.
На днях простился я с Путятиным, которого, по твоему желанию, отпустил к семейству во Францию. Надеюсь, что он и там будет для нас полезен. По словам его, он остался весьма доволен всем, что видел в Кронштадте.
Из 1-го письма твоего из Ниццы, я с удовольствием усмотрел, что вас везде принимали с истинным радушием. Разговоры твои с Кор[олем] Сардинским и с Кавуром весьма любопытны, и ты очень хорошо сделал, что был с ними осторожен в твоих ответах. Ясно видно, что Наполеон ничего от нас не скрывает, и потому надеюсь, что мой ответ на последние его предложения относительно трактата сделает его осторожным, доказав им, что, если я не буду помогать Австрийцам, то от нейтралитета до прямого участия в войне еще далеко.
Из разговоров твоих с Наполеоном мне кажется, что последствия эти уже заметны. План и желания его я хорошо понимаю, но привести их в действие без общей войны невозможно, и потому, Дай Бог, чтоб он их отложил до более удобного времени. Между тем я приказал Киселеву благодарить его моим именем за радушный прием, сделанный тебе, и рад, что ты с своей стороны остался весьма доволен. Могу тебе также с радостью передать о хорошем впечатлении, тобою везде произведенным. Спасибо тебе, что ты умеешь себя выказывать тем, чем я тебя знаю.
Здесь трудимся и работаем, но, к сожалению, многое еще не так идет, как я того желал, в особенности по губерн[ским] Комитет[ам], из которых большая часть просто срамят себя. Несмотря, однако, на все дрязги, надеюсь с Божьей помощью, что дело пойдет на лад [245].
По литературной части, которая пагубным своим направлением сделала нам уже столько вреда, учредил я на днях особый высший комитет [246], наподобие Прусского bureau de presse [247], и вместе с тем, в самом непродолжительном времени выйдет новый цензурный устав [248] и, надеюсь, что одно другому будет помогать и даст вообще лучшее направление. По финансовой части рассматриваются также несколько весьма важных проектов, которые тоже, надеюсь, будут иметь хорошие результаты.
Сегодня сделал общий смотр всем войскам при весьма благоприятной погоде, но в самом глубоком снегу, которого до последних дней почти совсем не было. Все части представились в превосходном виде и почти без всяких оттенок.
Насчет городских увеселений пока еще ничего не было. Мы были раза два на морганатичных вечерах у Ел[ены] Пав[ловны] и довольно часто посещаем театры, а я, с своей стороны, езжу, когда могу, на охоту, чтобы освежиться от сидячей жизни.
Дети твои здоровы и милы. Оля [249] делает всякий день гимнастику с нашей Мари. Вот покуда и все. Поздравляю вас вперед с Новым годом. Дай Бог, чтобы он для нас всех прошел мирно и спокойно. Обнимаю вас с милым Николой от всего сердца.
P. S. Говоря об Амурском Ком[итете], я забыл упомянуть об острове Сахалине, насчет которого мысли Путятина не сходятся с Муравьевым. Я, однако, представил сему последнему, как ближайшему соседу, действовать по его усмотрению, не вдаваясь, разумеется, в военные предприятия против Японии8. При его разумной деятельности, надеюсь, что мы достигнем того, чего желаем, т. е. если не приобретения всего острова, то, по крайней мере, северо-западной его части, где находятся главные угольные копи, столь для нас полезные[250].
Искренно, от всей души, благодарю Тебя, любезнейший Саша, за Твое милое длинное письмо от 20-го декабря, которое получил здесь 2-го Января, и в котором Ты мне так подробно говоришь про многое, что у нас происходит в нашей дорогой Матушке России. Дай Бог Тебе и в нынешнем 1859-м году сил и здоровья, и крепости физической и нравственной, чтобы продолжать трудиться на ее благо, как Ты делал доселе, и я убежден, что Господь Бог благословит дела Твои успехом.
Разумеется, дело не обойдется без частных неудач и без борьбы, но я знаю, что это Тебя не остановит, точно также как Ты знаешь, что имеешь во мне Своего самого верного слугу, который близко ли, далеко ли всегда готов Тебе служить с самою полною ревностию, до последних дней жизни, до последней капли крови.
Сегодня этим письмом я Тебя долго не задержу, потому что нечего особенного рассказывать.
17-го Декабря мы из Вилла-Франки отправились в Геную, куда прибыли на другой день вечером и оставались там все 19-ое число. Я смотрел там огромный Американский Фрегат «Wabash», который весьма хорош, но имеет слишком слабую машину и оттого под парами ходит не лучше наших теперешних фрегатов. Кроме того, я осматривал еще Сардинские фрегаты (два строящихся и один готовый), которые во всех отношениях превосходны и сделали бы честь любому Флоту.
