Можно ли сказать, что представители православной иерархии, участвовавшие в дискуссиях, хотели казаться лучше, чем о них думало светское общество? Вопрос не столь прост[215], как может показаться на первый взгляд. В качестве представителей главенствовавшей конфессии империи клирики во главе с епископом Сергием имели возможность выступать в строго очерченных рамках, ибо «правила игры» никто изменить не был
21 властен. Можно сказать, что уступкой богоискателям с их, клириков, стороны было само ведение беседы «в условиях совершенной терпимости», когда «все высказываемые взгляды (независимо от их религиозного и философского содержания) пользовались одинаковыми правами обсуждения»[216]. Это в первый же день работы собраний подтвердил епископ Сергий, заявивший о своем желании и на встречах с интеллигенцией оставаться «на самом деле служителем Церкви, верным выразителем ее исповедания»[217].
Нахождение пути к единству шло через признание (в качестве очевидного для почти всех участников) факта первенства в России Православной Церкви. Следовательно, признание государственного значения Церкви предполагалось a priori. Но значило ли это, что клирики, в отличие от богоискателей, были удовлетворены состоянием церковногосударственных отношений в дореволюционной России, или, другими словами, стремились лишь к сохранению (охранению) петровской синодальной модели? Разумеется, нет. Епископ Сергий, как мне представляется, и стал одним из первых русских иерархов, кто до революции 1905 г. гласно, не в замкнутой духовной или чиновной среде, а в кругу интеллигенции заявил о том, на каких правилах основано понимание Русской Церковью свободы совести и что такое православное начало в православной жизни империи.
Ничего принципиально нового сказано не было, важнее оказалась та обстановка, в которой Сергий выступал. Епископ указал, что совесть и вера человека всегда свободны, вопрос же о свободе совести касается не внутренней веры, а внешнего исповедания. Учитывая законодательно оформленное «первенство» Православия в России вполне логично было заявить (что Сергий не преминул сделать) о невозможности для русской государственной власти быть индифферентной, атеистической, «если она не хочет прямо отречься от себя самой. Такое понимание русской царской властью своих задач церковных, — по мнению Сергия, — обеспечивало Церкви полную свободу ее исповедания»[218]. Итак, председатель собраний взаимоувязывал главенство Православной Церкви и конфессиональную пристрастность империи. Ничего нового в этом не было. Но на этом его заключения не обрывались — банальным признанием невозможности осуществить полную свободу совести в России для Владыки Сергия заканчивать свою мысль было бы слишком примитивно.
Епископ видел что вопрос заключается не в даровании свободы вере «во имя отвлеченных принципов», как он выражался, а в признании безусловно неприкосновенными церковных идеалов. «Я говорю не о свободе духовной власти от светского вмешательства. Это вопрос ничтожный, — пояснял свою мысль Сергий. Я говорю о том, <…> чтобы государство не употребляло Церковь в свою пользу, как орудие. Тогда можно подымать вопрос о свободе совести. Иначе государство только в силу индифферентизма может дать свободу сектам наряду с Церковью»[219]. Получалось, что епископ господствующей Церкви не напрямую, но все же достаточно ясно указывал на церковную несвободу, ибо всем слушавшим было известно о частом использовании ее в государственных целях, «как орудие». Если положение не изменится, откровенно признавался Сергий, то свобода совести для других религиозных конфессий (прежде всего, право оказательства веры) окажется ущербной для Церкви Православной: «находясь в теперешнем положении, нам неестественно желать провозглашения свободы, которой мы сами не пользуемся»[220]. Ректор Духовной Академии, таким образом, намекал на необходимость изменения старой синодальной системы. На вопрос поэта Н. М. Минского, в чем выражается это положение, Сергий публично признался, что видит стеснение в нецерковных задачах, которые ставятся Церкви, при этом за церковным идеалом не признается безусловного характера. Иными словами: когда государству необходимо, оно использует Церковь в своих корыстных интересах, далеко не всегда вспоминая о своей религиозной природе[221]. Откровеннее в тех условиях сказать было трудно: «тихий полубуддист» внятно разъяснил своим не в меру наивным оппонентам, что Православная Церковь принять не сможет до тех пор, пока ее отношения с государством не будут скорректированы (разумеется, с учетом первенства и господства).
