[126]. Итак, даже частная собственность гражданина СССР, переданная им «для нужд культа» не переходит Церкви — она сразу же национализируется государством. О каких правах личности, даже фиктивных, зафиксированных «на бумажке», после этого может идти речь?!
Правовой «беспредел» обеспечивался и правом регистрирующего органа отводить «из состава членов исполнительного органа религиозного сообщества или группы верующих отдельных лиц»[127]. Понятно, что повод найти было нетрудно, особенно если вспомнить воинственную риторику и идеологическую заданность даже самых «безобидных» заявлений коммунистических лидеров тех лет. Так, к примеру, вскоре после издания «Декларации» (в том же 1927 г.) Ем. Ярославский откровенно предупредил верующих: «С религией, хотя бы ее епископ Сергий прикрасил в какие угодно советские одежды, с влиянием религии на массы трудящихся мы будем вести борьбу, как ведем борьбу со всякой религией, со всякой церковью»[128].
Постановление 1929 г., без сомнения, можно назвать правовой формой этой борьбы. Неслучайно религиозным объединениям запретили практически все, кроме проведения богослужения: никаких касс взаимопомощи, просветительских кружков и молитвенных собраний, не говоря уже о преподавании вероучения в учебных и воспитательных учреждениях (неважно, государственных, общественных или частных).
Положение верующих, подписавших договор о регистрации своего религиозного сообщества, можно сравнить с положением временных квартиросъемщиков, которых хозяева, в случае чего, всегда могут лишить крова. Пункт 43-й постановления 1929 г. грозил расторжением договора в случае несоблюдения религиозным объединением его условий, «а также в случаях неисполнения им каких-либо распоряжений административных органов (о перерегистрации, ремонте и т. п.)»[129].
Однако постановление никак не защищало верующих от возможного волюнтаризма властей. Примечательно, что они [верующие] даже провоцировались на ренегатство: любой подписант договора о получении в пользование культового имущества и здания имел право отозвать свою подпись[130]. В советских условиях подобное «право» в случае необходимости вполне могло использоваться местными органами власти в целях шантажа религиозных активистов. И, наконец, устанавливалось требование всем религиозным объединениям в течение года зарегистрироваться по месту своего нахождения, т. е. по-новой пройти круги советского чистилища (пункт 65-ый).
Это постановление просуществовало без изменений до 1975 г., когда в него были внесены некоторые изменения и дополнения[131]. В течение десятилетий названный закон обеспечивал право на существование всех религиозных конфессий и деноминаций Советского Союза, в том числе и самой многочисленной религиозной организации — Русской Православной Церкви. Впрочем, дело было даже не в писаном законе, а в традициях его осуществления. Советская власть активно боролась с религией и Церковью, закон был для нее необходимой политической «ширмой», юридическим прикрытием. Если же и это «прикрытие» было откровенно «дырявым», то что следовало ожидать от его применения в годы, когда классовая борьба возрастала по мере строительства социализма — общества безбожников?! Понятно, что о нем вспоминали лишь в случае необходимости. Но с конца 1920-х гг. в СССР такой необходимости власти не видели.
С 1930 г. клирики платили 75 % со своих, считавшихся нетрудовыми, доходов, а до 1936 г. (до Сталинской конституции) считались лишенцами, т. е. не были полноправными гражданами своей страны. Короче говоря, помимо беззаконных по отношению к религиозным деятелям (прежде всего православным) действий, Советская власть старалась и официально так «оформить» их жизнь, чтобы «отмирание религии» с каждым годом лишь убыстрялось.
Коллективизация стала для Церкви новым рубежом, новым испытанием: начался массированный «штурм небес», продолжившийся вплоть до начала Великой Отечественной войны: если за период с 1918 по 1930 гг. число православных приходов сократилось с 48 000 до 30 000, то с 1930 по 1939 гг. — до нескольких сотен (!)[132].