В тот же вечер, 19-го числа, мы снялись с якоря, а 22-го числа утром благополучно бросили якорь в Палермской гавани. Переход был самый удачный, все время с попутным довольно свежим ветром. Качка по временам была порядочная, и моя бедная жинка очень сильно страдала, но несмотря на то показала себя молодцом и ничуть не падала духом, напротив того, она 2 раза со мною играла на фортепьянах, и я весьма доволен, что она скоро совершенно привыкнет к морю.
Самое неприятное на винтовом судне – это шум, происходящий от винта, и который в кормовой каюте очень силен. Не могу сказать, с каким удовольствием я опять увидел милое Палермо, в котором и 13 лет тому назад мы провели такое приятное время. Но, к сожалению, погоду нынешнего года сравнивать нельзя с той, что стояла тогда, и оттого здешние места много теряют своей прелести. Здесь у нас пошел образ жизни весьма приятный и тихий, как было и в Венеции, и я принялся за мои большие работы, Учреждение Министерства, Портовый регламент [251] и Устав Учебных заведений [252], так что время не теряется.
Суда наши после некоторых неважных исправлений принялись теперь серьезно и фундаментально за учения, которые положат основу настоящей морской службе, так что я надеюсь, что мы ни перед какими иностранцами лицом в грязь не ударим. 28-го и 29-го декабря ревел здесь жесточайший NO шторм, какого давно здесь не запомнят, так что суда наши с трудом отстаивались и были все время в самой большой опасности.
Но все, благодаря Бога, обошлось благополучно, и повреждений никаких не было, кроме многих лопнувших цепей и швартовов и вывороченных палов. Волнение ходило страшное, так что мола, за которой мы стоим, сильно повреждена. Несколько купеческих кораблей оторвало, и одно из них совершенно разбило. Это дало случай многим нашим офицерам и матросам показать свое молодечество, и они с удивительным самоотвержением несмотря на явную опасность въезжали в самые буруны и спасали людей.
7-го января я отправил «Баян» под парусами в Грецию, чтоб явиться к нашему Посланнику, у которого он назначен на станцию, и чтоб уведомить его, что мы, вероятно, в апреле месяце туда будем. Январь месяц эскадра будет учиться, а я буду работать, а в Феврале я полагаю походить по берегам Сицилии и в Мальту. Вчера пришел сюда «Рюрик» весьма благополучно, я его оставил в Вилла-Франке для перевоза Кати [253] и Жоржа [254] в Рим.
Прощай, любезнейший Саша. Обнимаю Тебя от всей души и еще раз благодарю за милое письмо.
Срочного январского курьера я задержал до приезда твоего, который прибыл сюда только три дня тому назад. Теперь разом благодарю тебя, любезный Костя, за два письма твоих, 1-ое из Ниццы еще, а 2-ое из Палермо от 12/24 янв[аря]. Благодарю тебя искренно за добрые твои чувства, в которых я никогда не сомневался и уверен, что всегда найду в тебе по-прежнему верного друга и усердного помощника.
Радуюсь, что ты доволен Палермским пребыванием несмотря на переменчивую погоду и порядком на нашей эскадре, которой офицеры и матросы опять имели случай показать себя молодцами во время свирепствовавшей бури на Палермском рейде. Скажи им спасибо от меня.
Здоровье Матушки, благодаря Бога, мало-помалу укрепляется, но она все еще не выходит из своих комнат, несмотря на необыкновенно теплую зиму, какой я еще не помню здесь. За исключением 5 или 6 дней у нас почти постоянно стоит оттепель и дорога в городе вроде весенней, т. е. не знаешь, на чем ездить. Жена и дети здоровы и тебя обнимают. Они и Вера [255] весьма часто бывают у маленькой (как они ее называют) Мари и очень милы. Костя растет и толстеет.
В занятиях недостатка нет. Вообще все спокойно, хотя умы еще все в большом волнении как от всех занимающего крестьянского вопроса, так и от необузданности нашей безрассудной литературы, которой давно пора было положить узду. Надеюсь, что при благоразумной строгости Ковалевского [256] и при помощи вновь учрежденного bureau de press [257] прежние непростительные прорухи цензуры не будут повторяться, а, может быть, между литераторами найдутся и люди благонамеренные, которые направят умы к лучшему.
Я знаю, что они существуют, но жалко и больно, что они боялись проявляться доселе из опасения противной партии, приобревшей столько влияния своим пагубным направлением к критике всего существующего в России. Крестьянское дело подвигается несмотря на жалкое зрелище, представляемое почти всеми губернскими комитетами.