т на рынке Вильи компакт-дисками, возраст приблизительно тридцать пять – сорок лет, волосы черные с проседью, ходит обычно в футболке с символикой рок-клуба и черных высоких башмаках армейского образца, так называемых берцах, а относительно второго показал, что ему известно лишь, что его зовут Брандо, но имя это или кличка, сказать затрудняется, на вид – лет восемнадцати, худощавого телосложения, глаза черные, волосы черные, коротко стриженные и взбитые надо лбом, светлый мулат, одет в коричневые бермуды и футболку клуба «Манчестер» с номером Чичарито[15] на спине, и провел с ними и со своим пасынком, словесный портрет которого составил ранее, около двух часов, в течение которых в общественных местах они употребили несколько литров тростниковой водки, заранее смешанной с апельсиновым соком и принесенной Брандо в пластмассовой канистре, а также курили сигареты с марихуаной, тогда как его спутники, то есть Луисми, Вилли и Брандо, помимо этого, принимали психотропные препараты, название и тип которых задержанному неизвестны, и так продолжалось до двух часов дня, когда его пасынок спросил, выполнит ли он его просьбу, а я ему говорю, бензин кончается, деньги, мол, сначала давай, и тут понял, что деньги привез Брандо, потому что именно он протянул мне бумажку в пятьдесят песо и сказал: свези нас в Ла-Матосу, а я ему сказал: это будет стоить сотню, а он мне: полтинник сейчас, полтинник после, я согласился, и мы поехали, все поехали, кроме Вилли, который лежал в отрубе на парковой скамейке и не видел, как мы влезли в пикап и поехали на заправку, а потом, по главной улице – в Ла-Матосу, и Брандо показывал дорогу, а потом сказал свернуть направо на грунтовку, ведущую к сахарному заводу. Тут я понял, что сучата эти хотят, чтобы я их подвез к дому человека по прозвищу Ведьма, и мне стало не по себе, я туда ездить не люблю, из-за того главным образом, что, если верить людям, творится в этом доме, однако промолчал, потому что знал – ребята лишь попросят у хозяйки денег, долго не пробудут, дело минутное, вошел – вышел, а я могу ведь остаться ждать их в машине, а потом поедем дальше пить, ну, или это Брандо мне так сказал, а сначала велел приткнуться у дерева метрах в двадцати от Ведьминого дома и ждать, они, мол, скоро, из машины не выходить и дверцу не запирать, а Луисми ничего не говорил, но я заметил, что он очень нервничает, да оба они очень нервничали, и я еще подумал, как странно, что он ничего не прибавил от себя, на него не похоже, ну, тут они вылезли и ушли, и только тогда Мунра заметил, что они унесли с собой его костыль, а когда увидел их в зеркало, оба уже огибали дом, чтобы войти с черного хода, через кухню, как однажды попал в это домовладение и сам задержанный, по его словам, это было единственный раз в его жизни, больше восьми лет назад, Мунра тогда еще ездил на мотоцикле, и авария еще не случилась, и он тогда привез туда Чабелу, вроде бы на чистку, но когда дверь открылась, и Мунра увидел, какой же там немыслимый срач, как там все просто заросло грязью, кухню эту увидел, смердящую от протухших объедков, а вся стена на другой стороне, выводящей в коридор, была испещрена непристойными картинками, какими-то росчерками и каббалистическими знаками, черт знает что означающими, да, ну и вот, увидев все это, он как-то засомневался, тем паче что сам-то был нездешний, он из Гутьерес де ла Торре, и до тех пор никто ему не говорил, что Ведьма эта – на самом деле мужчина, лет примерно сорока – сорока пяти, а ходит в черном женском одеянии, а ногти у него длиннющие и черным лаком покрыты, страх смотреть, и, хоть на голове что-то вроде покрывала, лицо, значит, закрыто, но только глянешь на эти ручищи и услышишь этот голос, враз смекнешь, что перед тобой педераст, и Мунра тогда сказал Чабеле, что он вообще был против чистки, а теперь, значит, окончательно передумал, потому что зло берет, как подумаешь, что этот извращенец станет в ней копаться, Чабела же тогда сильно разозлилась и долго еще потом зудела, что он в аварию попал из-за того, что не дал сделать чистку, Бог его наказал за гордыню, хотя Мунра сильно подозревал, что это Ведьма навела на него порчу, отомстив за то, что лишил ее заработка, и только из-за этой истории с Чабелой он узнал, где там вход на кухню в этом доме, а не потому, что у него были какие-то личные счеты с ней, и я уж говорил, меня просто воротило от того, как она выглядела и как держалась, однако никогда я не выражал желания причинить ей вред или ущерб, я ничего не видел, говорю же, ничего не видел и не знал, что там происходит, что они с ней сделали, не видел, как они ее убили, потому что, сеньор команданте, сами видите – я же еле хожу, я же инвалид с февраля две тысячи четвертого; в толк не возьму, о каких деньгах речь, клянусь вам, что эти молокососы ничего не сказали о том, что задумали, сунули мне полтинник на бензин, а остальное обещали дать потом, да так и не дали. Я-то думал, у них дело какое к Ведьме, почем же мне было знать, что они задумали ее убить, я ведь и из машины-то не вылезал, так все это время и просидел за рулем, ждал, когда они выйдут, а эти сучата чего-то задержались в доме, и Мунра забеспокоился и хотел даже уехать от греха подальше, но тут наконец услышал крики Луисми, обернулся и увидел, как они подходят к двери автомобиля и несут, а верней сказать, тащат бесчувственное тело, доволокли – и всадили