Патриарху предложили включить в состав Синода «протопресвитера всея Руси» В. Д. Красницкого — обновленца, лично вручавшего Первосвятителю в мае 1923 г. постановление «Собора» о снятии с него сана и монашества! 19 мая Св. Тихон «в порядке патриаршей милости» и ради мира церковного пошел на этот шаг. «Представьте себе Римского папу, — писал много лет спустя А. Э. Краснов-Левитин, — который назначил бы кардиналом Емельяна Ярославского — эффект будет примерно тот же»[90]. Вся затея была откровенно провокационной. Это стало ясно уже вскоре после принятия Красницкого в церковное общение. Старый принцип «разделяй и властвуй» на сей раз был применен Е. А. Тучковым и стоявшими за ним деятелями НКВД слишком грубо: уже в июне Патриарх заявил о нежелательности какого-либо общения с «протопресвитером».
Итак, цена легализации вновь подтверждена: это разрушение институциональной Церкви. Бескорыстно отдать справку власти не желают. Однако Патриарх предпринял еще одну попытку: как выяснила Н. А. Кривова, с новым обращением в правительство, НКВД и к Е. А. Тучкову о регистрации Священного Синода он обратился 28 февраля 1925 г[91].
Церковные лидеры должны были привыкнуть к мысли о том, что за легализацию им придется отказаться от права самостоятельно принимать решения, касающиеся даже внутрицерковной жизни: наглое поведение агента НКВД Красницкого, требовавшего от Патриарха не только сохранения за ним прежнего обновленческого титула («протопресвитера»), но и включения в Высший Церковный Совет в качестве товарища председателя, показывали это со всей очевидностью.
Впрочем, был и еще один вывод: не давая регистрации, власти, тем не менее, не стремились осуществить «закрытие» подзаконной Церкви (хотя можно задаться и риторическим вопросом: а как бы они [власти] в указанное время осуществили это «закрытие» на практике?) Трехмесячный срок давно прошел, а институциональная Церковь существовала. Данное обстоятельство, равно как и опыт подзаконного существования должен был научить ни при каких обстоятельствах не доверять официальным властям. «Компромисс, к которому власти склоняли Церковь и который достигался пытками и заточением ее иерархов, был таким же мифом, как и многое другое, — справедливо отмечает, характеризуя уроки взаимоотношений Церкви и государства 1922–1925 гг., Н. А. Кривова. — Надежда на компромисс была иллюзией, искусственно внушаемой большевиками, и никакие усилия не изменили бы их стремления уничтожить Церковь, носительницу враждебной идеологии»[92].
Раз так, то что же делать наследникам Патриарха? Как им вести церковный корабль, когда «тихоновщину» власти продолжают считать антисоветской группировкой?
VII
На первый взгляд, ничего загадочного на самом деле нет. Необходимо лишь продолжать политику почившего Первосвятителя, который буквально в день своей смерти (7 апреля 1925 г.) составил и подписал специальное послание об отношении к существующей государственной власти (так называемое «Предсмертное завещание»).
«Завещание» начиналось реверансом в адрес Советской власти, принявшей «на себя тяжелую обязанность — устранение жутких последствий кровопролитной войны и страшного голода», и буквально сразу же озаботившейся проведением в жизнь принципа свободы совести, обеспечившим всем религиозным сообществам, «в том числе и нашей Православной Церкви, права и возможность жить и вести свои религиозные дела согласно требованиям своей веры, поскольку это не нарушает общественного порядка и прав других граждан». Далее Патриарх убеждал верующих в том, что они должны, «не допуская никаких компромиссов или уступок в области веры, в гражданском отношении <…> быть искренними по отношению к Советской власти и работе СССР на общее благо». Более того, ев. Тихон призывал «в сие ответственное время строительства общего благосостояния народа слиться с Нами в горячей молитве ко Всевышнему о ниспослании помощи Рабоче-Крестьянской власти в ее трудах для общенародного блага» и, обращаясь непосредственно к церковно-приходским общинам и их исполнительным органам, убедиться в том, «что Советская власть — действительно народная Рабоче-Крестьянская власть, а потому прочная и непоколебимая». «Деятельность православных общин, — писал он далее, — должна быть направлена не в сторону политиканства, совершенно чуждого Церкви Божией, а на укрепление Церкви, веры православной, ибо враги Святого Православия — сектанты, католики, протестанты, обновленцы, безбожники и им подобные — стремятся использовать каждый момент в жизни Православной Церкви во вред Ей» (выделено мной — С. Ф.). Помимо подобных заявлений, Патриарх осудил контрреволюционную деятельность зарубежных иерархов и заявил о полной своей свободе («поелику нет на земле власти, которая могла бы связать Нашу Святительскую совесть и Наше патриаршее слово»). После столь громких заявлений, св. Тихон выразил твердую уверенность, что власти будут относиться «к нам» с полным доверием и дадут возможность преподавать детям Закон Божий, иметь богословские школы и издавать книги и журналы в защиту Православия[93].
