психологически подготовлен к тому, чтобы поверить самым невероятным угрозам — за несколько лет в ГПУ их к этому приучили.
Впрочем, как бы то ни было, в сочетании с полученной Тучковым возможностью решать, какому епископу какую кафедру занимать, будущее православного архиерейства не могло внушать оптимизма.
VIII
За все, как известно, надо платить — за регистрационную справку тоже. Ценой, которую вынужден был заплатить Заместитель Местоблюстителя, и стала «Декларация» 16/29 июля 1927 г., в которой заявлялось, что церковные деятели «не с врагами нашего Советского государства и не с безумными орудиями их интриг, а с нашим народом и с нашим правительством». Митрополит Сергий и члены его «Синода» публично констатировали, что, оставаясь православными, они помнят свой долг быть гражданами Союза ССР «не только из страха, но и по совести». Не обошли они стороной и болезненного вопроса об эмигрировавшем духовенстве, потребовав от него дать письменное обязательство в полной лояльности к советскому правительству «во всей своей общественной деятельности». Не давших такого обязательства грозили исключить из состава клира, подчиненного Русской Церкви. Выражалась надежда и на созыв Второго Поместного Собора.
Казалось бы, ничего особенного митр. Сергий не сказал: в самом деле, почему нельзя заявить о том, что Церковь со своим народом и со своим «рабоче-крестьянским» правительством? Разве постыдно для верующего радоваться успехам родины (пусть даже и атеистической) и огорчаться ее неудачам? На первый взгляд, как будто все так и есть (хотя и возникают определенные недоумения: в самом деле, если Церковь так хочет единения со своим народом, то почему Она не хотела этого единения раньше; и зачем Церкви особо подчеркивать свою лояльность правительству, целиком состоявшему из безбожников, стремившихся ее уничтожить).
В чем же тут проблема? Ведь еще в «Предсмертном завещании», опубликованном за подписью Святейшего Патриарха Тихона, заявлялось, что в гражданском отношении православные «должны быть искренними по отношению к Советской власти и работе СССР на общее благо, сообразуя распорядок внешней церковной жизни и деятельности с новым государственным строем, осуждая сообщество с врагами Советской власти и явную или тайную агитацию против нее». Именно патриаршее «Завещание» призывало всех верующих «слиться с Нами в горячей молитве ко Всевышнему о ниспослании помощи Рабоче-Крестьянской власти в ее трудах для общенародного блага». Там же мы встречаем требование, обращенное к находившимся в эмиграции клирикам «прекратить свою политическую деятельность и иметь мужество вернуться на Родину и сказать правду о себе и о Церкви Божией»[107]. Все это так.
Очевидно, что митрополит Сергий прежде всего на данном «Завещании» Патриарха Тихона и строил свои июльские (1927 г.) выводы и заключения. О подлинности же этого документа писалось выше. Поэтому не будет слишком самонадеянно предположить, что сергиевская «Декларация» имеет того же автора (или, если угодно, соавтора), что и «Завещание» 1925 г. Более того, «Декларацию» можно считать своеобразным расширенным и дополненным «Завещанием», — ведь в ней все политические точки были расставлены уже окончательно, недоговоренностей не осталось.
Данное обстоятельство дает нам дополнительные возможности не признавать Сергиевскую «Декларацию» своего рода закономерным итогом взаимоотношений советского государства и Православной Церкви после 1922 г. Для примера сравним ее с «Завещанием».
Во-первых, в апрельском документе все-таки очевидно прослеживается стремление избежать политически ангажированных заявлений. Будучи вынужден коснуться вопроса об эмигрантском духовенстве и лишний раз напомнить, что «у Нас с ними нет связи» и что «Мы осуждаем их вредную деятельность», Патриарх все же не забыл упомянуть о вольности находившихся за рубежом клириков «в своих» убеждениях, тем самым подтвердив невозможность церковного суда по политическим мотивам.
Во-вторых, в «Завещании» говорилось о принципиальной аполитичности Церкви, осуждалось политиканство, «ибо все враги Святого Православия — сектанты, католики, протестанты, обновленцы, безбожники и им подобные — стремятся использовать всякий момент в жизни Православной Церкви во вред Ей». Далее, из «Завещания» видно, что, когда заходит речь о Советской власти, говорится только о политической системе, новой системе власти. А так как «нет власти не от Бога, — существующие же власти от Бога установлены» (Рим. 13,1), то и безбожная большевистская власть должна быть признана. Подчеркну особо: «Завещание» говорит о системе, а митрополит Сергий — о гражданской родине, Советском Союзе.
Стоит заметить, что слова митр. Сергия о «решительности и бесповоротности», с какой Церковь стала на путь лояльности Советской власти, сопровождались ссылками на волю почившего Патриарха.
