На радостях Седой разоткровенничался и начал дружелюбно предлагать нам какой-то местный напиток под названием «Глюковка», что на деле было просто смесью водки и клюквенного морса, и жаловаться, что «его» санаторий собираются продать. Очень долго про это ныл, пока Артём не заверил, что сам лично купит «Лучезарный» и разрешит им там жить, чем произвел на всех огромное впечатление. Ещё большее, чем Вика Хабенским.
Пробовать «Глюковку» никто не стал, но зато виски, который мы привезли с собой, шел на «ура». Все много пили и курили. Даже Вика. Я тоже пила, потому что в тот момент это была какая-то другая я.
Стало жарко и душно, мы поскидывали куртки и громко смеялись.
Всё это время Макс гипнотизировал Вику. Сидел на подлокотнике дивана рядом с приятелями Седого и пожирал её глазами, а она, видя это, красовалась ещё больше. Каждое движение её глаз, губ, рук, каждый вздох и подрагивание ресниц, каждое потягивание и перекладывание ноги на ногу — всё это было предназначено именно для него.
Очевидно, она рассчитывала на приступ ревности со стороны Артёма, но тот не выказывал ни малейшего признака беспокойства, хотя, естественно, так же, как и все, не мог не замечать её неприкрытого флирта.
После разговора с Максом я понимала причину, но Вика нет, и мне снова стало её жалко. Это было как надеть ту волшебную шапку Берилюны и увидеть скрытое. Стоило повернуть алмаз, и всё Викино неотразимое колдовское очарование вдруг превращалось в беспомощность, страх и боль. В отчаянные попытки растопить то, что безнадежно застыло.
Макса тоже стоило пожалеть, ведь он не был виноват, что так сильно в неё влюбился и не мог с этим ничего поделать. Его слёзы на пустыре рассказали о нем больше, чем за всё то время, сколько я его знала.
Неожиданно он резко встал и объявил, что им с Артёмом нужно сходить к Пандоре. Артём удивился, но не возражал.
А как только они ушли, ко мне подсел пухлый розовощекий мальчишка лет четырнадцати в натянутой по самые глаза шапке.
— Значит, вы ищите Лодочника?
— Откуда ты знаешь?
— Все говорят про это.
— И что? Седой сказал, как его найти?
— Неа. Он только обещал узнать, а я уже знаю.
— Расскажи, пожалуйста.
— Пятьсот рублей.
— У меня осталось только двадцать.
— Попроси у своих.
— Я скажу им, когда вернутся.
— Окееей, — протянул мальчишка и чересчур нагло смерил меня взглядом. — Надумаешь, подходи. Я тут до двенадцати буду. Если что я — Плюш.
Вика слышала наш разговор, но виду не подала.
Не дождавшись возвращения ребят, она потащила меня в холл, где в темноте, подсвечивающейся желто-оранжевыми всполохами костров, местные парни и девчонки танцевали под странную, ритмичную, но мрачную музыку.
Несмотря на усталость, я впервые за последние несколько недель ни о чем не думала и не волновалась. Просто вошла за Викой в круг танцующих и поддалась музыке.
Артём как-то говорил, что музыка похожа на любовь. Когда она звучит, ты погружаешься в неё здесь и сейчас, ты живешь, ловишь каждый момент, отдаешь ей себя и берешь сам всё, что захочешь. Тебе не может прийти в голову, что она когда-нибудь закончится, потому что всё то время, пока ты её слышишь, тебя переполняет огромный, бесконечный смысл.
В этот момент я чувствовала себя именно так. Вика же танцевала, как и в тот раз на свадьбе, только ещё более раскрепощенно и вызывающе. Многие смотрели на неё, и ей нравилось их восхищение.
Я глядела в её тёмные блестящие глаза, в которых время от времени вспыхивали искорки костров, а она в мои. От её волос всё ещё пахло Гуччи, а от губ клубничным блеском. Плавно покачиваясь, она положила прямые руки мне на плечи, и прижалась всем телом. Это было похоже на сон. Я зажмурилась и поплыла по волнам. А потом почувствовала прохладу её пальцев у себя на подбородке и горячее дыхание. И только успела открыть глаза, как она приблизилась и поцеловала меня. Медленно и до головокружения нежно.
Всё, что происходило дальше, до тех пор, пока я не убежала из этого холла, было подернуто сумеречной дымкой нереальности и сна. Даже голоса, звучавшие над самым ухом, шли из какой-то призрачной глубины.
Толчок был такой сильный, что, отлетев от меня, Вика впечаталась в чью-то спину и чуть не упала. Она ещё и сама не успела сообразить, что происходит, как Артём, крепко ухватив меня за локоть, грубо заорал на неё:
— Осточертели уже твои шалавские замашки!
Его окрик рассыпался миллиардом звонких осколков.
Затем он развернулся ко мне и продолжил в том же тоне:
— А ты чего, как дура стоишь? Тебе самой нормально?
Вика, потрясенно хлопая ресницами, с полным непониманием уставилась на него. Я тоже опешила.
Окружающие покосились на нас, но быстро потеряли интерес.
— Ты чего? — поправляя волосы, проговорила Вика на выдохе. — Ты меня к Вите ревнуешь?
Выражение, которое у него в этот миг сделалось, было оскорбительнее слов:
— Размечталась.
Он ещё раз смерил её презрительным взглядом и, разве что не плюнув, исчез среди танцующих.
