, чтобы с нами разговоры не разговаривал.
– Понятно, понятно, – покивал князь. – Ну что ж, садись за стол. Выпей, закуси с дороги, а потом поведай нам, что с тобой за это время случилось. Что видел, что слышал, что сделал…
– Благодарствую, княже, – поклонился Ратьша и присел за стол на свободное место.
Теремная девка быстро поставила перед ним миску с овсяным киселем, положила серебряную ложку, поставила серебряный же кубок. Пододвинула поближе тарелку с крупно порезанными ломтями пшеничного хлеба, блюдо с ветчиной и сыром. Сноровисто налила в кубок меду.
Боярин не спеша, смакуя, выцедил прохладную терпкую влагу, зачерпнул ложкой киселя, хлебнул. Хорош кисель, с давленой брусникой и медом. Перестав чиниться, быстро опорожнил миску, подлил себе еще медовухи, выпил. Рука сама потянулась за хлебом, ветчиной и сыром. Опять наполнил кубок, сложил куски друг на друга, откусил, запил медовухой. Сжевал быстро.
Утолив первый голод, Ратьша оторвался от стола, огляделся. Все присутствующие терпеливо и молча, с должным вежеством ждали, когда он насытится. Томить князей дальше – показать неуважение. Боярин вздохнул и отодвинул от себя тарелку.
– Что слыхать об Онузле? – сразу спросил только этого и ждавший Юрий Ингоревич.
– Ничего не слышно, – мотнул головой Ратислав. – Бегунцов оттуда не было. Да и откуда взяться им? Такое войско обложило. Нет их даже с окрестностей: кто не ушел раньше, тот сбежал при появлении орды.
– Понятно… – протянул великий князь. – Ты отписывал в грамотах, что с самими мунгалами сшиблись в степи. Каковы они в битве?
– Они зовут себя монголами, так правильно.
– Не суть, – тряхнул головой Юрий. – Так как бьются?
– До прямого боя не дошло, только стрелы покидали друг в друга. По рассказам, рукопашной они вообще не любят. Изнуряют супротивников стрелами. Только потом, когда переранят коней и всадников, бьют плотным строем. Но те, что мы видели, не похожи на богатырей. Лошадки мелкие. Мой Буян такую стопчет – не заметит. Да и сами они не сажени в плечах, как кое-кто из половецких бегунцов говаривал. Но стрелы мечут знатно, и луки бьют вроде подальше наших. Спаслись тем, что мы в хорошем доспехе были, а у них защита слабовата. Потому, получается, по лучному бою так на так. Но неодоспешенных ратников-пешцов против них посылать нельзя: то верная гибель. И щиты не спасут. Да и конницу со слабым доспехом нельзя. Потери будут в их пользу. И, кстати, пешцы, пусть и в панцирях с шеломами, без конницы сгинут: засыплют стрелами, потом добьют.
Ратьша подлил медовухи, смочил пересохшее горло. Продолжил:
– Но мы видели только их легкую конницу. Гунчак сказывал, что имеется у монголов и панцирная конница, и даже пехота из покоренных народов. Кстати, довезли мои люди этого половецкого хана до тебя?
– Довезли, – кивнул великий князь. – О многом интересном порассказал сей половец.
– К чему присудил его за разор земель рязанских?
– Не своей волей воевал. Помиловал, – махнул рукой Юрий Ингоревич. – Держу его теперь вблизи себя, сгодится.
– Ну, так он знает про монголов намного больше. Так что своими рассказами я тебя не подивлю.
– Он с ними не дрался, – построжел голос князя. – А ты с ними бился.
– Да не биться с ними надо, мириться, – вмешался в разговор брат великого князя, князь коломенский Роман Ингоревич. – Какая силища прет! Семь десятков тыщ! Разве удержим! Хоть и на засечной черте. У булгар засеки были, им наши не чета, да и силенок у них было поболе, чем у нас. И не удержались. Пепел и головешки теперь на месте их городов. Хотите, чтоб и у нас таково же было?! Ладно эти юнцы… – Князь Роман кивнул на своего сына, пронского и муромского князей с племянниками. Самому старшему из всей этой кучи молодняка действительно не было и двух с половиной десятков весен. – Этим лишь бы мечами помахать. Но ты-то, Юрий, умудренный муж, должен понимать!
