[76].
Что же было делать митрополиту? Ответ очевиден — либо идти на все уступки, либо стоять до конца, надеясь только на Бога и понимая, какую страшную ответственность на себя принимаешь. Альтернатива не из легких, выбор изначально ограничен несвободой, осознанием личной ответственности за возможный полный погром Церкви, который непременно будет, если не найти общего языка с Е. А. Тучковым. А вдруг компромисс удастся и Церковь получит не только долгожданную справку, но и законные рамки для своего бытия в богоборческом государстве?! А вдруг…
VI
Постараемся разобраться в том, имел ли митрополит Сергий право надеяться на это «вдруг» и если имел, то что питало его надежды.
Для решения поставленной задачи вспомним основные события, предшествовавшие «Декларации». Историю эту, как мне кажется, необходимо вести с 1922 г. Сегодня, благодаря исследованиям отечественных ученых[77], которых наконец допустили в ранее закрытые хранилища, а также благодаря публикациям уникальных архивных документов [78], доказано, что именно с конца 1922 г. реальную политику в отношении Церкви стали определять сугубо в Кремле и на Лубянке, а не в в стенах канцелярий VIII (переименованного затем в V) ликвидационного отдела Народного комиссариата юстиции, ранее курировавшего вопросы государственно-церковных отношений. Подобная переориентация свидетельствовала, что большевики взялись за Церковь всерьез, поставив вопрос об искоренении религии в плоскость практических решений. События тех лет ярко иллюстрируют сказанное.
Впрочем, помимо внеюридических («неформальных») методов борьбы с Церковью, маскируемых под борьбу с контрреволюцией, власти тогда же стали использовать и вполне легальный. Они пытались давить на «тихоновцев» с помощью «разрешительного» принципа, используемого в законодательном порядке: согласно декрету ВЦИК и СНК от 3 августа 1922 г. «О порядке утверждения и регистрации обществ и союзов, не преследующих цели извлечения прибыли, и порядке надзора за ними», все религиозные общества, дабы открывать свои действия, должны были пройти регистрацию в отделе управления губернского или областного исполкома[79]. Инструкция к декрету (от 10 августа) вводила принцип обязательной регистрации, в том числе и религиозных общин, в НКВД. Именно его местные органы получили право разрешать или запрещать само существование таких организаций[80].
Августовское постановление, голода, изъятия церковных ценностей и обновленческой смуты не получившее должной оценки, стало своеобразным юридическим «тараном», введенным в институциональную Церковь под канонаду антирелигиозных тирад богоборческой прессы и уголовных преследований, направленных против православных клириков и мирян. Ярким доказательством этого стало принятие НКЮ и НКВД 28 апреля 1923 г. специальной инструкции «О порядке регистрации религиозных обществ и выдачи разрешений на созыв съездов таковых». Инструкция исходила из постановления ВЦИК и СНК от 3 августа 1922 г. Так, пункт 2 заявлял, что ни одно религиозное общество не может открыть свои действия без регистрации в отделе губернского или областного исполкома. А следующий пункт пояснял, что для этого необходимо сделать желающим учредить религиозное общество гражданам: предоставить протокол собрания учредителей, устав общества и список самих учредителей.
Подобные разъяснения, казалось бы, никак не стесняли права верующих. Однако следующие пункты заставляли с сомнением отнестись к подобному утверждению. «Отдел управления губ. или облисполкома отказывает в регистрации фактически существующего или только возникающего религиозного общества, — говорилось в 5 пункте инструкции, — 1) если число членов его или число учредителей менее 50 человек местных жителей, не ограниченных по суду в правах; если устав общества, подлежащего регистрации, задачи его и методы деятельности противоречат конституции РСФСР и ее законам»[81] (выделено мной — С. Ф.).
Итак, если учредитель состоял под судом, то это уже было поводом для отказа (вспомним, что в 1923 г. сам Патриарх Тихон и многие верные ему епископы находились в заключении). Кроме того, доказать, что устав общества, задачи и особенно методы его деятельности противоречат закону в условиях нагнетавшейся антирелигиозной истерии было делом несложным. 7-ой пункт инструкции был просто провокационным: «Религиозные общества, не зарегистрировавшиеся в указанном порядке в трехмесячный срок со дня опубликования настоящей инструкции в „Известиях В ЦИК“, считаются закрытыми»[82]. Разумеется, религиозные общества лишались и прав юридического лица, не имели собственности, а наблюдение за их деятельностью, понятное дело, возлагалось на НКВД.