Классовая борьба, конечно же, иногда давала сбои. Сталинское «головокружение от успехов» в начале 1930 г. несколько приостановило процесс закрытия храмов, но ненадолго: всего лишь на несколько месяцев, после чего он опять набрал прежние темпы. В начале 1930-х гг. в СССР уже нельзя было найти хотя бы один действующий монастырь, а действующих храмов даже в больших городах почти не осталось (или не осталось совсем). С 1932 г. в стране началась безбожная пятилетка, повторенная в 1937 г. вновь. Веру, конечно, не истребили (что и доказала официально не признанная перепись населения 1937 г.), но Церковь как социальный институт почти уничтожили. В одном только тридцать седьмом репрессировали 136 900 представителей православного духовенства, из которых 85 300 — расстреляли, в 1938 г. на 28 300 репрессированных пришлось 21 500 расстрелянных; в 1939 г. соответственно — 1500 и 900; в 1940 г. — 5100 и 1100; в 1941 г. — 4000 и 1900[133]. Цифры говорят за себя: стратегическую свою задачу богоборческие власти выполняли с потрясающей последовательностью. Им не нужна была лояльная Церковь, ни «сергианская», ни обновленческая: судьба обновленцев явилась тому не меньшим доказательством, чем судьба православных клириков. В горниле репрессий погибло большинство обновленческих архиереев и духовенства. Всему свое время. Репрессии доказали, что «третьего» пути для Церкви нет, что спасти Ее, попытавшись договориться с безбожными властями, невозможно. Нельзя избежать мученичества.
Но тогда возникает иной вопрос, без ответа на который невозможно понять логику политического конформизма митрополита Сергия: а как быть с теми верующими, которые, не переставая верить в Бога, хотят спокойно жить? Как быть с теми, кто не пойдет в религиозное подполье, в крайнем случае не пойдет на плаху? Что им делать?!
Конечно, существование легальной Церкви для таких людей — выход. Однако это только на первый взгляд. Зададимся вопросом: могли ли несколько оставшихся открытыми храмов удовлетворить религиозные потребности достаточно большого числа верующих? С другой стороны, посещать православные (как и любые другие) храмы было небезопасно, так как самим фактом посещения человек показывал свое отношение к господствовавшей атеистической идеологии и, следовательно, ставил себя в один ряд с идейными (идеологическими уж точно) врагами коммунистической цели: построения безбожного общества. Нельзя забывать, что клеймо «врага народа» в то время было несмываемо. Разумеется, старшему поколению, составлявшему большинство верующих, выросшему и сформировавшемуся при старом строе, религиозность прощалась в большей степени, чем молодежи, юным «строителям нового мира». Собственно, к ним и обращалась официальная атеистическая пропаганда, так как именно молодое поколение важно было навсегда отвратить от Церкви. Но и те, кто считал себя верующим православным, как показывает история церковного разгрома 1930-х гг., не были активными борцами с тотальной атеизацией общества. Страх делал свое дело: по стране не прокатилась широкая «волна протестов» в связи с уничтожением всего, ранее считавшегося священным. Классическим примером подобного страха можно считать непротивление верующих сносу Храма Христа Спасителя в 1932 г. Описывая то время, близкая к партийной верхушке и совершенно нерелигиозная Лидия Шатуновская много лет спустя вспоминала, что решение о сносе «вызвало возмущение и негодование среди очень широких слоев населения Москвы. Но никаких демонстраций, никаких актов протеста не последовало. Народ был уже настолько обессилен и порабощен, что он оказался не в состоянии оказать сопротивление даже тогда, когда варвары разрушали его национальные святыни».
«Вероятно, именно желание убедиться в этом, — предположила Л. Шатуновская, — и заставило Сталина выбрать именно это место для задуманного им строительства»[134]. Думается, что Шатуновская права: объяснять снос Храма Христа Спасителя только желанием построить на его месте Дворец Советов или же весьма «своеобразной» борьбой с религией не совсем правильно. Сталин покусился не просто на здание, он уничтожил символ. Вряд ли он недопонимал значения этого поступка.
Итак, к началу Великой Отечественной войны Православная Церковь была организационно подавлена, на свободе оставалось лишь 4 архиерея во главе с Митрополитом Московским и Коломенским Сергием. Чего он добился, допустив атеистически настроенные власти в кадровую политику Церкви, спас ли он от расправы русский епископат и духовенство? Совершенно очевидно, что ответ на этот вопрос митрополит Сергий прекрасно знал сам. Централизованное церковное управление в прямом смысле этого слова превратилось в фикцию, принесенные жертвы оказались напрасными. «И все же, — по справедливому замечанию о. Владимира Степанова-Русака, — церковное руководство во главе с митрополитом Сергием, истекая кровью, продолжало заверять Советскую власть в своей лояльности и патриотизме: в течение 14 лет ответом на это были лишь новые издевательства, грубое оскорбление и прямое физическое насилие»[135].
X
Реально положение Церкви в Советском Союзе стало меняться в лучшую сторону (если вообще возможно говорить о «лучшей стороне» во взаимоотношениях безбожной власти и остававшихся на свободе православных иерархов, представлявших руководство Московской Патриархии) лишь с началом Отечественной войны[136]