Нужно признать, что обновленцы были недалеки от истины, напоминая митрополиту Сергию о схожести его «Декларации» с решениями «Собора» 1923 г. Удивления это не вызывает: если вспомнить декабрьскую, 1924 г. записку Нижегородского архиерея, то станет ясно — по-иному и быть не могло. Митрополит Сергий давно думал о компромиссе с богоборческой властью, понимал его актуальность и, вырабатывая его стратегию, многому научился у обновленцев. В декабрьской Записке, как уже отмечалось выше, важнейшие условия государственно-церковных отношений были обоснованы даже более серьезно, чем в решениях «Собора» 1923 г. По сравнению с Запиской, «Декларация» во многом проигрывала. Прежде всего это касается расставления приоритетов. Например, если в 1924 г. митр. Сергий начинает и заканчивает свою Записку обоснованием необходимости срочного созыва Поместного Собора, то в «Декларации» о его необходимости заявляется только в конце текста.
Итак, морально к «Декларации» митрополит Сергий был готов задолго до угроз Е. А. Тучкова расстрелять его сестру и арестованных епископов. Однако, в отличие от митрополита, к столь радикальному компромиссу не были готовы многие архипастыри Православной Церкви, не хуже Заместителя Местоблюстителя понимавшие насущность обращения к Советской власти с заявлениями о лояльности. Вопрос был в цене этой лояльности. Неслучайно, думается, митрополит Петр не сумел оправдать надежд Тучкова и оказался в заключении. Играть по сценарию НКВД он категорически не хотел. А митр. Сергий, напротив, рассчитывал играть с Тучковым по его правилам, тем более что правила ему были понятны еще с 1922 г.
Смею предположить, что обновленцы это просто не могли не понять. А раз так, то свою критику «Декларации» они неминуемо должны были повернуть и против ее «автора» — митрополита Сергия. Ведь он заговорил с властью на их, обновленцев, языке, подлинный создатель которого мог с удовлетворением потирать руки, наблюдая новый конфликт в православной среде и вспоминая старое римское выражение: «Разделяй и властвуй».
Примечательно, что, говоря о «Декларации», обновленцы выдвинули тезис о попытке митр. Сергия с помощью этого документа укрепить собственное положение, «и в этой попытке самоукрепления — вновь недальновидность церковного руководителя, в прежнее время привыкшего заискиванием „у власть имущих“ закреплять свое положение (Митрополит Сергий и в „Распутинском“ Синоде, и в обновленном „Львовском“, и в „патриаршем“, и в ВЦУ) и забывающего, что политическими декларациями не купить церковного положения у той Власти, которая строго стоит на принципе отделения Церкви от Государства» (выделено мной — С. Ф.). Разумеется, подобный упрек можно без всяких преувеличений адресовать и самим обновленцам, но в данном случае важно не это. Критикуя митрополита Сергия, его оппоненты-конкуренты точно указали, почему с безбожной властью нельзя договариваться, почему это бесполезно.
Собственно, выставляя митрополита Сергия «двоедушным и мечущимся» и призывая православных верующих примкнуть к своему «Священному Синоду», обновленцы разоблачили скорее принципы политического сервилизма, которым сами безоглядно (и, как показало скорое будущее, безо всякой перспективы) следовали, чем лично Заместителя Местоблюстителя и «его» политику.
«Ахиллесову пяту» Сергиевской политики точно определил Д. В. Поспеловский, заметивший, что если для Патриарха Тихона духовная сплоченность была важнее, чем внешнее церковное устройство, то митрополит Сергий считал, что Церковь не сможет выжить, не сохранив минимум церковной администрации. «В то время как Тихон продолжал отстаивать независимость Церкви и после своего заявления 1923 г., — пишет профессор, — Сергий после Декларации 1927 г. продолжал сдавать позиции только для того, чтобы сохранить церковную организацию»[114]. Местоблюститель старался уверить власти в полной и безоговорочной лояльности Православной Церкви существовавшему строю и этим купить хотя бы относительное спокойствие, остановив молох религиозных репрессий.
Но проблема заключалась не только в заявленных словах — богоборчески настроенные власти их не особо ценили (кстати сказать, как «не оценили» слов митрополита Сергия многие православные общины Советского Союза, отослав обратно в Москву «Декларацию» о лояльности). За словом должно было последовать дело. «Кадры решают все», — любил, как известно, повторять товарищ Сталин. А он знал, что говорил. Конечно же, каждому времени — свои кадры, но это уже частности. Главное не в этом. Разумеется, использование кого-то сегодня не гарантирует этому «кому-то» жизнь завтра, но зато помогает решить задачу «текущего дня», заодно воспитав так необходимый для эффективного диктаторского управления страх.
Страх — великое оружие, само собой, если его умело использовать. Боящийся — уже несвободен, уже в капкане. Чем больше людей боятся, тем легче ими управлять. Эти старые как мир постулаты Сталин сумел использовать с максимальной эффективностью, причем гораздо лучше Ленина.
Общий закон системы распространялся и на Православную Церковь. Вновь напомню: лояльность подразумевала допущение безбожных властей к соучастию (sic!) во внутрицерковной политике, и прежде всего в политике кадровой.