«Предсмертное завещание» даже на первый взгляд поражает своей внутренней противоречивостью. Кажется, что писал его не один человек, в любом случае, его кто-то «правил». В самом деле, как можно, не допуская никаких компромиссов в области веры и не погрешая против Церкви, быть искренними по отношению к Советской власти, и в то же время несколькими строчками ниже констатировать желание врагов Православия (в том числе безбожников) использовать всякий момент в жизни Церкви ей же во вред?! Ведь Советская власть — это изначально безбожная власть, на практике многократно доказавшая, как она понимает свободу совести для «тихоновцев».
Как можно выражать твердую уверенность, что, сделав очередные уступки, эту рабоче-крестьянскую власть можно в чем-то убедить? Объяснять данный пассаж наивностью Святителя я не могу — тому мешает история так и не состоявшейся легализации.
Кроме того, дело не только в том, что документ грешит противоречивостью — в конце концов Е. А. Тучков мог внести свои «исправления» без ведома автора. Проблема заключалась в том, что «Завещание» с самых первых строк говорило не столько о желании Церкви жить с безбожной властью в мире, сколько заявляло о ее [власти] изначальной правоте. Напомню: именно Советская власть взяла на себя тяжелую обязанность устранить (sic!) последствия не только войны, но и голода! Следовательно, она была права, насильственно изымая церковные ценности и даже привлекая к уголовной ответственности самого Патриарха. Получалось, что св. Тихон раскаивался в своей предшествовавшей деятельности.
Разумеется, мы помним, что однажды (летом 1923 г.) Святитель уже «каялся». Но мы также знаем, что покаяние это было вызвано желанием получить возможность поскорее вступить в борьбу с обновленцами. На свободе Патриарх убедился в том, что они не имеют значительного влияния на православную паству и уже в ноябре 1923 г. не поддался на провокацию Тучкова — отказался вступать в контакт с обновленческим Синодом. «Близким своим он говорил тогда, что теперь, когда он спокоен за судьбу Церкви, он с радостью пойдет в тюрьму»[94].
Итак, мы не должны считать, что к весне 1925 г. Патриарх вдруг все забыл и ради легализации простодушно пошел на сотрудничество с Тучковым.
Однако документ был не только опубликован — его истинность подтвердил Патриарший Местоблюститель митрополит Крутицкий Петр (Полянский) и Уральский митрополит Тихон (Оболенский)[95].
Казалось бы, все точки над «i» благодаря этому подтверждению расставлены. Не станет же лгать ближайший соработник почившего Патриарха! Разумеется, обвинить во лжи митрополита Петра невозможно. В чем же тогда дело?
На эту тему писали неоднократно. Сторонники подложности «Завещания» указывали, что митрополит не разоблачил Тучкова — истинного автора, заботясь о благе Церкви. Критики подобного мнения, напротив, подчеркивают, что отсутствие со стороны Местоблюстителя протестов после опубликования «Завещания» «составляют твердое ручательство за то, что эти возможные вставки не меняют существенно содержания документа»[96]. Правда, протоиерей Владислав Цыпин, которому принадлежат процитированные слова, соглашается с возможностью тучковских вставок в документ и после того, как он был подписан. Но… Все-таки, думается, проблема заключается в ином. Митрополит Петр всей своей деятельностью (до декабрьского 1925 г. ареста) никак не сумел выполнить «волю» своего предшественника! Мы не знаем ни одного аналогичного «Завещанию» документа, вышедшего из-под пера владыки. Более того, проект декларации в СНК СССР, который митрополит собирался передать непосредственно главе правительства, поражает своей несхожестью с апрельским посланием Патриарха. Характерно, что тот же о. Владислав Цыпин, приведя значительный отрывок декларации, не преминул отметить, что хотя она [декларация] попала в руки властей только после обыска у Местоблюстителя, «но умонастроение митрополита Петра было хорошо известно властям. Они вполне понимали, что им не удастся сделать из него орудие исполнения своих разрушительных для Церкви замыслов»[97].
Получается, что «Предсмертное завещание» никак не повлияло на проводившуюся митрополитом Петром церковную политику — ему так и не удалось наладить «нормальные» отношения с богоборцами и доказать свое искреннее расположение к Советской власти. Думается, что и сама деятельность Местоблюстителя с апреля по декабрь 1925 г. — показатель того, что, вынужденный (по какой-то, видимо, серьезной, причине) промолчать первоначально (после загадочной смерти Патриарха), в дальнейшем владыка не стал продолжать «игру» с Тучковым, закономерным итогом чего был его арест.