XIII
Существует старая истина: подобное порождает подобное, а добро не рождается от зла, оно от добра рождается. Благо ли для Церкви покупать легализацию ценой неравного «конкордата» с безбожным государством, ценой отказа от честного слова в защиту уничтожаемой веры и истребляемого клира?
Стоит ли сохранять единое церковное управление, отказываясь от правды, заявляя об отсутствии гонений и тем самым как бы подхлестывая их?
Зная конечную цель государственной политики в отношении любой религии и Церкви, а также методы ее достижения в первое послереволюционное десятилетие, это было совершенно ошибочно. Разумеется, утопающий хватается за соломинку, а надежда умирает последней. Но ведь есть еще и история: политический конформизм с врагом никого не спасал. Нельзя верить тому, кто вовсе не считает необходимым держать в тайне мечту о полном уничтожении Имени Бога на земле.
После 1927 г. митрополит Сергий был вынужден несколько раз публично лгать: раз вступив в соглашение с властями, он оказался связан с ними на всю жизнь. Существует версия, согласно которой в случае несогласия Заместителя Патриаршего Местоблюстителя в феврале 1930 г. заявить в интервью, что в СССР гонения на религию никогда не было и нет, всех русских епископов — и находившихся под стражей, и тогда еще «свободных» — расстреляли бы. Получается, что «ложь во спасение» была необходима. Но достигла ли она своей цели?
Увы, нет. В лучшем случае ложь эта лишь «заморозила» на время процесс постепенного полного уничтожения русского православного епископата и священства. «Заморозила», но не остановила. Ведь именно с 1930-х гг. начался новый массированный накат сталинской машины на религию и Церковь. Под прикрытием мифа о свободе совести атеистические власти усиливали репрессии против православной конфессии, зримо доказав, что ложь не спасает. Более того, в середине 1937 г. в среде партийного и советского актива получило широкое распространение мнение о необходимости вообще ликвидировать законодательство о культах, в том числе и постановление 1929 г. С этой идеей выступал, в частности, Г. М. Маленков. Коммунистические бонзы не стеснялись утверждать, что это постановление создало «организационную основу для оформления наиболее активной части церковников и сектантов в широко разветвленную, враждебную советской власти легальную организацию в 600 тыс. человек по всему СССР»[170]. Законодательство, правда, не ликвидировали, но заслуживает внимания сама постановка вопроса! К тому же в конце 1930-х гг. была упразднена Комиссия по культовым вопросам, существовавшая при ВЦИК СССР с 1934 г., а в новом формируемом тогда органе представительной власти — Верховном Совете СССР — ей места уже не нашлось[171].
Итак, ни молчание, ни «ложь во спасение» не защитили клириков Церкви от лагерей и застенков НКВД, не стали «благом» для Церкви: Ее планомерно уничтожали.
Далее, сохраненное колоссальной ценой — допущением безбожников в кадровую политику Церкви (о чем уже не раз говорилось) — единое церковное управление при тотальном уничтожении всего связанного с религией только облегчило атеистическим властям выполнение их задачи, так как последние имели дело со строго централизованной системой, полностью подотчетной центру. Политическая практика доказала, что единое церковное управление в советском тоталитарном обществе конца 1920-х — 1930-х гг. более устраивало официальные власти, чем помогало церковным иерархам противостоять их натиску.
Уже к середине 1930-х гг. это стало очевидно всем тем, кто внимательно следил за развитием государственно-церковных отношений в СССР. Не мог не видеть этого и митрополит Сергий, имевший лишь одну возможность — наблюдать за планомерным уничтожением Церкви, не имея при этом никакой возможности противостоять сталинскому молоху.
С началом войны отношение Сталина к религии и Церкви по тактическим соображениям[172], как уже указывалось, изменилось. О Церкви «вспомнили». И как оказалось — надолго. Казалось бы, мудрость Сергия получила историческое оправдание, ведь ведомый им в течение восемнадцати лет церковный корабль наконец получил свою постоянную «гавань». Власти на какое-то время «забыли»[173] о своей стратегической цели — искоренении религии и всеобщей атеизации населения.
Заместивший Сергия на патриаршем престоле митрополит Ленинградский Алексий (Симанский) на первых порах, также как и его предшественник, получал от власти дорогие «подарки», например, помощь в решении униатского вопроса. И хотя в дальнейшем (с конца 1940-х гг.) подобная помощь прекратилась, а с приходом Н. С. Хрущева государство вновь развязало «холодную войну» с Церковью[174], последней уже никогда не пришлось пережить ужасы 1920-х — 1930-х гг. Начало очередного наступления на религию и Церковь в СССР, однако же, не привело к изменению, хотя бы на йоту, показной лояльности
большинства представителей православной иерархии по отношению к атеистическому режиму. Клирики, по сути, вынужденно согласились с отведенной им ролью молчаливых статистов. Более того, власти стремились бороться с «религиозными пережитками» церковными руками и в огромном большинстве случаев их расчет оправдался.
