На мой взгляд, на это наблюдение стоит обратить особое внимание. Болезненное для церковного сознания смешение политики с религией, допущенное обновленцами, должно было выработать у ревнителей своеобразный «иммунитет» против любых форм союза (даже вынужденного, декоративного) с безбожными властями. Борьба за «форму» вызывалась опасениями искажения «содержания». Именно эту мысль и проводит митрополит Иоанн, когда заявляет, что не было ничего удивительного в том, «что всякая попытка со стороны высшей церковной иерархии каким-либо образом изменить сложившуюся политику в сторону сближения Церкви и государства (с психологической необходимостью) оценивалась православным церковным обществом как нарушение чистоты Православия». «Вызывалась большая опасность, — продолжает он далее, — чтобы, изменяя церковную политику в духе обновленческом хотя бы даже по внешней форме, не изменить канонов и особенно того церковного строя, который с необходимостью был утвержден Святейшим Патриархом Тихоном»[150] (выделено мной — С. Ф.).
Разумеется, что православное церковное общество должно было выразить и свое отношение «к нарушению» митрополита Сергия, тем более что «внешняя форма» этого нарушения заставляла задуматься о грядущей судьбе Церкви. Конечно, можно (и нужно) принять во внимание, что в те времена никто еще не мог представить, что нет такой цены, которой можно было бы купить спокойное церковное «житие» в богоборческом государстве. Но ведь и саму надежду наладить подобное «житие», сделавшись рапсодом социалистической Родины и безропотно выполняя ее распоряжения, нельзя не признать сомнительной и наивной.
Десять лет — большой срок, в течение которого большевики продемонстрировали свое отношение к религии и Церкви достаточно откровенно. Собственно, уже государственная поддержка обновленцев должна была заставить «тихоновцев» понять всю бесперспективность сотрудничества с властями. К тому же две легальные, искренне славословящие новую власть, «обновленные» Православные Церкви этой самой власти совершенно не были нужны. Указанное выше обстоятельство вовсе не требует специальных разъяснений: теория «разделяй и властвуй» сформулирована еще древними. Цель этой политики для умеющего логически мыслить также не представляла тайны. Не понимать ее митрополит Сергий просто не мог, но принимать ее было, очевидно, выше его сил.
Поэтому я не могу согласиться с мнением Д. В. Поспеловского, который пишет, что политика полного разрушения Церкви стала ясна лишь с 1929 г. и считающего, что митрополита Сергия если и можно обвинить, то только в отсутствии дара пророчества, так как в СССР на момент издания «Декларации» был нэп и никто не ожидал его быстрого сворачивания[151]. Дело, однако же, было не в даре пророчества, а в отношении к явлению большевизма.
Воспринимая новую власть как пришедшую «всерьез и надолго» (и, разумеется, учитывая ее «атеистический фактор»), митр. Сергий переносил на нее свои представления о власти как таковой, сформировавшиеся в старой императорской России. Он прекрасно понимал, что прежнего не вернешь, но отказаться от легализации Церкви любой ценой — не мог. Представить полный и окончательный разгром институциональной Церкви (т. е. Церкви, «вписанной» в государственный организм) было выше его сил.
Не так смотрели на проблему оппоненты митрополита. Для них союз с властью был изначально неприемлем. Уже исходя из этого можно сделать вывод, что «Декларация» могла лишь «стимулировать» процесс дистанцирования от богоборческого государства, но никак не инициировать его. Наблюдая в течение ряда лет антирелигиозные действия большевиков, православные верующие приучались относиться к власти как к силе антихристианской, то есть дьявольской. Понятно, что у верующего не должно и не может быть никаких контактов с такой властью. Любые попытки ее признать должны вызывать немедленную реакцию. Показательно, что уже указ Патриарха Тихона о молитвенном поминовении Советской власти за богослужением привел к тому, что часть архиереев, категорически не согласившаяся со святителем, ушла в оппозицию.
Собственно, это было начало формирования так называемой Истинно-Православной Церкви. Автор книги о гонениях на ИПЦ И. И. Осипова, задаваясь вопросом об альтернативе «Сергиевского» направления в Патриаршей Церкви, стремится убедить читателей в возможности положительно его разрешить. «Оппозиционное митр. Сергию духовенство предлагало свой путь, — пишет И. И. Осипова, — утверждая, что вместо административного централизованного единства РПЦ во времена гонений разумнее было бы перейти на самоуправление епархий и приходов, а в случае закрытия церквей — на создание нелегальных общин, проведение тайных богослужений, посвящений и пострижений»[152]. Полемизируя с теми, кто считает, что в случае ухода Церкви в катакомбы миллионы верующих лишились бы возможности жить полнокровной церковной жизнью, автор задается патетическим вопросом: «Существовали ли на самом деле эти миллионы верующих, после арестов и высылок духовенства и мирян в 1931–1935 годах и массовых расстрелов в 1937–1938 годах?» И. И. Осипова, правда, тут же вспоминает о переписи 1937 года, когда десятки миллионов граждан СССР заявили о своей религиозности, но не считает это «открытым признанием себя верующими» — ведь молиться и креститься все равно нужно было тайно.