внутрь, в салон, бросили на пол и сразу закричали – давай жми, жми, и Мунра сразу – педаль в пол, и машина прямо полетела по грунтовке в сторону сахарного завода, но тут парни сказали ему, чтоб к реке не ехал, а свернул на другую дорожку, которая вела к полю на задах комплекса, место это Мунра знал – иногда вместе с Луисми и прочими приятелями приезжал сюда выпить холодненького под деревьями на берегу ирригационного канала, покурить травки, поглядывая в умирающем свете заката на бескрайнее море кустов, а поскольку радио в машине не работало, кто-нибудь непременно врубал на полную громкость музыку в своем телефоне, и где-то после первого поворота Ведьма принялась кряхтеть, постанывать, как от боли, и задыхаться, сучата же кричали, чтоб заткнулась, пинали ее и топтали, а когда Мунра подрулил к каналу, крикнули ему – тормози, и он послушался, и они высадили Ведьму из машины, вернее, вытащили ее за волосы и за одежду наружу, и Мунра увидел, что волосы у нее? – у него? у этого существа, короче – влажные все, спутанные и будто склеенные, и не сразу понял, что это кровь, да и весь пол в машине был мокрый, хоть это он увидел не тогда, а уже потом. Пока же сидел за рулем, положив руки на колени, вперив взгляд в ровные ряды тростника – приземистого тростника, жаждущего тростника, жадно ждущего пришествия дождей, и шеренги зарослей тянулись до самого берега и еще дальше – до голубых холмов, и правда, правда, чистая и истинная правда, что ему хотелось взглянуть туда, где – он был почти уверен – сучата сейчас разденут Ведьму и швырнут в канал – просто так, забавы ради, потехи для, как ему уже раньше случалось видеть, но что-то не давало ему обернуться, он весь словно одеревенел, застыл, да так, что не решался даже посмотреть в зеркало заднего вида, и еще не покидало его ощущение, будто он в машине не один, будто есть тут кто-то еще, и этот кто-то перебирается сейчас с задних сидений вперед, туда, где сидит Мунра, а тот слышит даже, как поскрипывают пружины под тяжестью этого кого-то или чего-то, что бы это ни было, и тут ему вспомнился давешний сон, и он вспомнил, что всегда говорила бабушка, когда кто-нибудь поминал при ней черта, и пробормотал: Господи, сохрани, спаси и помилуй, на Тебя уповаю, – и тут в стекло ударил внезапный порыв ветра, даже слегка влажного, словно бы уже несущего с собой неминуемо-скорый дождь, пригнул к земле тростник, а высоко посреди неба черная туча, словно крышкой, закрыла солнце, и немая молния упала в далекие горы, упала, не издав ни звука, даже не слышно было, как сухое дерево затрещало, переламываясь, и вмиг обуглилось, Мунре же на миг показалось, что он оглох, потому что спутники должны были орать ему в самое ухо и даже трясти за плечо, требуя, чтоб заводил скорей, позабыв, видно, что мотор и так работал, чтобы отпустил ручной тормоз и скорей двигал отсюда, а он не понимал, что эти двое говорят ему, потому что пока вел машину, не сводя глаз с дороги, они горланили и хохотали и порой даже слышались какие-то удары, а когда пришел в себя, было уже совсем темно, и они проехали Плайа де Вакас и двигались в сторону Вильи по главному проспекту до парка Аюнтамьенто, в этот час заполненного людьми – кто гулял, кто пил пиво на лавочке, а мальчишки из школьного духового оркестра репетировали, готовясь к параду, имевшему быть в понедельник первого мая, и все тут было так благостно и тихо, и даже сучата за спиной утихомирились и примолкли, а через несколько кварталов Брандо попросил высадить его, и Мунра затормозил, и Брандо сошел, и только когда он побежал прочь от машины, Мунра заметил, что на нем уже не футболка Манчестера, а черный лонгслив, а Луисми пересел вперед, стал чего-то напевать, как бывало, когда он сидел дома и думал, что его никто не слышит, и Мунра, руля в Ла-Матосу, думал, что все это было в шутку, не всерьез, устроили эти сопляки себе потеху, перепились у Ведьмы и решили ее подразнить, попугать немного, а? И откуда же ему было знать тогда, что она уже померла или умирает, он-то ведь не видел, что с ней сделали, его просто использовали эти подонки сопливые, мать их не скажу что, предложили денег, чтоб свез, он и согласился, как он мог знать, что они задумали, их и надо спрашивать и насчет денег, они же в дом вошли, не он, да и потом не в первый же раз, они постоянно там ошивались, вся Ла-Матоса давно знает, что Ведьма и Луисми крутят любовь и постоянно собачатся из-за денег, спросите у него самого, спросите у Брандо, этот паскудник живет в трех кварталах от парка, почти напротив мастерской дона Роке, желтый дом с белым крыльцом, спросите этого козла, куда он дел деньги, а заодно и – где обещанный полтинник, полтинник, о котором сам Мунра совсем забыл и не вспомнил, пока не улегся в постель и, без конца ворочаясь во влажных от испарины простынях, попытался уснуть, однако стоило лишь закрыть глаза, чудилось, что летит в бездонную пропасть, но и бодрствовать было невыносимо, и мучили неотвязные мысли о Чабеле, и он снова и снова набирал ее номер, но абонент опять был вне зоны доступа, и уже на рассвете он совсем было решился попросить у сучонка его таблеточку, но не решился в темноте брести через патио, да и, конечно, тот небось все уже сожрал, как за ним водится, и ведь допрыгается он, наглотается так, что в один прекрасный день уснет и не проснется, успел подумать Мунра, проваливаясь наконец в беспокойное забытье.