Каково же было происхождение патриаршего «Завещания»?
Окончательный ответ на этот вопрос дать не удастся, однако предположение высказать возможно. Скорее всего, св. Тихон составил для Тучкова первоначальный набросок требований к власти, а также тех мер, на которые могло пойти церковноначалие, уступая государственному давлению. В этом «протодокументе» вполне могли появиться заявления о свободе совести и о Конституции СССР как о гаранте названной свободы; о гонениях на православных в Польше; о критике деятельности заграничных иерархов; слова о возможности установления искренних отношений с властями и напоминание им («Мы выражаем твердую уверенность»), что эти отношения вернут Церкви право преподавания Закона Божия детям православных, иметь богословские школы, издавать церковные журналы и т. п.
Используя тихоновские предложения, Тучков мог вполне самостоятельно составить документ, включив в его состав подлинные выражения Патриарха. Проблема, таким образом, заключается в том, что св. Тихон не был автором «Предсмертного завещания», хотя многие его мысли нашли в нем отражение. Алогичное и некорректное, оно с самого начала некоторыми церковными деятелями стало восприниматься как изготовленная ГПУ фальшивка. Такого же мнения придерживаются и некоторые историки Церкви[98]. Кто знает, но, может быть, именно невозможность в тех условиях заявить об использовании Тучковым подлинных записок Первоиерарха, а также отсутствие подлинника и заставили митрополита Петра выступить с известным заявлением.
Разумеется, я нисколько не сомневаюсь и в правильности вывода о. Владистава Цыпина, утверждающего, что «и на смертном одре святитель Тихон не пожелал и не мог устраниться от столь неблагодарных трудов по выработке линии Церкви в ее взаимоотношениях с государственной властью, Церкви враждебной»[99]. Однако из этого вовсе не следует, что «Предсмертное завещание» — написано им.
Наконец, мы не должны забывать и о психологическом факторе — Патриарх не мог не думать о том, как православные воспримут его призыв налаживать искренние отношения со своими гонителями. Неслучайно, «Завещание» не произвело на верующих такого впечатления (даже после заверений митрополитов Петра и Тихона), как «Декларация» митрополита Сергия в 1927 г., хотя мысли в первом и во втором документах звучали схожие. На Патриарха смотрели как на исповедника, Митрополит Сергий такого авторитета не имел. Кроме того, некоторая «похожесть» «Завещания» и «Декларации» лишний раз заставляла задуматься о едином авторе, которого следовало искать не среди церковных иерархов, а на Лубянке.
Дальнейшие события развивались в соответствии с ранее принятым официальными властями сценарием: от митрополита требовались уступки. Игра в легализацию наконец должна была кончиться. В самом деле: Православная Церковь («тихоновцы») не имела регистрации с 1923 г. При этом все следившие за попытками ее [регистрации] получения знали, что Церковь старается найти приемлемый компромисс с государством, разумеется, не допуская ГПУ к решению своих внутренних (прежде всего кадровых) дел. С другой стороны, не дававшее регистрации государство демонстрировало свое отношение к Православной Церкви как к силе контрреволюционной. Подобным отношением государственные власти по сути провоцировали вопрос: почему же эта «контрреволюционная» сила так долго терпится и не уничтожается окончательно? Разумеется, в условиях нэп’а подобный вопрос мог ставиться только гипотетически, но, тем не менее, от этого он не переставал быть актуальным.
Следовательно, перед митрополитом Сергием стояла жесткая альтернатива: либо он поможет Е. А. Тучкову завершить игру в легализацию так, как это желательно ГПУ, либо разделит участь своего предшественника.
В подобных условиях Заместитель Местоблюстителя и начинает искать выход из тупика государственно-церковных отношений. 28 мая 1926 г. он составляет первоначальный вариант Декларации, в которой напоминает, что стремление получить регистрацию было одной из постоянных забот почившего Патриарха. Вместе с тем, Заместитель тут же оговаривается, что «наши приходские общины существуют вполне легально (на основании договоров, заключенных с правительством) и как таковые имеют право признать над собою в своих чисто духовных делах руководителя, какого хотят».
В чем же тогда дело, зачем нужна регистрация?
Ответ прост. «Отсутствие особой регистрации наших церковно-правительственных органов, — писал Сергий, — создает для иерархии много практических неудобств, придавая ее деятельности какой-то скрытый или даже конспиративный характер, что в свою очередь порождает много всяких недоразумений и подозрений»[100] (выделено мной — С. Ф.). Итак, дело в иерархии. Это безбожные власти прекрасно понимали: не случайно по данным на 1 апреля 1927 г. 117 православных епископов находилось в различных местах заключения[101].