Нетрудно представить и итог подобных рассуждений: митрополит Сергий, согласившись на сотрудничество с государственной властью, пытался не столько сохранить в чистоте веру народа, сколько саму организационную структуру Церкви[153]. Весь пафос книги служит доказательством того, что игра не стоила свеч, а подчинение безбожникам не спасло от разгрома. Но для наших целей важен не этот вывод.
Принципиальнее отметить другое: в катакомбы ушли наиболее искренние, стойкие в вере православные. Разумеется, они серьезно рисковали: подполье не способствует формированию объективного взгляда на жизнь и лишь стимулирует всякого рода максималистические суждения. Но в данном случае для меня важно иное: не согласившись поддержать союз с атеистическим государством, они отказались участвовать в игре, исход которой лично для них изначально не предвещал ничего хорошего. Следовательно, Православная Церковь лишилась самых стойких своих сынов. Помимо всех прочих, это имело еще и психологические последствия: категорическое отрицание властных полномочий митрополита Сергия и признававшей его православной иерархии «отныне и до века». Проанализировать названные психологические последствия можно, использовав материалы так называемого «Кочующего» Собора Катакомбной Церкви, опубликованные в 1997 архиепископом ИПЦ Амвросием (фон Сивере). Текстологическая проверка заставляет признать, что обнародованные документы были созданы в 1920-х гг. и не являются более поздней подделкой.
Впрочем, это не значит, что документы — «материалы Собора». Возможно, в конце 1920-х гг. действительно состоялась нелегальная встреча, в которой приняла участие группа клириков, в том числе и делегированных иерархами. Быть может, присутствовало также и несколько епископов. Все они непримиримо относились к «соглашательской» деятельности митрополита Сергия, не желая идти ни на какие уступки Советской власти.
Предположим, что, стремясь придать максимальный авторитет своему собранию, присутствовавшие назвали его «Собором». Это объяснимо с учетом того времени, заставлявшего многих искренно верующих смотреть на коммунистическое правительство как на дьявольскую силу, с которой не только ошибочно, но и греховно вступать в любые контакты. Однако сказанное стоит воспринимать лишь как предположение. Утверждать же можно только одно — Собора в истинном значении этого слова тогда не было и быть не могло, хотя заключения и резолюции, принятые в конце 1920-х гг. непримиримыми противниками политики Заместителя Патриаршего Местоблюстителя, представляют несомненный социально-психологический интерес.
Итак, «Собор» проходил с 9 марта по 8 августа 1928 г. и имел целью выработать каноны, в которых прежде всего было бы сформулировано отношение к митрополиту Сергию и проводимой им церковной политике. «Так как очный суд над сергианами был невозможен в силу внешних причин, — пишет их публикатор, архиепископ ИПХ Амвросий, — то по окончании Собора анафематизм был отправлен в канцелярию Сергия»[154].
Что же анафематствовали катакомбники, среди которых, если верить опубликованному истинно-православными списку, были имена митрополитов Иосифа (Петровых), архиепископа Андрея (Ухтомского), епископа Димитрия (Любимова) и многих других архиереев? (Кстати сказать, полный список содержит 72 имени, хотя некоторые из них и кажутся легендарными)[155].
Пункт первый гласил: «Сергиевцы — еретики и равны по нечестию обновленцам, но превосходят последних лютым зверонравием»; во втором утверждалось, что «благодати у сергиевцев нет, таинства не совершаются, а вместо священнодействий — сквернодействия». Исходя из этих констатаций, вполне логичными были и последующие заявления катакомбников, постановивших «прекратить принимать обновленцев и сергиевцев посредством покаяния», совершая над ними
Таинство миропомазания. Клир обновленческого и Сергиевского доставления не считался отныне священнослужительским. И, наконец, итог: «Сергиевцам, со своим учителем Сергием Страгородским, учащим, что богохульная, безбожная и беззаконная „власть“ есть власть, от Бога данная, по слову Апостола, и этим нечестивым учением раздирающим Тело Христово: Анафема»[156].
Слово сказано, все мосты сожжены, путь к компромиссу невозможен. Естественным продолжением этого стало принятие истинно православными «Чина, како приимати к православной вере от ереси сергианския приходящих», предназначавшегося для богослужебного употребления в Катакомбной Церкви и разработанного на основании определений «Собора» 1928 г. Даже если считать этот «Собор» мифом, не стоит забывать о том,