как воспринимают его решения современные противники Патриарха: для них Сергий — один из самых страшных «злодеев» церковной истории XX века. Конечно, сегодня трудно сказать, как формировалась антисергиевская традиция в катакомбной среде: многочисленные легенды и устные предания, перемешанные с реальными фактами истории, не дают исследователю такой возможности.
Однако, с психологической точки зрения, «Чин, како приимати к православной вере от ереси сергианския приходящих» представляет несомненный интерес, а его некоторые формулы заслуживают специального упоминания. Максимализм оценок «ереси сергианства» интересен сам по себе, вне зависимости от того, были ли они результатом пресловутого «Кочующего Собора» или же появились в конце 1920-х годов в замкнутой, численно ограниченной среде антисоветски настроенных православных.
Итак, принимаемый в общение бывший сергианин должен обязательно заявить о своем отрицании «богомерзкие ереси сергианския, еже есть безбожным властем служение и почитание их, яко законных и от Бога поставленных, и исполнение велений их, иже к разрушению и попранию Церкве Христовы чинимых». Разумеется, требуется заявить об отрицании «пребезумнаго учения сергианского, утверждающего, яко лестию некоею привнесенною, страха ради убивающих тело, подобает Церковь спасати. Творящии убо сия земное устроение Церкве соблюдати тщатся, истины же Христовы отметаются». Отрицались также сергианские «безбожные обычаи и начинания»[157].
Как видим, отношение к безбожным властям — своебразная лакмусовая бумажка, с помощью которой катакомбники определяли преданность православной вере. Те, кто признавал власти «от Бога поставленными», автоматически лишался их доверия. К тому же и само имя «главного сергианина», митрополита Сергия, было для многих ревнителей синонимом измены. Характерно, что приписываемое архиепископу Андрею (Ухтомскому) «Окружное Послание» (от 8 ноября 1927 г.) содержит заявление о принципиальном недоверии к Заместителю Местоблюстителя. «Если даже лживый Сергий и покается, как он это трижды делал в обновленчестве, — говорится в нем, — то в общение его ни за что не принимать»[158]. В данном случае гораздо важнее установления авторства приведенной фразы (по мнению катакомбников несомненно принадлежащей архиепископу Андрею) ее принципиальная непримиримость по отношению к Заместителю Местоблюстителя. Он — не только сервилист, но и лично безнравственный человек. С этих позиций не только объяснять, но и осуждать «сергианство» психологически проще и логичнее. Оно становится в значительной степени плодом личного греха, совершенного Сергием. Он посягнул на то, на что посягать не имел никакого права.
Впрочем, у этого вопроса есть и другая сторона. Так получилось, что на нее обратил внимание не кто иной, как покойный ныне лидер РПЦЗ митрополит Филарет (Вознесенский)! В частном письме, адресованном некоему отцу Н., владыка много писал о «советской церкви». Упоминал он и о том, что после издания митрополитом Сергием «преступной Декларации» в СССР появилась Катакомбная Церковь, анафематствовавшая официальную конфессию «за ее измену Христу». Привел митрополит и пример стойкости соловецких узниц-монахинь, отказавшихся повиноваться богоборцам и, надеясь только на Бога, чудом спасшихся.
Какой же вывод следовал из всего сказанного? Митрополит Филарет высказал отцу Н. свое глубокое убеждение в том, что «если бы вся многомиллионная масса русских людей проявила бы такую верность, как эти монахини, и отказались бы повиноваться разбойникам, насевшим на русский народ — коммунизм рухнул бы моментально, ибо, — заявил владыка, — к народу пришла бы та же помощь Божия, которая спасла чудесным образом монахинь, шедших на верную смерть. А пока народ признает эту власть и повинуется ей, хотя бы и с проклятиями в душе — эта власть остается на месте»[159].
Следовательно, все дело в многомиллионной массе, предавшей веру предков. Но в таком случае митрополит Сергий, хотя и остается лично виновным, уже не может однозначно характеризоваться как «соблазнитель». Подобная констатация должна была вывести митрополита Филарета на вопрос о роли русского народа в случившейся трагедии Церкви, но вместо этого он обратил внимание только на лживость «сергианства», особо подчеркнув, что «вне Православия благодати НЕТ, а советская церковь лишила себя благодати»[160].
Итак, как видим, «Декларация» митрополита Сергия стала «чертой», разделившей православных христиан на два непримиримых лагеря: «поддавшихся искушению» и верное «малое стадо». Причем для последних было совершенно очевидно, что репрессии властей против «сергиан» никоим образом не снимают с них обвинения в «ереси». Как мог ответить на подобные обвинения Заместитель Местоблюстителя?