Видно, о том уже говорилось до появления в княжьей палате Ратислава. Сорокалетний коломенский князь Роман, второй по старшинству в Рязанском княжестве после Юрия и право которого наследовать великокняжеский стол Рязанский князь собирался попрать в пользу сына Федора, постоянно мутил воду и выступал против любого начинания своего брата.
Юрий нахмурился, ответил:
– Никто в поход пока и не выступает. Засечную черту крепим, дак это для опаски. Дружины княжьи да боярские собираем для того же. Пусть будут под рукой на всякий случай. А что делать, мириться аль воевать, то решать должен князь владимирский, старший над нами, ежли кто не помнит. Все, что творится на нашей границе, я ему отписал еще седмицу назад. Не сегодня завтра ответ придет. Вот тогда и думать будем, как дальше поступать.
Князь Роман открыл было рот, чтобы возразить, но Юрий глянул на него так, как он умел, и тот примолк.
Юрий Ингоревич опять обратился к Ратьше:
– Ну, давай, сказывай о подвигах своих и твоих воев.
Рассказ затянулся надолго. Перебивался постоянно вопросами. Особенно много спрашивали о монголах и их способе биться Коловрат и младшие князья. Ближе к полуночи Юрий Ингоревич, видя, что глаза Ратислава слипаются, хлопнул ладонью по столу и изрек:
– Все, уморили совсем воеводу. Да и нам спать пора. Покойной ночи всем.
Присутствующие поднялись, поблагодарили хозяина за хлеб-соль и двинулись к дверям. Ратислав отправился спать в свою спаленку, где обитал еще будучи воспитанником при князе и которую княгиня оставляла свободной для его наездов в стольный град. Здесь уже ждал Первуша, приготовивший все для отдыха своего господина. Парень помог раздеться, еще раз взбил перину и подушку. Сам улегся у дальней стенки на лавке, подстелив овчину и укрывшись овчинным же тулупом.
Проснулись поздно, сквозь узкое световое оконце под потолком уже сочился дневной свет. Ратьша сбросил одеяло. В спаленке оказалось прохладно: дворня растопила печи еще затемно, но прогреться те, видно, еще не успели. Боярин натянул порты, сунул босые ноги в сапоги, накинул полушубок, висящий на стене, и вышел на улицу. Первуша с рушником на плече пошел следом.
На княжеском подворье было оживленно. Сновала дворня, подъезжали и отъезжали гонцы. Вот в ворота подворья въехал Олег Красный в обычной повседневной одежде, полушубке на куньем меху и куньей же шапке. Спрыгнул с коня, бросил поводья подбежавшему слуге, подошел к Ратиславу. Выглядел он озабоченным.
– Слыхал уже? Гонец из Владимира прибыл с грамотой от великого князя, – поприветствовав воеводу, спросил он.
– Не слышал, встал только, – зевнув, ответил Ратьша. – Что пишет Юрий Всеволодович?
– Не знаю пока. Вишь, только въезжаю. Думаю, надобно в стольную палату подаваться. Там князь грамоту огласит. Князья и думные бояре уже там собираются. Скоро туда и послов татарских приведут, так что облачайся, поснедай да ступай туда же.
– Ладно, только водицы в лицо плесну.
– Поешь все же, – посоветовал Олег. – Чаю, не скоро что начнется. Успеем соскучиться.
– Может, ты и прав, брате, – кивнул боярин. – Ступай, а я и впрямь поем, протрясся в дороге.
Ратьша отправился к колодцу. Здесь, скинув полушубок и оставшись голым по пояс, попросил Первушу слить ему из бадьи: привык он к такому ежеутреннему омовению, когда пребывал в своей усадьбе, да и здесь, на княжьем подворье, которое считал своим вторым домом. Обливался в любую погоду, даже в лютую стужу, зато никогда не хварывал, хоть, бывало, приходилось в зимнюю пору в лесу ночевать без шатра на наломанном сосновом аль еловом лапнике, прикрывшись овчиной.