И тогда я заметила Макса, он стоял совсем близко от нас посреди ритмично колышущейся массы, засунув руки в карманы, и просто смотрел. На его лице не отражалось никаких эмоций. А после того, как Вика, не приняв моих утешений, истерично вырвалась и, расталкивая людей, бросилась к лестнице, пошел за ней.
Артём сидел на широком разбитом подоконнике самого дальнего окна и курил. Одну ногу он подтянул к себе и облокотился на колено, другая стояла на полу.
Мне потребовалась пара минут, чтобы решиться подойти. Во всей его позе: в напряженных ссутуленных плечах, склоненной голове, чёлке, свесившейся на пол-лица, в нервно сжимающих сигарету пальцах читалось мучительное смятение. Будто некая неведомая, демоническая сила заставила его сделать это. И теперь, выполнив уговор, он был морально сломлен и опустошен.
Я остановилась с краю, в тени, чтобы не очень прямо и не сильно близко, чтобы ненароком не попасть в ту самую зону, откуда кролик уже не способен спастись от удава.
— Ты напился?
— Возможно.
— Поэтому повел себя так отвратительно?
— Я всегда себя т-так веду.
— Не нужно было унижать Вику.
— Я подобрал самый б-безобидный эпитет. Весь вечер она старалась оп-правдать его и, наконец, заслужила.
И хотя лицо его по-прежнему украшала маска холодного, пренебрежительного высокомерия, заикание то и дело проскакивало. Он был расстроен. Это слышалось в голосе, но не в словах.
— Почему ты так разозлился? Что такого ужасного произошло?
— Ужасного? Ничего, — он развернулся ко мне, и та зона от которой я пыталась спастись, обступила со всех сторон. — П-пока. Пока не произошло. Просто представь себе человека, который идет по шоссе с завязанными глазами. Ты бы смогла равнодушно с-смотреть на это?
Он уперся в меня тёмным взглядом. Очень серьёзным, внимательным и ожидающим.
— Когда-то давно я тоже был таким же наивным простаком. Таким идиотом был, с-страшно вспомнить. Как подумаю, аж слёзы наворачиваются. И тебя поэтому жалко.
— Не нужно меня жалеть. Я справляюсь.
— Нет, не справляешься. Я же вижу. Послушай, — он сполз на край подоконника. — Я знаю, о чем ты думаешь. Ты думаешь, что, поддавшись её влиянию, повторяя за ней, ты сможешь стать такой же и произвести на него впечатление. Что он откликнется и оценит. Но он тебя не оценит. Его тёмная сторона всегда будет тянуться к темному. А светлая уже давно занята и покоится на кладбище, больше там ни для кого места нет.
— Артём… — начала я, но он оборвал.
— Я ещё не всё сказал, — его внутренний нерв снова натянулся, глаза заблестели. — Ты опять себе всё п-придумала. Как обычно. Как всегда. На самом деле этого нет.
— Чего нет?
— Ничего нет. Только чистый белый потолок над твоей кроватью. И Макса тоже нет. Он выдуманный, Витя, воображаемый. Понимаешь? От этого чувство, что он почти ты. Но он не ты!
— Тебе нужно поспать. Вы слишком много пили.
— Думаешь, ты меня знаешь? — он затушил сигарету о подоконник, взял меня за руки и притянул к себе так, что обе его коленки оказались с двух сторон от меня. — Думаешь, так всё легко? Обними. Не бойся. Просто обними.
Завел мои руки себе за спину, а свои поднял в стороны. Мы дышали в унисон. За его плечом в окне россыпью взметались искры.
— Чувствуешь? — его голос отдался прерывистой вибрацией в моей груди. Он приблизился к волосам, к шее и замер. — Я живой. Настоящий. Поэтому несовершенный и неидеальный. Я не Каро и не хочу быть деревом, но ты пошла бы меня искать, если что?
Стриженный висок коснулся щеки.
— Не отвечай. Мне просто хочется, чтобы меня кто-то искал. Но всем плевать. Если я вдруг больше не вернусь, они будут только рады. Нет никого, кто бы стал волноваться настолько, что я был бы готов переплыть реку. Ни у кого из-за меня не случится разрыв сердца.
— Может, потому что ты со всеми ведешь себя так, как с Викой? Может, потому что у тебя всё время маски и игра? Потому что ты не бываешь откровенным и настоящим?
Его руки опустились, он уткнулся лбом мне в плечо и замер.
— Артём, — я аккуратно отодвинула его и облокотила о стекло. — Ты напился и засыпаешь. Иди ложись, а я найду Вику, и завтра вы помиритесь.
Он же с глупой улыбкой уцепился за рукав моего свитера, вытягивая его на себя, будто это какая-то игра, баловство. Как тогда во время потопа в ванной.
— Думаешь, если ботаничка, то самая умная и всё знаешь?
Я осторожно расцепила его пальцы.
— Эй, — окликнул он. — Мы не закончили.
— Тебе завтра будет стыдно за то, что ты говоришь.
— Стыдно? А что это? Мне никогда не бывает стыдно.
— Вот посиди и подумай.
Он наигранно и громко расхохотался.
— Ты так смешно меня воспитываешь.
На втором этаже, как и прежде, стояла тёмная, тревожная тишина. Я была почти уверена, что Вика побежала на улицу, но, дойдя до первого этажа, в глубине чёрного коридора услышала отдаленные жалобные крики. Невнятный, сдавленный голос, но я не сомневалась, что он принадлежит Вике.