Богоискатели, однако, на этом не успокоились, озадачив епископа почти провокационным вопросом: признает ли он за сектантами право религиозной пропаганды? В стране, где монопольное право оказательства веры всецело и безраздельно принадлежало Православной Церкви, задавать подобный вопрос значило проверять личное мнение вопрошаемого — и только. Епископ Сергий сумел достойно выйти из щекотливого положения, еще раз напомнив вопрошавшим богоискателям, что подобные вопросы решает государство, так как для Церкви все, не принадлежащие к ней — не ее. Владыка утверждал безусловное право Церкви отлучать всех, кто не верит (конечно, если они конфессионально — de jure — принадлежали к Православию. При этом Церковь не могла быть индифферентна к распространению ложного, по ее мнению, учения, «а отношение к пропаганде, — снова и снова повторял Сергий, — вопрос государственный»[222].
В ходе обсуждения этих вопросов становилось ясно, что разница между «церковниками» и богоискателями не столько идейная, сколько психологическая: если первые мечтали о корректировке церковно-государственных отношений, то последние мыслили в категориях абстрактных свобод (порой приближавшихся к кавуровской формуле «свободной Церкви в свободном государстве»). Но осуществление этих свобод в Российской империи было также невозможно, как добровольный отказ Православной Церкви от своего первенства. Связь Церкви и Царства, мистически понимавшаяся группой Мережковского[223], православными клириками, участвовавшими в работе собраний, воспринималась в основном формально юридически, как политическая данность. Отказаться от этого восприятия «клиру» было также тяжело, как богоискательскому «миру» не обращать свое преимущественное внимание на политическую спаянность Православной Церкви с государством, на то, что Церковь есть «департамент», особое духовное ведомство России.
В тех условиях епископ Сергий (Страгородский) мог сделать только одно: спокойно выслушать своих интеллигентных оппонентов и высказать им свое видение наиболее сложных проблем, стоявших перед Русской Церковью в начале XX столетия. Трагедия заключалась в том, что создание «религиозной общественности» в условиях Российской империи было неосуществимой задачей: природа церковно-государственных отношений стояла на пути претворения в жизнь этого красивого замысла. Епископ Сергий, как мог, постарался донести данную мысль до богоискателей, которые до конца, по своему последовательно, верили в возможность безболезненного церковного реформирования и предлагая в качестве паллиативов явно маломощные лекарства.
Приложение 2Список статей и книг о Патриархе Сергии и «сергианстве»[224]
Анализ действий всех группировок после 16/29 июля 1927 г. с указанием выхода из создавшегося положения. Разъяснение и добавление к беседе «Двух друзей»: Из цикла: Церковная литература в сов. России // Церковное обозрение. 1939. № 10–11; 1942. № 4–6.
Антонов В. В. Ложь и правда // Русский Пастырь (Сан-Франциско). 1994. № 2 (19).
Антонов В. В. Ответ на Декларацию // Русский Пастырь (Сан-Франциско). 1996. № 1 (24).
Арефский Н. Митрополит Сергий и Священный Синод// Украинский православный благовестник. 1927. № 13.
Балашов Николай. Еще раз о «Декларации» и о «солидарности» соловчан // Вестник РХД. Париж; Нью-Йорк; М. 1989. № 157.
Бердяев Н. Вопль Русской Церкви // Наука и религия. 1991. № 1.
Борис (Рукин), епископ. О современном положении Русской Православной Патриаршей Церкви. М.: Издание автора, 1927.
Васильева О. Февральская пресс-конференция митрополита Сергия иностранным корреспондентам: историческое наследие и материал для осмысления // Альфа и Омега. 2002. № 3 (33).
Васильева О. Ю. Митрополит Сергий (Страгородский): Штрихи к портрету // Альфа и Омега. 2002. № 1 (31).
Васильева О. Ю. Февральская пресс-конференция митрополита Сергия — историческое осмысление и историческое наследие // История Русской Православной Церкви в XX веке (1917–1933). Материалы конференции. Б/м, Издание Обители Преи. Иова Почаевского в Мюнхене, 2002.
Ведерников Николай, прот. Воспоминания о встречах с Патриархами Сергием и Алексием // Альфа и Омега. 2002. № 3 (№ 33).
Вениамин (Федченков), митр. Святый Сорокоуст: Мысли по поводу указов митрополита Сергия //К свету. Б. м., Б. г. Вып. 13: Патриархи смутных времен.
Вслед за июльской Декларацией / Публ., вступл. и примеч. А. Мазырина и О. Косик // Богословский сборник. М.: Издательство
Православного Свято-Тихоновского Богословского Института, 2002. Вып. 9.
Граббе Г., протопресв. Правда о Русской Церкви на Родине и за рубежом: (По поводу книги С. В. Троицкого «О неправде Карловацкого раскола»). Джорданвилл, 1961.
Григорий (Чуков),