У него было две возможности. Во-первых, увещевать своих оппонентов, доказывая им всю пагубность борьбы, и, во-вторых, наказывать непримиримых, налагая на них церковные прещения. Воспринимались ли эти наказания всерьез? Разумеется, нет. Стоит заметить, что сегодня на это обращается внимание и клириками Московской Патриархии.
Так, характеризуя действия митрополита Иосифа (Петровых), одного из наиболее непримиримых противников политики митрополита Сергия, его современные биографы специально подчеркивают, что необходимо различать расколы, начатые по корыстным соображениям (живоцерковный, обновленческий, григорианский), «от разделений, возникавших по мотивам исповеднического стояния за духовную неповрежденность Истины и жизни церковной».
Разумеется, сказав «А», необходимо сказать и «Б». Поэтому здесь же следует утверждение, согласно которому «канонические» прещения митрополита Сергия и его Синода «никем всерьез не воспринимались ни в то, ни в последующее время в силу неканоничности положения самого митрополита Сергия, церковная власть которого, в связи с экстремальными обстоятельствами времени, опиралась не на канонические определения, а на фактическое принятие его достаточно большой частью Русской Православной Церкви». «Исторический опыт однозначно свидетельствует, — делается вывод, — что со временем Церковь умеет воздать должное мученичеству и исповедничеству своих подвижников веры, покрыть любовию многие неизбежные споры и разделения, а иногда и ошибки»[161].
Подчеркну: подобное заявление содержится в книге, которую открывает краткое слово Патриарха Алексия II! Итак, действия митрополита Сергия по пресечению «расколов справа», правда по прошествии многих лет, признаются очевидно неканоническими. Более того, спокойно констатируется неканоничность положения самого Заместителя Местоблюстителя, власть которого основывалась лишь на принятии «его достаточно большой частью Русской Православной Церкви»!
Это «доказательство от противного» не выдерживает никакой критики. В самом деле, ссылаться на большинство, когда идет речь об Истине, значит однозначно, хотя и прикровенно, осуждать митрополита Сергия. Если запрещенные им в священнослужении иерархи отстаивали Истину, то они не раскольники (не «оппозиционеры-разделители»). Значит, виноват тот, кто их наказывал. Однако сказать это — значит начать пересматривать не только официальное отношение к митрополиту Сергию, но также подвергнуть всестороннему анализу ту церковную политику, основы которой он заложил и которая не оспаривалась (по понятным соображениям) в течение всего советского периода. А то, что подобный пересмотр грозит уже не только нравственными коллизиями, догадаться нетрудно…
XII
Время лечит — эту старую мудрость стоит вспомнить, чтобы не согласиться с ней. Время разрушает, в том числе и прежние представления и стереотипы, создавая взамен их новые мифы. Уродливое сочетание «двух правд» очень даже этому способствует. Проще всего снять обвинения с честных, нравственных людей, без тени сомнения отдавших за правду жизнь. Но как быть с другими, с теми, кто выбрал иной путь, но кто тоже заплатил жизнью и репутацией за попытку приспособить церковное бытие к богоборческой реальности? Неужели мы можем (и должны) их осудить?
Сразу оговоримся: двух правд не бывает. А раз так, то неправильно и сравнивать исповедников и конформистов. Они по-разному ставили основной вопрос — о будущем Православной Церкви в коммунистической России и, естественно, по-разному его решали. Первые не могли подчиниться безбожникам, даже ценой разгрома внешней церковной организации; вторые же не мыслили Церковь в подполье, считая, что это приведет к ее вырождению и, в конечном итоге, к гибели. Можно сказать, что они разговаривали на разных языках. Смущение же наше вызывается, скорее, всего тем, что итог-то был один: по отношению к Церкви власть была изначально глухой (хотя, совершенно очевидно, не немой).
Но что же тогда смешивается, если двух правд не бывает? Как мне представляется, чаще всего смешивают неправомерные действия Патриарха Сергия по отношению к клирикам, не поддержавшим его политику (а это были, действительно высоконравственные и честные люди), и меры, предпринятые им с целью не допустить распада институциональной Церкви. Как в такой ситуации оценить деятельность Сергия, не делая резких заявлений и окончательных выводов?
На сегодняшний день это осуществить не удается. Продолжает действовать старый «психологический фактор». Для одних Патриарх Сергий — еретик, для других — защитник институциональной Церкви. Вся сложность и заключается в том, что в последнее время Московская Патриархия стала пересматривать свое отношение к прежним идейным оппонентам Сергия — исповедникам и мученикам за веру. Подобный пересмотр заставляет по-новому посмотреть на проблему «сергианства». Серьезным иссдедователям понятно, что рано или поздно ее изучение придется начать с переоценки деяний самого Святейшего Патриарха и с ответа на вопрос «А возможно ли было поступить иначе?» Подобное теоретизирование в свете происходящих ныне в Русской Православной Церкви событий не кажется мне лишенным актуальности.