— В первый раз слышу, — с раздражением откликнулся мужчина.
— Можно подумать вам лучше знать, — парировала женщина.
К их дискуссии подключился кудрявый парень из соседней очереди и какой-то усатый хмырь.
Артём посмотрел на них с укоризной:
— Эх, вы. Сестрёнке в школе для опытов задали. Не видите, что ли, — ребенок?
Очередь пристыжено начала затихать.
Он вернулся ко мне и нежно поцеловал в лоб.
— Понимаешь теперь, какое у людей стереотипное сознание.
— Для каких ещё опытов? — он насмешил меня так, что я даже толком обидеться не смогла. — Сразу ясно, что ты не учился в школе. Из-под твоей маски уши торчат, учитель.
А как только отъехали от магазина, позвонила Полина. Я её сразу узнала.
— Занят? — голос у неё был приятный, но холодный.
— Ну, так, — Артём покосился на нас. Громкая связь в телефоне у него по-прежнему не отключалась.
— Можно сказать, что нет.
— Вот и отлично. Давай тогда по-нормальному поговорим. Только не начинай сразу психовать.
— Попробую.
— Тём, я тебя очень прошу, ты должен поехать на эту передачу. Должен дать все интервью. Это очень важно. И для тебя самого, и для меня, и для папы. Многие люди что угодно готовы отдать, лишь бы засветиться на Первом канале. А ты нос воротишь. Я лично ничего унизительного в этом не вижу. Все вокруг только и обсуждают: кто с кем спал, и у кого от кого дети. Это естественно. Это жизнь.
— Речь о моих родителях, как ты не понимаешь? Мне слушать о таком противно, не то, что говорить.
— А ты не слушай. Просто приди и ответь на вопросы. Общество любит сиротские истории.
— В сотый раз говорю, мне до этого вашего дебильного общества нет никакого дела. Уже давно нет. Наелся выше крыши, до сих пор раны зализываю.
— Только не нужно преувеличивать. Раны… Это всё оттого, что сейчас ты не востребован. А если бы была та же популярность, то и не жаловался бы. Сам виноват. Профукал всё. Зато сейчас у тебя реальный шанс напомнить о себе.
— Мне не нужно светиться, Полин, я просто помощник тату-мастера.
— Да знаю я это твоё «просто». Ты бы ещё сапожником пошёл, лишь бы доказать всем, какой ты бунтарь. Нет, серьёзно, Тём, ты говоришь, как старик, а ведешь себя, как ребенок. Совершенно ни о чем не думаешь, никаких планов на жизнь, только в игрушки играешь. Да, наверное, если бы мне на голову вдруг свалилось такое наследство, то у меня, может, тоже крышу снесло. Но вернись уже на землю. У тебя сейчас крутой шанс замутить что-то стоящее.
— Н-на передачу я не поеду! И п-планов на жизнь у меня никаких нет, — Артём начал заметно заикаться.
— Ты специально злишь меня?
— Просто не нужно давить. От-тлично знаешь, что эффект будет обратный.
— Уж что-что, а то, что ты всегда всё делаешь всем назло, я отлично знаю. И чем дальше, тем невыносимее с тобой общаться. То ли это таблетки на тебя так действуют, то ли сотрясение привело к необратимым последствиям.
— Я сказал, что не п-поеду ни на какую передачу.
Он резко отключил связь и со свойственным ему темпераментом бросил Максу на колени телефон.
Несколько минут ехали молча. В зеркале отражался его непривычно хмурый и сосредоточенный взгляд из-под бровей. Вику распирало любопытство, но она мужественно молчала, потому что даже на мой невинный вопрос: отчего он не купит себе новый телефон, Артём довольно неприятно ответил, что, в отличие от «некоторых», он своих старых друзей на помойку не выбрасывает.
Однако это обстоятельство никак не могло испортить моего чудесного настроения.
По радио играла «Summer Wine». Голоса Вилле Вало и прекрасной девушки, соблазнившей его вкусом летнего вина, звучали чувственно и нежно.
Колеса мерно шуршали, сквозь мутную синеву уверенно пробились солнечные лучи.
Небо наконец прояснилось, и город озарился весенним восторгом.
У прохожих на лицах читалась счастливая, беззаботная радость, и деревья готовились вот-вот покрыться зеленью, и дым, шедший из труб теплоцентрали, на фоне ярко-голубого неба был ослепительно белым, и высотки сияли чистотой стёкол, и повсюду кружили голуби, и всё плохое осталось позади, а о том, что нас ждет, я ещё не знала.
Нарисовала на запотевшем стекле сердечко. Вика, прячась от Макса, прижалась к моему плечу, потому что откинувшись в кресле и положив ноги в белых кроссовках на приборную панель, он пытался ухватить её заведенными за голову руками.
Чёрное слово «Беги» на его золотистой ноге невольно притягивало взгляд, и, заметив в зеркале, что я на него смотрю, Артём усмехнулся.
Это было волшебное утро. Природа стремительно оживала, дышалось легко и свободно. После выезда из города машин было не так уж и много, дорога манила, и я погрузилась в мир захватывающих, романтических путешествий, воображаемый идеальный мир до тех пор, пока вдруг не очнулась от резкого толчка.
Подняла голову и увидела перед нами плотное скопление машин.
