Всё утро я не могла перестать думать об этой шапке. И мне так страстно захотелось проверить её и доказать свою правоту, что я не утерпела, прокралась во время дневного сна в раздевалку, взяла шапку, надела и повернула алмаз. Не сразу, конечно, ведь он был крепко пришит. Но потом всё же повернулся и остался в моей руке. Он оказался совершенно обыкновенной стекляшкой.
Трудно сказать, почему я не оставила его в шкафчике, а спрятала в упаковку бумажных платков, потому что после подъема та девочка обнаружила испорченную шапку и устроила истерику.
Воспитательница, Татьяна Ивановна, усадила всех детей в круг и стала допытываться, кто это сделал. Ходила от одного ребенка к другому, заглядывала в лицо и говорила, что тот человек, который портит чужие вещи, поступает плохо, но тот, кто не может сознаться в своём поступке — ещё хуже. Такие люди трусливые и слабые. Они отравляют окружающих своим присутствием.
Её слова звучали очень зло, я чувствовала дикий стыд, и мне хотелось просто исчезнуть. Так что я не выдержала и расплакалась. А Татьяна Ивановна, тут же подскочив, принялась дожимать:
— Вита, это ты сделала? Это ты украла декор?
Если бы она не сказала слово «украла», я бы созналась, но на меня с надеждой поскорее вынести приговор смотрели тридцать пар глаз. Поэтому я ответила: «Нет. Не я».
А после полдника пришла мама, увидела моё опухшее, ещё красное от слёз лицо, и, узнав про инцидент, тут же накинулась на воспитательницу, обвиняя в том, что она унизила и довела ребенка. Затем отправилась к заведующей и довольно резко высказалась насчет профпригодности Татьяны Ивановны. Заведующая вызвала воспитательницу к себе и устроила ей разнос прямо при нас.
Татьяна Ивановна тоже расплакалась и очень долго перед нами извинялась. Мама смягчилась, а у меня на душе было до отвращения погано.
Всю ночь я ворочалась, думая о том, какая я жалкая и ничтожная личность. Нет, тогда я об этом не думала так, как если бы нечто подобное случилось сейчас. Во всяком случае, не размышляла и не терзалась. Просто приняла как факт. Открыла себя для себя. Вот, оказывается, какая я. Самой краже я не придавала какого-то особого значения. Просто на следующий день подложила стекляшку обратно в шкафчик.
Плохой поступок исправила, но всего остального исправить было нельзя: не вернуть ни слова моей мамы, ни заведующей, ни унижений Татьяны Ивановны.
Артём позвонил, когда я уже почти заснула. Телефон лежал на столе и бешено вибрировал.
— Подойди к окну.
— Зачем?
— Просто слушайся и всё.
После яркого света прикроватной лампы за окном было так темно, что казалось, будто чернильная густота мрака, просачиваясь сквозь стекло, заползает в комнату.
Мой взгляд был направлен вперед, где обычно просматривались деревья и пешеходная дорожка, поэтому, когда за решеткой почти перед самым лицом, промелькнуло и заметалось, словно потерявшая ориентир птица, нечто довольно большое и темное, я так резко отпрянула, что телефонная трубка вывалилась из руки.
Оно продолжало раскачиваться перед глазами до тех пор, пока я не пригляделась и не поняла, что это Паскаль. Мой бедный Паскаль, которого я так жестоко отнесла на помойку, теперь болтался на веревке, привязанный за горло и безжизненно свесивший лапки.
— Это ты! — закричала я, поднимая трубку с пола.
— Вовсе нет. Он сам повесился, — спокойно откликнулся Артём. — С горя.
— Ты забрал коробку! Я так и знала.
Открыв створку окна, я просунула руки сквозь решетку, отвязала Паскаля и прижала к себе.
— Это не я, — повторил Артём. — Это Макс.
— Макс? Но почему он сразу не сказал?
— Потому что про коробку ты не спрашивала. Только про меня.
Возразить было нечего.
— Значит, ты решила, что если не выбросишь игрушки, мы с тобой перестанем дружить?
Издевательский тон резко обозначил нашу разницу в возрасте.
— Не совсем так.
— Моих Киндер слонов тоже выбросила?
— Да.
— А помнится, кто-то говорил, что друзей не выбрасывают.
— Я сглупила.
— Эх, ты, Витя, — протянул он с неподдельным осуждением в голосе. — Забираю свои слова обратно.
— Какие слова?
— Что ты необычная и интересная.
— Ты этого не говорил.
— Вот и хорошо. Потому что ты обычная и предсказуемая. Всё ещё хочешь про меня что-то узнать? Могу тебе дом свой загородный показать. Тот, где мы с Максом жили, пока сюда не приехали. В пятницу уедем, в воскресенье вернемся.
Звучало заманчиво. По каким-то обрывочным фразам, которые то и дело проскальзывали в их разговорах о прошлом, мне казалось, что с этим домом связано нечто очень важное и таинственное. Однако я никогда сама вот так никуда не уезжала и, если сказать маме, она запаникует и перепугается.
— Короче, — оборвал моё молчание Артём. — Надумаешь — звони. И подругу свою зови. Будет весело.
Глава 9
— Можно я тебя перебью? — подала голос Ольга Леонидовна.
Я опять позабыла о ней и о том, зачем она здесь.