И это понятно — долг платежом красен. За признание требовалась, по большому счету, старая плата — преданность социалистическому Отечеству, публично декларируемая, и кадровое рабство. Даже не касаясь уже много раз упомянутой проблемы подчинения кадровой политики Церкви интересам безбожного государства, хотелось бы отметить унизительность вечных ее верноподданнических деклараций, причем даже тогда, когда религиозные гонения вновь дали о себе знать.
Конечно, проще всего объяснять новые гонения 1950-х — первой половины 1960-х гг. недальновидностью Н. С. Хрущева, но ведь и при И. В. Сталине, после 1943 г., сторонников Патриарха Сергия не только выпускали на свободу, но и продолжали сажать. Основные партийные документы также содержали соответствующие антирелигиозные пассажи — их никто не отменял.
Для меня сейчас важно отметить другое — в послевоенный период Церковь вынуждена была идеологически приспосабливаться к изменившимся условиям бытия, вплоть до перестройки выслушивая за это оскорбительные насмешки атеистических властей. Записные атеисты советского времени не стеснялись цитировать Журнал Московской Патриархии, в котором делались попытки толковать «вечную истину Евангелия» в категориях, убедительных для современного человека. «Они считают, — развязно писал о церковниках один из таких обличителей, — что „христианская общественная активность отличается от любой другой общественной активности только лишь в своем богословском понимании“». «Лишенная возможности кардинально вмешиваться в общественную жизнь, повернуть вспять ход истории, — продолжал он далее, — Церковь теперь присваивает себе право быть „закваской нового бытия“, претендует на роль активного участника строительства коммунизма»[175].
Показательно, что, характеризуя Патриаршество Алексия I, многолетний председатель Совета по делам религий В. А. Куроедов с удовлетворением заметил, что «отличительной чертой этого патриарха <…> была не просто лояльность, но глубокая преданность Советской Родине, социалистическому государству. Он со всей присущей ему страстностью разоблачал и бичевал трубадуров антикоммунизма, всяких клеветников на социалистический строй, которые в черных красках рисовали положение религии в СССР, стремились использовать ее в антисоветских целях»[176]. На это и сказать ничего нельзя (даже зная, что Патриарх Алексий I глубоко переживал полную зависимость от властей и в приватных беседах жаловался на свою беспомощность). Важнее другое: Патриарха хвалит тот, кто и по своей партийной принадлежности, и по своей должности не мог сочувствовать Церкви и кто не стесняясь заявлял, что «политика Советского государства в отношении религии и верующих [всегда] преследовала главную цель — объединить советское общество для решения социальноэкономических и политических проблем коммунистического строительства»[177].
Таким образом, эта политика имела целью получение содействия верующих для построения коммунистического общества, т. е. такого общества, в котором, как известно, не должно остаться места религии и Церкви! Большей откровенности от официального лица, ведавшего церковными делами, и ожидать невозможно! А Патриарх Алексий I, если верить В. А. Куроедову, страстно разоблачал всех клеветников социалистического Отечества, в том числе и тех, кто говорил о притеснении религии в СССР! Получалось, что Патриарх сочувствовал строительству нового общества, по крайней мере из его выступлений и статей такой вывод сделать было можно. Разумеется, и клир Московской Патриархии в подавляющем большинстве следовал за своим Первоиерархом…
Действительно, подобное порождает подобное, а страх рождает только страх. У Патриарха Сергия был горький опыт 1920-х гг., у него был выбор. Последующая история показала, что большинство иерархов «его» Церкви даже психологически к такому выбору не были готовы, они даже не видели альтернативы политическому сервилизму и шли на все требования властей.
Такая позиция пастырей свидетельствовала об их политической зависимости от атеистического государства. Это была цена, которую Московская Патриархия, созданная митрополитом Сергием, на многие десятилетия вперед заплатила за свой официальный статус.
«Сегодняшняя ситуация в Церкви, — справедливо писал активный участник общественно-религиозного движения в СССР 80-х гг. В. М. Попков, — в большей степени есть следствие выбора, сделанного в 20-е гг. Плоды такого выбора ясно видны сегодня. Это