А чуть впереди, поперек дороги, стоял огромный грузовик с брезентовым прицепом.
Из-за аварии движение в нашу сторону перекрыли и стоять предстояло не один час.
Терпения Артёма хватило минут на десять, после чего он решил искать объезд.
Поначалу спонтанное изменение нашего маршрута показалось отличным приключением, но постепенно, когда выяснилось, что спутниковым картам доверять нельзя — они продолжали отмечать нас на той же дороге, где произошла авария, а проложенные пути не все оказались действующими, радостный пыл заметно поугас.
Да и погода начала стремительно портиться. Над полями бродили густые серые тучи, грозящие вот-вот затянуть последние просветы неба. Ветер всё сильнее раскачивал деревья. Стало неуютно и больше не весело.
Лес, где мы петляли довольно долгое время, закончился, и перед нами открылся совершенно блёклый участок земли, посреди которого стояло одинокое, невзрачное одноэтажное здание. Позади него за металлической сеткой виднелись длинные, похожие на бараки строения. Мы остановились на полукруглой площадке перед входом, и Макс отправился спрашивать дорогу. Прошло минут десять, но он не возвращался. На лобовом стекле одна за другой начали появляться капли дождя.
В конечном счёте, устав ждать, мы все вместе пошли за ним. Открыли дверь и, миновав узкий, плохо освещенный коридор, попали в большую белую комнату, похожую на приёмные в медицинских клиниках.
Макс сидел на кафельном полу и с огромным интересом рассматривал что-то в большой картонной коробке, стоявшей перед ним.
Артём первым сунулся туда и вытащил круглого мохнатого щенка. Сверкая голым розовым пузом, щенок задергался, норовя лизнуть Артёма в лицо. Он со смехом отпрянул.
Я забрала пушистика. Вика двумя пальцами погладила ему лобик, почмокала губами и подула в мордочку. Щенок сморщился, чихнул, и она расхохоталась.
— Как же такая милота вырастает в злобных монстров? — отсмеявшись, сказала она, и я вспомнила её историю про собаку.
— Так же, как и у людей, — к нам вышла женщина лет сорока с усталым лицом. — Кому как повезет. Кого-то воспитывают, любят и заботятся, а кого-то бросают и предают. Да и от хозяина многое зависит, дурной человек не может вырастить хорошую собаку. Это большая ответственность.
Пока она это говорила, Артём с Максом повытаскивали всех щенков из коробки на гладкую плитку пола и те, отрывисто попискивая, на разъезжающихся лапах бросились атаковать их ноги.
— Этих вчера принесли, — пояснила женщина. — Кто-то возле остановки выбросил прямо в коробке. Может, возьмете хотя бы одного? Они похожи на метисов овчарки.
— Я бы взяла, — сказала я. — Но у моего папы аллергия на животных. Я бы хотела. Мне очень нужна собака.
— Всем нужно, чтобы их кто-то любил, но не все умеют сами любить. Вот поэтому и бросают. Не справляются. Чтобы любить, требуется много сил, терпения и души.
Вика схватила одного и засунула Максу под футболку. Корчась от щекотки в немых судорогах, он принялся извиваться на полу. Толстовка колыхалась, словно внутри него поселился Чужой.
Артём спросил, есть ли поблизости бензоколонка, и женщина рассказала, что она находится за мостом, но из-за половодья мы, возможно, уже не проедем на ту сторону. Артём немедленно заверил, что мы проедем где угодно и стал поторапливать Макса.
Однако стоило тому посадить щенка в коробку, как он устроил такой душераздирающий визг, что пришлось его снова достать.
— Давай возьмем собаку? — вдруг предложил Макс.
Артём насторожился.
— Зачем мне собака? Тебя вполне достаточно.
— Тогда я её себе возьму.
— Не. Ты возьмешь, а я тоже привяжусь. Очень надо, — Артём направился к выходу. — Помнишь Гая? Нет, конечно, не помнишь — это ещё до тебя случилось. Гай — черный терьер. Классный был, но кто-то подкинул через забор отраву, и он сожрал её. Я долго поверить не мог, что люди могут сделать такое просто из зависти или злобы. А потом поверил, так что теперь не хочу ни к кому привязываться.
— Это будет только моя собака и тебе не обязательно её любить, — глаза Макса стали по-детски молящими. — И привязываться тоже.
— Тогда и подавно не нужно. Как мы будем жить с ней под одной крышей без любви?
— Тём, я не шучу, — Макс встал.
— Давай потом поговорим, — сказал Артём родительским тоном. — В другой раз.
— Я именно этого хочу, — Макс кивнул на задремавшего в подоле толстовки щенка. — Ты же видел, он выбрал меня. Именно меня. Уж это-то ты должен понимать.
— Ему подойдет любой хозяин, который будет его кормить.
— Я тебя часто о чем-то прошу?
— Стоит привязаться к кому-то, и ты больше себе не принадлежишь.
— Да что ты заладил: привязаться, привязаться, — Макс разозлился.
— А если ты уедешь куда-то, куда нельзя брать собак? Она останется и будет страдать. Слышал, что женщина про ответственность говорила?
— Так и знал, что не согласишься, — лицо Макса сделалось каменным. — Просто так. Из вредности.
— Конечно. Не хочу делить тебя с собакой, — Артём обня