— Конечно, — воспользовавшись моментом, я закинула в рот пару виноградин. Шея немного затекла, а впереди было всё самое главное.
— Мне просто стало очень интересно: отчего вдруг такой мальчик, как Артём, заинтересовался тобой. Только не пойми неправильно, ты очень симпатичная девочка, но слишком скромная, и то, как он себя стал проявлять, выглядит несколько странно. Ты не думала об этом?
— Вы забыли, что я чудная? — её вопрос прозвучал немного обидно, но не из-за моей самоуверенности, а потому что она не поняла самого главного. — Однажды, когда мы гуляли с Викой, слышали, как на улице одна бабулька жаловалась другой, что кто-то позвонил ей по телефону и сказал, будто Президент собирается сделать ей подарок в виде бесплатной путевки в санаторий, но для этого она должна назвать все данные своей банковской карты. Так вот, поверить в интерес Артёма ко мне было примерно, как поверить в подарок Президента. Да и у меня не было причин сомневаться в том, что он увлечен Викой.
Артём вообще со всеми держался запросто. Ему нравилось подшучивать над людьми, ставя их в неловкое положение. Так зачем же мне тешить себя лишними домыслами и надеждами? Я не хотела тонуть и очень боялась этого. Но вы правы, было кое-что, чего я никак не замечала. Или не хотела замечать? Про это я объясню позже. Это важно.
— Извини, что забегаю вперед, просто хотела уточнить. До вашей поездки ты не знала о его семье и о том, что у них случилось?
— Конечно, нет. Но это всё равно чувствовалось. За ними обоими точно тень какая-то стояла. Нечто тёмное и тягостное, о чём обычно не говорят вслух, но то, что никак не отпускает.
Ольга Леонидовна взяла из миски мандарин:
— Хорошо. Тогда продолжай.
Я решила, что маме ничего не скажу. Просто сделаю вид, что я дома и никуда не уезжала. В конце концов, это какие-то два-три дня. А наши с ней каждодневные разговоры были так похожи один на другой, что она наверняка ничего не заметит.
Не знаю, кто бы на моём месте не поддался такому соблазну. Воображение за считанные минуты нарисовало увлекательное приключение, о котором прежде я и мечтать не могла. А моя мама всегда всё только преувеличивала и сгущала краски, так что ей просто не нужно было об этом знать.
Коробку с игрушками на следующий день занес Макс. С извиняющимся видом поставил на пол в коридоре и, сунув руки в карманы домашних шорт, пояснил:
— Не знаю, почему забрал их. Показалось, ты не хочешь этого делать.
— Спасибо огромное. Ты прав. Помутнение какое-то нашло.
— Это мне знакомо, — с усмешкой сказал он.
— Когда бегаешь? — догадалась я. — А что ты чувствуешь в этот момент?
— Что если не буду двигаться, то произойдет нечто плохое. Что вот-вот накроет кромешная темень, и нужно срочно бежать за солнцем. Потому-то я и должен быть всё время чем-то занят, отвлекаться, чтобы не думать и не вспомнить то, что ненужно.
— Ты бежишь, потому что боишься вспомнить?
Макс немного смущенно помялся.
Влюбиться в него было легко. Очень легко. Умный, надежный и симпатичный.
— Просто не хочу вспоминать.
— Плохо было в детском доме?
— Будь я реальным, — он двусмысленно усмехнулся, — возможно.
— Ты это о чём?
— Я тебе уже говорил. Помню, когда в первый раз появился у Чернецких, захожу в Тёмину комнату, а он сидит по-турецки на полу со связанными за спиной руками и пристально смотрит на стоящий в шаге от него стакан с водой. Увидел меня и ничуть не удивился, просто попросил дать ему попить. А после того, как я его напоил, сказал: «Я знал, что ты обязательно появишься. У таких, как я, обязательно должен быть воображаемый друг». И я согласился, даже не спросив, почему у него были связаны руки. Такое, наверное, только в детстве бывает, когда не нужно ничего объяснять. Просто принимаешь, как есть, и всё. А Тёма вечно всё выдумывал. Это я потом уже понял. Он раньше совсем другой был. Забавный и чудной немного, из-за своей этой музыки. Оторванный от реальности. И я был другой, — Макс печально вздохнул. — Но, знаешь, воображаемым мне всегда нравилось быть. Ведь с тем, кто выдуман, ничего не может случиться. Тёма вечно то на гвоздь напорется, то обожжется, то с лестницы свалится, а мне хоть бы что. Так что, попав в детский дом, я просто знал, что это не по-настоящему. Вот и всё.
— Почему же ты сбежал?
Для такого разговора коридор был не самым подходящим местом, но я чувствовала, что стоит нарушить момент, и Макс уже ничего не скажет.
— Хотели в психушку положить, — с напускной таинственностью ответил он.
— За что?
— Наверное, за то, что был воображаемым.
— А что? — мне показалось, он надо мной подшучивает. — Вика говорила, в детских домах так часто делают. Отправляют в психушку из-за квартир, которые должны выдавать выросшим детдомовцам.
— Ей-то откуда знать? — Макс недоверчиво прищурился.
— Она же сама из детдома.
— Без понятия, зачем она это рассказывает, но, поверь, Вика никогда не была в детском доме. Только это между нами, ладно? Не хотелось, чтобы она думала обо мне плохо.