Ведь в православной среде сегодня можно встретить не только сторонников «реабилитации» исповедников-оппонентов Патриарха Сергия, но и тех, кто стремится доказать абсолютную правоту союза возглавлявшейся митрополитом Церкви с безбожным государством, выставляя И. В. Сталина кем-то вроде «раскаявшегося разбойника». По мнению «апологетов», со времен Отечественной войны Сталин стал настоящим «ревнителем Православия», а уж после 1943 и вовсе «хранителем правоверия» в стране. Идеология «православного сталинизма», думается, имеет сергианские корни. Государственнический, сугубо утилитарный подход Сталина к решению всех проблем, в том числе и проблемы отношений с Церковью, прельщает сегодня многих из тех, кто не видит противоречия в соединении коммунизма и религии.
Яркий пример сказанному — монография И. Я. Фроянова «Октябрь семнадцатого. (Глядя из настоящего)». Затронув вопрос о сталинском курсе на построение социализма в одной стране, ученый особо подчеркнул, что приближалось время, когда вождь «восстановит идею державности — одну из коренных русских идей». «С точки зрения исторической, а именно в плане исторической перспективы, — продолжает И. Я., — все это было благом для России, несмотря на все мерзости режима: раскулачивание, насильственное объединение в колхозы, искусственный голод, массовые репрессии, поощряемое сверху всеобщее „стукачество“, жесточайшее подавление личности и пр.»[162]
Итак, благая цель оправдывает все средства («несмотря на») — ведь державность выше личности. А раз так, то и к Сталину отношение получается двоякое: конечно, тиран, но ведь все-таки восстановил «державность». Кстати сказать, в восстановлении государственного единства страны ученый видит бесспорную заслугу большевистской власти. Следуя логике, необходимо было бы поставить вопрос о том, как согласовывалось достижение державности и отношение к Православной Церкви, всегда эту державность поддерживавшую. И. Я. Фроянов данное обстоятельство прекрасно понимает.
Чтобы решить непростую задачу, он пытается вовсе не говорить о гонениях на религию и Церковь в довоенное время, отделываясь лишь одним-единственным заявлением, при этом используя принятое в книге деление революции на три взаимоисключающих ее составляющих:революция для России, Россия для революции и революция против России. Заявление столь характерно, что я позволю себе процитировать его полностью.
«Вся политика большевиков до Великой Отечественной войны, — пишет И. Я. Фроянов, — была направлена против Православной Церкви, которая подвергалась чудовищным гонениям, а ее иерархи — жестоким преследованиям. Разрушались и осквернялись храмы. Воинственный атеизм калечил души людей, обращая их в безликую массу, живущую по плотским законам „мира сего“, где все дозволено, если совершается ради приближения коммунистического земного рая. Религиозные недруги России могли радостно потирать руки, а творцы революции против России чувствовать удовлетворение. Но Промыслом и Попечением Божьим Русская Церковь, несмотря ни на что, устояла, а православная вера не угасла. „Злобесный“, как выражались наши предки, замысел покончить со святоотеческой верой не состоялся»[163].
Зная историю отечественной Церкви, нетрудно понять, через кого, по мысли ученого, действовал Промысл Божий[164], как, впрочем, и кто руководил политикой большевиков до Отечественной войны. К тому же, следуя логике автора, невольно приходишь к мысли, что замысел покончить с религией, нравственным стержнем общества, не мог принадлежать болыневикам-государственникам, он вынашивался кем-то другим (другими) — религиозными недругами. Кто они — в книге не говорится, но понять это нетрудно (тем более что, справившись с ними, вождь с 1941 г. стал пересматривать свое отношение к Православной Церкви). Думается, что подобный подход не позволяет правильно поставить и решить конкретно-исторический вопрос: использование богословской лексики в данном случае скорее заставляет усомниться в возможности автора ответить, почему более двадцати лет большевики откровенно глумились над верой миллионов, «разделяя и властвуя», почему они «калечили души людей»? Объяснять все это только Промыслом Божим в научной монографии нельзя — в конце концов, для верующего на все — Промысл Божий. Однако для меня сейчас важнее подчеркнуть другое — подобный взгляд заставляет по-иному взглянуть на Сталина и его религиозную политику, то есть найти им соответствующее оправдание.
Разумеется, И. Я. Фроянов эту задачу перед собой не ставит — его книга посвящена анализу иных проблем. Но подход ученого заставляет задуматься над тем, как такую задачу решить. Исходя из предложенной схемы, это значит попытаться объяснить гонения на Церковь происками злобных, антиправославных сил.