Старый, синодальный еще, принцип бюрократического единовластия, не преодоленный отечественной Церковью в тяжелейшие годы испытаний (особенно после 1922 г.), привел к такому положению, когда признанный «официальными органами» митрополит Сергий (Страгородский) мог по своему усмотрению (и по указке безбожных властей) изменять иерархический состав Церкви. На практике это привело к тому, что уже в октябре 1927 г. (8/ 21) появился Указ № 549, в котором говорилось не только о необходимости поминовения властей (что вполне объяснимо), но и об отмене поминовения епархиальных архиереев, находившихся в ссылке, что объяснению — с церковной точки зрения — уже не подлежит[115]. Сосланные за надуманные преступления архиереи тут же замещались новыми, на назначение которых власти давали (или не давали) свое «добро». Объяснять действия митр. Сергия чрезвычайным положением, — значит объяснять и оправдывать «моментом» беспрецедентный (и как оказалось — политически бесперспективный) сервилизм Заместителя Местоблюстителя и его «Синода». Но от этого фактически ничего не меняется. «В гонениях, в мученичестве от государства Церковь приобрела полнейшую самоопору и свободу, — писал вскоре после Октября, уже в эмиграции, А. В. Карташев, — которыми должна дорожить и не сдавать ни за какую чечевичную похлебку обманчивых привилегий»[116]. Тем более, если это воинствующе-атеистическое государство, добавлю я от себя. Можно ли ему верить, надеяться на его «честное слово», на то, что обман поможет сохранить Церковь как социальный институт (Вселенская Церковь неуничтожима)? Когда будет необходимо, такое государство уничтожит, растопчет, опорочит, не задумавшись даже о ранее достигнутых договоренностях.
Не стоит упрекать митрополита Сергия в наивности, — он не мог этого не понимать. На что же он тогда мог надеяться? Только на чудо, т. е. на Промысл Божий, который спасет Церковь. Но если такая надежда и была, то, спрашивается, зачем постыдный договор с властью, надежда на ее порядочность, обман?
У первого покровителя митр. Сергия — К. П. Победоносцева — была в ходу фраза «Ложь во спасение», которую старый Обер-Прокурор в непростых ситуациях, когда приходилось кривить душой, любил повторять. Стремление самого митрополита Сергия «лгать во спасение» выглядит даже более оправданно: он старался сохранить церковную организацию в несравнимо более тяжелое время. Весь вопрос, однако, в том, чего он этой ложью (далеко не «святой») добился.
…Еще в самом начале 1930-х годов, когда никто не мог представить масштабы грядущих ежовских чисток, сумевший бежать из СССР протоиерей Михаил Польский заметил: мы не знаем, сколько митрополит Сергий приведет доказательств того, «что Церковь не против безбожной власти, прежде чем большевистская власть, использовав Церковь в своих целях, Ее уничтожит»[117]. В этих глубоких словах — ясное понимание грядущих «перспектив» Православия в СССР. Как ни старайся, ложь не спасет. Тем более, что политические цели безбожных властей в религиозном вопросе от верующих никогда и не скрывались. Правда, о методах предпочитали не распространяться. Но это обстоятельство нельзя признать существенным — к началу 1930-х гг. православные клирики о «методах» знали не понаслышке. Их опыт и был порукой тому, что поставленные безбожными властями цели будут достигнуты.
IX
— …Коммунистическая партия, как известно, всегда имела (и ныне имеет) свою программу, которую стремится осуществить на практике. В характеризуемое мной время действовала программа РКП(б), принятая на Восьмом съезде партии — в марте 1919 года. Проект программы написал Ленин[118]. Согласно этой программе, по отношению к религии РКП уже не удовлетворялась декретированным отделением Церкви от государства и школы от Церкви. «Партия стремится к полному разрушению связи между эксплуататорскими классами и организацией религиозной пропаганды, — говорилось в программе, — содействуя фактическому освобождению трудящихся масс от религиозных предрассудков и организуя самую широкую научно-просветительную и антирелигиозную пропаганду. При этом необходимо заботливо избегать всякого оскорбления чувств верующих, ведущего лишь к закреплению религиозного фанатизма»[119]. Вполне аккуратные формулировки, даже специально отмечено, что необходимо избегать всякого оскорбления чувств верующих. Впрочем, время идет, «осуществление планомерности и сознательности во всей общественно-хозяйственной деятельности масс» не влечет «за собой полное отмирание религиозных предрассудков», как же тут быть? И не хочешь, а с чувствами верующих церемониться не будешь. Да, к слову сказать, с ними (с чувствами) и раньше не особенно церемонились: когда идет классовая борьба, не до сентиментальностей. Но, с другой стороны, программа партии — официальный документ, определяющий ее стратегию. История показала, что слово для большевиков — далеко не всегда реализуется в дело. Кроме того, ведь в программе ничего не сказано о том, какими средствами партия собирается победить религию. А средства — это уже «тактика». 1922 г. показал, какова она бывает, а последующие годы лишь подтвердили, что связь между эксплуататорскими классами и организацией религиозной пропаганды будет уничтожаться посредством постепенного и планомерного уничтожения и «классов» и «организации». 1927 г. еще раз подтвердил это.