Но могла ли власть рассчитывать на полное (физическое) уничтожение иерархии? Наверное, могла (хотя в то время сделать это было затруднительно). Впрочем, попытка уничтожения институциональной Церкви не могла рассчитывать на полный успех прежде всего по той причине, что приходские общины существовали еще вполне легально.
Понимал это и митрополит Сергий. Думается, поэтому он, обещая в Декларации полную лояльность Советской власти, от имени православной иерархии заявил, что она не может «взять на себя каких-либо особых обязательств для доказательства такой лояльности»[102]. Нетрудно предположить, что подобный пассаж должен был вызвать неудовольствие Лубянки, куда (на имя наркома внутренних дел) 10 июня 1926 г., в качестве приложения к заявлению о регистрации, его и направил митрополит Сергий. Заявление состояло из пяти пунктов, в которых содержались просьбы Заместителя Местоблюстителя к власти зарегистрировать его и «Канцелярию Московской Патриархии», дать распоряжение на места о регистрации епархиальных органов власти, разрешить время от времени созывать небольшие собрания архиереев (впредь до Поместного Собора), а также издавать периодический Вестник и организовать духовное обучение[103].
Разумеется, данное заявление не могло встретить сочувствия со стороны Е. А. Тучкова и его организации. Митрополит получил отказ. Понимал ли он, что от него требуется? Нет никаких сомнений в этом сомневаться: записка Сергия от 20 декабря 1924 г. тому ясное подтверждение. В чем же тогда дело?
Думается, что Заместитель Местоблюстителя просто не мог ломать политической линии своего предшественника, зная как настроения епископата, так и активных мирян. Не имея возможности проводить самостоятельную линию в области государственно-церковных отношений, митрополит на первых порах пытался добиться легализации без кардинальных со стороны Церкви уступок. Если бы Владыка продолжал идти по этому пути и далее, его закономерно ждала бы судьба митрополита Петра. Что же оставалось предпринять? Одно из двух: или нелегально попытаться восстановить патриаршее возглавление Церкви (о чем уже шла речь), или же — пойти навстречу предложениям Е. А. Тучкова…
После неудачи первого «или», для митрополита остался последний шанс. Заметим, что этот шанс остался у митр. Сергия даже после того, как он — Заместитель Местоблюстителя, возглавлявший тогда православное священноначалие, — был арестован по такому скандальному для властей делу!
Последующие события известны: 16 мая 1927 г. он подает в НКВД «Заявление-ходатайство о возбуждении регистрации церковного управления», в котором просит разрешения на устройство двумя днями позже предварительного совещания «по вопросу об указанном ходатайстве». 18 мая в НКВД направляется новое, уже развернутое заявление, в котором митрополит Сергий просит власти зарегистрировать его и Временный Священный Синод, (указывая имена его предполагаемых членов), а также «сделать распоряжение местным властям о разрешении по епархиям регистрировать <…> епархиальных и викарных архиереев (староцерковников) с епархиальными при них советами и канцеляриями»[104]. Еще через два дня — 20 мая — митрополит был уведомлен, что его заявление в НКВД получено и принято к сведению — «препятствий к деятельности органа, впредь до утверждения его, не встречается»[105]. Долгожданная справка была получена. Но не обесценила ли ее сама «игра», ведшаяся более трех с половиной лет?
В «Истории Русской Церкви» о. Владислава Цыпина упоминается рассказ, согласно которому Заместителю Местоблюстителя в тюрьме угрожали расстрелом сестры, арестованных архиереев и священников, требуя заявлений в поддержку Советской власти, осуждения контрреволюции (как в СССР, так и за рубежом), устранения неугодных властям епископов, согласования с НКВД выбора кандидатов на архиерейские кафедры, а также, в случае их ареста, — увольнения и запрещения в священнослужении, прекращения поминовения за богослужением. В ответ митрополит Сергий просил о легализации, разрешении на созыв Поместного Собора и выборах Патриарха, освобождении заключенных клириков, восстановлении церковных школ и открытии журналов[106].
Собственно, в обмен на легализацию митрополиту предложили пойти на полную и безоговорочную капитуляцию. Как он мог спасти жизни епископов и священников, добиться согласия на созыв Собора и восстановление духовных школ, соглашаясь на условия Тучкова? У меня нет ответа на поставленный вопрос. История предшествовавших пяти лет доказала, что жизнь духовенства для безбожных властей не имеет никакой ценности, точнее сказать, чем ярче архиерей, тем меньше у него шансов «заслужить» благоволение хозяев Лубянки. Разумеется, нельзя забывать, что в то время в СССР был нэп и массовые расстрелы уже не практиковались, а 1937-ой год был еще впереди. Но нельзя также недоучитывать провокаторский «талант» Тучкова, любой ценой, посулами и обманом стремившегося добиться контроля над церковными кадрами. Митрополит Сергий, равно как и остальные русские архиереи, был