Это прекрасно понимают явные и прикровенные сторонники «православного сталинизма» или, иначе говоря, поборники сильной государственности сталинского образца, с которой крепко «спаяна» Церковь. Здравый смысл должен заставлять названных сторонников с сочувствием относиться к компромиссной деятельности Патриарха Сергия, видеть в нем равновеликого Сталину «патриота». Впрочем, в этом случае важнее даже другое — религиозное оправдание Сталина.
В качестве примера приведу «Сказание о житии блаженной старицы Матроны», имеющее минимальное отношение к реальной жизни и религиозным подвигам давно почитаемой в России старицы Матрона. «Сказание» это, изданное в 1993 г., было набрано, смакетировано и оформлено насельницами Свято-Троицкого Ново-Голутвина монастыря, юрисдикционно подчиняющегося Московской Патриархии[165]. Впечатляет и его «дополнительный» (как указывается) тираж в 100 тысяч экземпляров. Итак, из «Сказания» мы можем узнать, почему Сталин остался во время Отечественной войны в Москве — ему отсоветовала уезжать блаженная Матрона, с которой вождь якобы лично встречался. Здесь же приводится диалог некоего академика с верной почитательницей «старицы». На вопрос женщины, почему же после смерти Сталина «так унизили», «академик» ответил, что тот «расстрелял много, очень много хороших людей». Приведенный на это замечание контрдовод поражает своей наивностью — «ему Берия подсовывал документы, которые вредили Русскому народу и Государству»[166]. Выходит, во всем виноват злодей Берия, прямо по Пушкину: гений и злодейство — две вещи несовместные. Однако еще более поражает «предвидение» блаженной о смерти Сталина и его убийцах.
«Как-то она сказала: „Кто знает, может Господь и помилует Сталина! Он сам пленник“. Я спросила, — пишет повествовательница, — „У кого?“ Она: „У Кагановича и всех тех!“ Показывала, как Сталин перед смертью будет кричать: „Что вы, что вы!“ А по одной стороне постели будет стоять Каганович, а по другой сестра его. „Что хотите делать со мной?“ А они наложат подушку на него. Это было сказано Матронушкой в 1943 году»[167]. Кто такие «они», догадаться нетрудно, как нетрудно понять, что стремятся доказать составители «Сказания». Сталин получается каким-то «раскаявшимся разбойником», настоящим большевистским Оптой.
Мифотворчество — старая болезнь. Человеку чаще хочется верить в созданный его воображением образ (или схему), чем признаваться в изначальной невозможности все «разложить по полочкам», с максимальной достоверностью расставив любые акценты (хотя стремление упростить /и тем самым разрешить/ проблему вполне объяснимо). Один раз ступив на эту дорогу, трудно с нее сойти — приходится поддерживать созданную схему с помощью каких только возможно доказательств[168].
Вполне понятно, что «матронинское» отношение к Сталину предполагает и сочувственное отношение к представителям той Церкви, навстречу которой вождь в конце концов пошел. К тому же союз сталинского государства и Православной Церкви, возглавлявшейся Патриархом Сергием, был закреплен такими «подарками» власти, как созыв архиерейского Собора, разрешение издавать Журнал Московской Патриархии, возрождать духовные школы и многим другим. Но наиболее показательным «подарком» стала, по моему убеждению, ликвидация обновленчества. О том, что предшествовало этому событию, мы можем узнать из опубликованного М. И. Одинцовым документа — письма Г. Г. Карпова И. В. Сталину.
«Совет по делам Русской православной церкви при СНК СССР, — писал он, — исходя из того, что обновленческое течение сыграло свою положительную роль на известном этапе и последние годы не имеет уже того значения и базы, и принимая во внимание патриотические позиции сергиевской церкви, считает целесообразным не препятствовать распаду обновленческой церкви и переходу обновленческого духовенства и приходов в патриаршую Сергиевскую церковь». Сталин поддержал Карпова, написав: «Правильно. Согласен с Вами». Поддержал его и В. М. Молотов. «На места были направлены соответствующие разъяснения и указания, — подытоживает М. И. Одинцов, — и в результате обновленчество стало разваливаться на глазах»[169].
Комментировать сказанное, очевидно, не стоит — все ясно и так. Дело здесь, разумеется, не столько в обновленцах, сколько в принципиальном подходе властей к проблеме: возрождение старых отношений (тесной связи государства и Церкви) заранее предполагало государственную помощь.
Конечно, легко обвинить Патриарха Сергия в конформизме, но невозможно признать его лишь безыдейным и безнравственным честолюбцем, желавшим власти любой ценой. Он, конечно же, желал власти, но при этом оставался глубоко верующим человеком, искренне желавшим блага Церкви — как он его, это благо, понимал. Следовательно, вопрос о поступках Патриарха Сергия и его политической линии есть вопрос о том, что такое благо Церкви (как социального института), и что этим благом не является.