На фоне ожидавшегося тогда суда над Патриархом Тихоном[83] любой серьезный и непредвзятый наблюдатель понимал значение апрельской инструкции: институциональная «тихоновская» Церковь обречена на уничтожение. К тому же, 29 апреля 1923 г. открылся обновленческий «Собор», вскоре принявший постановление о лишении Патриарха не только священного сана, но и монашества. Обновленцев, в отличие от «тихоновцев», власть поддерживала. Они получили все необходимые справки и могли действовать легально. Однако и усиление (даже формальное — организационное) верных правительству церковников не входило в интересы безбожных властей. Да и международный резонанс, вызванный репрессиями против Первосвятителя, необходимо было учитывать: так, например, майский 1923 г. ультиматум лорда Керзона содержал упоминание о религиозных гонениях в России.
В итоге Патриарх Тихон в июне 1923 г. был выпущен на свободу, предварительно вынужденно покаявшись в «грехах» («Я отныне Советской власти не враг»), хотя судебное дело против него прекратили лишь в марте 1924 г.
По мнению Н. А. Кривовой, ко времени освобождения Первосвятителя, Русской Православной Церкви как целостной организации не существовало[84]. Власти откровенно продемонстрировали перед всей страной, как они относятся к «рясофорным контрреволюционерам» и какое будущее ждет всех противников их власти.
Что было делать в этих условиях Патриарху? Прежде всего — восстановить разрушенное обновленцами. В 1924 г. у «тихоновцев» было уже 50 % всех приходов, в то время как у обновленцев — 35 % и 15 % придерживались автокефальной (или колеблющейся обновленческой) ориентации[85]. Множество священников и епископов вновь воссоединились с Церковью, порвав с обновленцами. Но главное для Патриарха в этих условиях было добиться легализации органов церковного управления, получить равные перед законом права, — как с обновленцами, так и с другими религиозными группами. Опасность закрытия не зарегистрированного в трехмесячный срок религиозного сообщества оставалась актуальной.
Я думаю, что официальные деятели, добивавшиеся легализации (председатель Московского Епархиального Управления профессор В. П. Виноградов, например) не сразу разобрались, что власти сознательно будут затягивать решение этого вопроса. Совершенно права Н. А. Кривова, заметившая, что властям было выгодно оттягивать легализацию, играя на полуофициальном положении тихоновского управления.
Кстати сказать, и формальных поводов отказать у советских органов хватало. Разумеется, просившие регистрации «тихоновцы» не могли их не видеть. Тот же профессор Виноградов в докладной записке на имя члена Президиума ВЦИК СССР П. Г. Смидовича отмечал, что «хотя эта церковная организация объединяет собою подавляющее большинство русского православного населения, она, вследствие состояния под судом ея главы — Патриарха Тихона, оказывается не имеющей никакой определенной легализации»[86]. И тут же, несколькими строками ниже, профессор зачем-то напоминает о попытках членов Церковного Управления в течение четырех месяцев «войти и действовать в возможно более полном контакте с отдельными представителями государственной] власти Г. П.У и НКЮ, но все эти попытки не могли привести к желанной цели вследствие частного, случайного и неофициального характера бывших для сего сношений»[87]. Что же получается? Получается, что В. П. Виноградов стучится в закрытую дверь, не желая видеть очевидного — нормальные отношения с Православной Церковью, возглавляемой Патриархом Тихоном, власти не нужны.
Очередным доказательством этого стала попытка уже самого Патриарха Тихона решить вопрос с легализацией. В мае 1924 г. он встретился с Председателем СНК А. И. Рыковым, пожаловавшись главе правительтва «на то преимущественное положение, в которое поставлены обновленцы по сравнению с ним», а также указал «на противоречивость между публикуемыми постановлениями и практикой соответствующих органов власти» в отношении себя и своих сторонников[88]. В результате состоявшейся беседы Рыков затребовал от наркомюста Д. И. Курского исчерпывающую справку и получил, казалось бы, вполне удовлетворительный ответ: «После прекращения дела о патриархе Тихоне ВЦИКом, полагаю не имеется для так называемой тихоновской церкви препятствий идти путем легализации своей организации наряду с обновленческой»[89]. Свершилось! Ведь товарищ Курский считал наиболее правильной линией допустить «свободную конкуренцию» обновленцев и «тихоновцев».
Удивления достойно, что после этого Патриарх «не спешил» получить долгожданную справку! Удивляться мы будем до той поры, пока не получим ответа на вопрос: а был ли проинформирован Святейший Патриарх о письме Курского? Смею предположить, что вряд ли. Игра в «кошки-мышки» продолжалась.