Впрочем, эта ссылка также вызывала нарекания критиков «Декларации». «Обоснование на покойном Патриархе Тихоне дает всякое основание заключить, — писал неизвестный критик Заместителя Местоблюстителя, — что санкция от митрополита Петра не получена. А если так, то это уже крупное самочиние»[108].
В сентябре 1927 г. на «Декларацию» откликнулись находившиеся в Соловецком лагере епископы. Одобрив сам факт обращения к правительству с заверениями о лояльности и согласившись с чисто политической частью послания (об обязанности клириков подчиняться советским законам, о неучастии в заговорах и антисоветских организациях, о недопустимости обращения к зарубежным правительствам с целью добиться вооруженного вмешательства во внутренние дела СССР и об устранении духовенства от политической деятельности), архиереи не смогли одобрить «Декларации» в целом. Отрицалась сама возможность Церкви принимать на себя обязательства считать «все радости и успехи государства своими успехами, а все его неудачи — своими неудачами». Не могли согласиться епископы и с выражением в послании всенародной благодарности правительству «за внимание к духовным нуждам православного населения». «Такого рода выражение благодарности в устах главы Русской Православной Церкви не может быть искренним и потому не отвечает достоинству Церкви и возбуждает справедливое негодование в душе верующих людей», — отмечали соловчане. Не устраивала их и официальная версия Патриархии, возлагавшей всю вину за столкновения с властями на Церковь. Угроза церковной ответственности за политическую деятельность эмигрировавших священнослужителей также не приветствовалась: ссыльные архиереи находили послание Патриаршего] Синода неполным, недоговоренным, а потому недостаточным. Соловчане полагали, что Церковь не может мириться с вмешательством государства в чисто церковные дела[109]. Следовательно, они смотрели на «Декларацию» как на такой документ, который позволял безбожным властям разрушать Православную Церковь изнутри. Были ли они не правы? Скорая история ответила на этот вопрос отрицательно: нет, они не ошиблись.
Очевидную опасность заигрывания с безбожным государством видели многие серьезные богословы и церковные деятели того времени. Так, например, катакомбный епископ Марк (Новоселов), тайно хиротонисанный в 1923 г., тогда же (осенью 1927 г.) в письме к неизвестному «Н. Н.» с горечью отмечал, что имя митрополита Сергия «является фальшивой монетой, так как фактически распорядителем судеб Русской Церкви и Ее епископов, как гонимых, так и протежируемых, т. е. милуемых и поставляемых на кафедры (последнее особенно печально!), является нынешний обер-прокурор „Православной Русской Церкви“ Евгений Александрович Тучков»[110].[111]
Владыка был убежден, что Православная Церковь вступила в тесный контакт с государством, главной целью которого является искоренение на земле всякой религии. Вспоминая слова евангелиста Иоанна из Апокалипсиса и сравнивая их с делами обновленцев, епископ Марк в еще более мрачном свете («в указанном апокалиптическом смысле») видел события, связанные с именем митрополита Сергия[112].
Подобный взгляд мне представляется симптоматичным. Сравнение с обновленцами («обнагленцами», как их тогда называли) должно было лишний раз показать, что на уступки, вынужденно сделанные митр. Сергием, вполне правомерно было смотреть и через обновленческую призму.
Понимали это и сами церковные «революционеры». Именно поэтому стоит разобраться с вопросом, что они увидели в изданной митрополитом Сергием «Декларации». В августе 1927 г. обновленческий «Синод» обратился к работникам своих епархий со специальным разъяснением, уже в первом пункте которого заявил, что «июльское воззвание свидетельствует о полном признании главой „сергиевщины“ Положений Собора 1923 г., декларировавших нормальное отношение Церкви к советской государственности и совершившейся социальной революции».
Аналогичным образом оценивается обновленцами и характеристика, данная митрополитом Сергием событиям русской церковной действительности. Наконец, в их обращении специально разбирается фраза, «что лишь „теперь Патриархия решительно и бесповоротно становится на путь лояльности“, — значит, замечают обновленцы, — все прежние заявления были лишь словесными, пустыми фразами, не подтверждавшимися на деле, что и вело к расстройству церковной жизни, к подозрениям со стороны Власти, и на что, как вредное церковно-политическое лицемерие, всегда и указывали мы».
Разбирая далее угрозы и прещения митр.
Сергия заграничным церковникам и местным клирикам, не имевшим возможности переменить своих взглядов, обновленцы совершенно логично усмотрели в них тождественность с мероприятиями, «с 1922 года предпринимавшимися руководителями Православной Церкви — членами ВЦУ и Св. Синода, для очищения иерархических рядов от политических контрреволюционеров, мешавших и мешающих нормальному мирному строительству церковной жизни, а решением Собора 1923 г. о лишении сана епископов-эмигрантов»