Ждать аудиенции при дворе базилиссы Склирены пришлось целых пять дней. Как уверил спутников многоопытный де Фуа, им посчастливилось – обычно в первые месяцы нового правления чужеземцам в Палатий вообще не попасть. Ромеи увлеченно решают собственные трудности, им не до иностранцев с их хлопотами и просьбами. Нынешнее исключение произрастает из сложной политической обстановки, в которую угодила Империя, и обусловлено топотом приближающейся армии Великой Римской империи. Говорят, передовые отряды уже преодолели Фракию и постепенно занимают мыс, на котором стоит город Галлиполи. Там – самое узкое место пролива Дарданеллы, оттуда крестоносцев на предоставленных греками судах начнут переправлять на азиатскую сторону. В Константинополе ходят устойчивые слухи, что скоро прибудет и сам престарелый Барбаросса – а если не сам император лично, то его посольство.
За это время Мишель де Фармер, наняв проводника, наведался в иоаннитскую прецепторию, вернувшись обескураженным. Гай Гисборн из королевства Английского благополучно добрался до столицы Империи, но в одиночестве, утратив своего попутчика из Шотландии. 18 ноября мессир Гай оставил своим друзьям своеручную записку о том, что проживает в прецептории. Как объяснили Мишелю служители, молодой франкский рыцарь находился в странноприимном доме до конца декабря. Незадолго до памятных волнений против тирана Андроника кирие Гисборн вышел за ворота монастыря и более не возвращался. Спустя седмицу явились люди за его имуществом, собрали все и унесли. Какие люди? А дворцовая стража. Почему им не воспрепятствовали? Так кто ж в здравом уме будет препятствовать ликторам, когда они при исполнении?
– Не было печали, – удрученно заявил германец, выслушав рассказ сотоварища. – Из всей нашей компании мессир Гисборн казался мне самым разумным и предусмотрительным. Во что его угораздило влипнуть? Как нам его теперь отыскать?
– Попробовать выведать в Палатии? – здраво предложил встревоженный де Фармер.
– Ага, вот у императрицы больше дел нет, как следить за участью подозрительных иностранцев, – огрызнулся фон Райхерт. – Хотя попытаться все равно надо. Византия – оплот бюрократии. У ромеев наверняка есть какой-то департамент, куда стекаются сведения о задержанных. Сунемся туда, заплатим клеркам, поспрашиваем.
У барона Мелвиха хватало своих забот. Перед отъездом с Кипра ему вручили несколько мешков, до отказа забитых пергаментами, настоятельно потребовав ознакомиться. Выяснилось, что сие – бумаги с разнообразными сведениями о делах Палестины, причем некоторые из них были составлены лично королевой Элеонорой. Его величество Ричард Плантагенет в качестве напутственных инструкций сообщил посланнику о своем твердом намерении в конце весны высадиться под Аккой, захватить таковую и далее прямиком направиться к Иерусалиму – «а коли почтеннейший Барбаросса запоздает, то мы мешкать и ждать его не будем! Да, прямо так ему и передайте – пусть пошевеливается, не то Святой Град без него освободят!»
«Кое-кто точно не умрет от скромности», – буркнул про себя Гунтер, по врожденной дотошности решив все-таки прочитать выданные документы. Теперь он безвылазно сидел в полутемной комнатке, обставившись свечами, разложив пергаменты и продираясь сквозь витиеватый стиль средневековых писцов. Голова у германца потихоньку шла кругом, малой отдушиной были только воспоминания об оставшейся на Кипре Елене-Даниэлиде да голоса за окном. Давешняя шумная ребячья компания по меньшей мере дважды в день наведывалась в облетевший сад, носилась по дорожкам, играла с собаками и убегала дальше. Несколько раз германец видел из своего окна матушку мальчиков, что жила в доме наискосок. Темноволосая миловидная женщина и в самом деле выглядела слишком юной, и Гунтер решил, что она доводится подросткам не родительницей, а близкой родственницей. Между собой дети и девица разговаривали то по-гречески, то на норманно-франкском, и мальчики частенько обращались к собеседнице «тетушка Агнесса».
Мессир де Фуа целыми днями где-то пропадал, объясняя свое отсутствие тем, что хлопочет над ускорением аудиенции и исполняет поручения, данные ему мадам Пуату. Впрочем, как-то раз он прихватил с собой Мишеля, проведя нормандца по достопримечательным местам Константинополя. Прогулка произвела на молодого де Фармера весьма сильное впечатление – он честно признался, что никогда не видел столь большого, населенного и богатого города, и даже не думал, что такие бывают на свете.
Памятный день визита в императорский дворец начался задолго до рассвета. Для Комнина из Палатия прислали крытые носилки алой кожи, расшитой золотом, и бывший кипрский деспот чуть приободрился, сочтя это за хороший знак. Прогрохотав через пробуждающуюся столицу, франкская кавалькада выехала на огромную площадь, образованную уменьшенным подобием римского Колизея, дворцом в античном стиле и огромными каменными вратами с бронзовыми решетками. Мишель, вообразив себя заправским гидом, важно сообщил германцу, что площадь и дворец зовутся единым именем Августеон, маленький Колизеум – это форум императора Константина, а ворота – Халкидия, главный въезд в Палатий. Стало быть, ромеи сочли их посольство достаточно значительным, чтобы впустить их тем же путем, каким попадают в свое владение базилевсы.
Крамольную мысль о том, что опытные и собаку съевшие на всяких церемониях ромеи просто-напросто устрашают впечатлительных европейцев, мессир фон Райхерт решил придержать при себе. Германцу тоже было до чрезвычайности интересно. Он искренне сожалел о том, что среди имущества гостей из будущего не завалялось кинокамеры или, на худой конец, фотоаппарата. Ведь к XX веку от этих величественных построек ничего не останется, и археологи будут вести бесконечные споры о том, принадлежал ли обнаруженный фундамент дворцу Августеон или нет.
Тяжеленные решетки Халкидии на удивление беззвучно уплыли вверх. Проезжая через укрепление, барон Мелвих обратил внимание на выщербленные участки каменной кладки и разбитые зубцы, задумавшись над вопросом: это результат небрежения или недавнего штурма? Если штурма, то пресловутый «народный гнев» разгулялся тут вовсю.
За воротами прибывших ожидали, да не один человек, а целая маленькая армия. Челядь и охрана Палатия, несколько напыщенных сановников в алых одеяниях на римский манер, переводчики с греческого на норманно-франкский, да еще какие-то непонятные юркие личности. Комнина, высунувшегося было из своих носилок, вежливо и непреклонно затолкали обратно. Гостей попросили спешиться и разоружиться – к счастью, об этой местной традиции франков предупредили заранее, и досадных затруднений не возникло. Собранное оружие уложили на носилки, закрыли отрезом бархата и унесли, пообещав вернуть по окончании аудиенции. Слуги подхватили паланкин с томящимся внутри кипрским деспотом и потрусили вперед, прочим оставалось только следовать за ними.
Недлинный, но извилистый путь завершился в просторной многоколонной зале, уже на треть занятой ожидающими приема у императрицы. Посольство Ричарда отвели в укромный уголок за колоннами, посоветовав набраться терпения. Когда наступит их очередь предстать перед базилиссой, их известят. Если во время ожидания гости пожелают есть или пить, достаточно сообщить об этом первому же попавшемуся на глаза дворцовому прислужнику.
– А я думал, нас сразу пустят… – совершенно по-детски разочаровался де Фармер.
– Мы птицы невысокого полета, – хмыкнул Гунтер. – Подумаешь, какой-то Ричард. Представь, что ты в засаде. Сиди, терпи, жди.
Шестерни государственного аппарата Византии вращались с воистину царственной неспешностью. Спустя час потерявшие терпение Мишель и несколько франков помоложе удалились на прогулку по медленно наполнявшемуся залу – поискать соотечественников, выспросить новости и поглазеть на присутствующих. Явившиеся слуги молча разложили на полу толстые кожаные подушки, заменявшие здесь привычные скрипучие стулья. Де Фуа, с меланхоличным видом побродив туда-сюда, тоже улизнул. Возмущенный повальным дезертирством мессир фон Райхерт решительно свалил обязанность стеречь пленника на подчиненных и отправился знакомиться с обстановкой.
Довольно быстро выяснилось, что европейцы здесь присутствуют, хотя и в малом количестве – в основном аудиенции ожидали местные уроженцы. Новости о захвате Кипра в Константинополь уже дошли, но смутные и противоречивые, у очевидцев падения острова взахлеб выпрашивали подробности.
Обогнув зал по периметру, германец добрался до небольшой решетчатой двери в дальнем конце, пребывавшей под бдительной охраной местной стражи. За прихотливым сплетением золотых прутьев в мерцании свечей и факелов смутно различался большой зал, где, видимо, и шел прием. Время от времени решетку открывали, впуская новую группку алчущих узреть императрицу. Прикинув, сколько еще придется ждать, фон Райхерт тягостно вздохнул. Может, стоило дать взятку кому-нибудь из встречавших чинуш?
По зале ветерком пролетел сдержанный ропот, какой возникает при приближении важной персоны. Присутствующие без всяких указаний торопливо раздались в стороны, и из неприметного бокового прохода в залу широким шагов ворвался некто, сопровождаемый отстающей и едва не трусившей свитой из писцов, охранников и слуг. Издалека германец разглядел только светловолосую голову, топорщившийся на широких плечах ярко-алый плащ, и переливчатый блеск золотого шитья и украшений. Почтительную тишину разбил низкий, уверенный голос, произносивший греческие слова с резким акцентом уроженца Северной Европы. Голос показался мессиру фон Райхерту смутно знакомым, и, вспомнив усвоенные начатки греческого, он полушепотом спросил у оказавшегося рядом ромея, с виду – богатого торговца:
– Кирие, это кто пришел?
– Протосеваст Склир, – неприязнь к иноземцам уступила желанию посплетничать. – Правая рука и карающий меч базилиссы. Вот увидите, сейчас половину ожидающих лично вышвырнет за дверь, привычка у него такая…
«Протосеваст в европейской аналогии чинов и титулов будет вроде коннетабля, королевского полководца, – припомнил Гунтер. – Доверенное лицо императора, ближайший советник и второй в Империи человек после базилевса. Повезло кому-то».