— О чем так серьёзно задумалась? — он поймал меня за этими мыслями.
— Думаю, как ты можешь питаться одними тортиками.
— Разве ты в детстве не любила сладкое?
— Любила, конечно. В детстве все любят.
— И я вот тоже любил, но мои родители придерживались здорового питания, и у нас в доме никто сладкое не ел, — по-свойски закинув ногу на ногу, он развалился на стуле. — Даже когда устраивался какой-нибудь приём и заказывались дорогущие десерты. Они предназначались только для гостей. А Киндер сюрпризы мама сама разворачивала, раскрывала яйцо и выбрасывала, оставляя только игрушку.
Свою первую конфету я съел лишь, когда появился Макс. И потом он меня регулярно ими подкармливал. Один раз моя мама, обнаружив у меня на рубашке след от шоколада, заставила нас обоих вывернуть карманы, нашла у него трюфель и устроила нам обоим приличную головомойку, а его маме выговор. Но он всё равно таскал конфеты и приносил мне. Так что я буду есть всё это до тех пор, пока не почувствую, что наверстал упущенное.
Официантка принесла наш заказ и долго, пытаясь привлечь к себе его внимание, расставляла на столе тарелки и чашки.
— Как же мы будем расплачиваться? — спросила я, когда она, наконец, отошла. — Сбежим? Меня наверняка поймают. Нога болит страшно.
— Со мной не поймают, — Артём сделал глоток кофе, прислушался к вкусу и одобрительно кивнул. — Бегаю я хуже Макса, но зато умею кое-что другое.
— Что же?
— Вообще-то многое. Рад, что ты не пошла с ним.
— Мне не зачем было с ним идти.
— Рассказывай. Вчера вон, как припустила.
— Я ушла, потому что вы с Викой меня цепляли. Я всегда так делаю, когда это начинается. Может я и лохушка, но оправдываться не обязана. Ни за себя, ни за маму. Не понимаю, почему людям так нравится обижать других без какой-либо причины.
Неожиданно Артём оживился:
— Помнишь свой самый стыдный поступок?
Я кивнула.
— Ты рассказывала кому-нибудь о нём?
— Нет, конечно.
— А если бы рассказала? Как бы ты себя чувствовала?
— Неприятно и унизительно.
— Вот именно унизительно. Когда люди замечают твои промахи, они осознают своё превосходство. Дешевое, сиюминутное превосходство. Всем нравится унижать других. Это отлично спасает от комплексов и самоедства.
— Тогда почему ты сегодня не спал всю ночь?
— Всё-то ты видишь, — на этот раз улыбка у него вышла неожиданно тёплая. — Слушал музыку. Хотел разбудить тебя, но пожалел.
— Какую ещё музыку?
— Прекрасные женские голоса. Сопрано. Будто церковный хор. Что-то похожее на Аве Марию.
— Где же она играла?
— Где-то наверху. По всему небу, — он широко взмахнул рукой, охватывая всё вокруг. — Это была очень красивая музыка. Хотел её запомнить, но всё равно не смог бы повторить, потому что больше этого не делаю.
— И тебе не хочется?
— Хочется, — ответил он без сомнений. — Особенно, когда слышу её там.
Он кивнул наверх.
И тут меня осенило:
— У тебя какая-то травма? Ты сломал руку? Пальцы? И из-за этого пришлось всё оставить?
Артём рассмеялся над этим предположением, как над шуткой.
— Нет, я ничего не ломал. Во всяком случае из того, что могло бы помешать держать смычок и зажимать струны.
— Но тогда почему?
Он с любопытством подался вперед:
— А расскажешь про самый стыдный поступок?
— Конечно, нет.
— Хорошо, тогда и я ничего не расскажу, — сказал по-детски, а потом таинственно добавил. — У меня секретов много.
Слово «секрет» обладает какой-то невообразимой силой, подобно ключу от всех дверей, оно способно отпирать даже самые замысловатые замки.
— Если я расскажу, ты будешь смеяться, а потом унижать меня, чтобы потешить свои комплексы. Как тогда со сказкой.
— Не буду. Клянусь. Вот правда, даже не улыбнусь. И ничего не скажу, — пообещал он, взяв за руку и доверительно заглянув в глаза.
Официантка смотрела на нас.
— Мы с родителями как-то ездили на пикник отмечать день рождения их знакомой. Там были дети — брат и сестра, почти моего возраста. Взрослые сидели за накрытыми раскладными столами, а мы маялись рядом, не зная, чего бы придумать, потому что гаджеты у всех отняли. Сначала мы играли в слова, потом в пантомиму. А после стали бегать друг за другом по лесу. Мы с девочкой за её братом. Когда же догнали, она сказала, что нужно его связать. Девочка была на два года старше, и я во всем её слушалась. Нашли в машине веревку и привязали его к дереву. Он не сопротивлялся.
Девочка приказала мне его охранять, а сама пошла за угольком из костра, потому что собиралась его пытать. Услышав про пытки, мальчик начал умолять отпустить его. До этого момента он не особо был мне интересен. Рыжий и лопоухий, но когда я увидела его связанным, во мне что-то дрогнуло, разжалобилось. Появилась какая-то очень сильная симпатия. Трудно объяснить. В общем, это был очень глупый и стыдный поцелуй. Очень стыдный, потому что мальчик сразу всё выложил своей сестре со словами: «спаси меня от жирной, она целоваться лезет».
Артём равнодушно пожал плечами, хотя глаза улыбались.
— Не вижу ничего стыдного. Я бы тоже так поступил, если бы связал девчонку в лесу.
— Ты обещал не смеяться.
— А я и не смеюсь, это ты сама смеешься.
И действительно, мне было смешно, потому что все эти годы та история казалась мне отвратительной и позорной, а теперь после того, как я её рассказала, прозвучала совсем пустяково.
— Это ерунда. Мой отец нашел у меня рисунки Макса с голыми девками и всяким таким. Я же весь в музыке был, без компа и телека, ничего не понимал вообще в жизни. Ну типа тебя такой: невинный ребенок, — он невесело усмехнулся. — Короче, отец нашел и, решив, что рисунки мои, в качестве наказания развесил их в холле первого этажа. И когда пришла наша учительница литературы, жутко интеллигентная и возвышенная старушка, он попросил меня «показать ей свои работы». Это было ужасно. Как сейчас помню, как она отшатнулась от них, посмотрела на меня долгим-долгим взглядом, в котором я падал стремительно и безвозвратно, а потом сказала: «Горько осознавать, но в вашей душе, молодой человек, поселился порок. Я буду очень скучать по тому славному мальчику, который пел мне песни трубадуров».
Я тогда сильно расплакался, потому что мне было десять, и я даже думать о таком без стыда не мог, не то, чтобы рисовать. Да… — он откинулся на спинку стула. — Мой отец знал толк в унижениях.
Хорошо хоть мать Макса потом сняла эти рисунки, сказав, что неприятно смотреть, но на самом деле она всегда поддерживала меня, да и Макс признался, что это его творчество.
— Ты совсем не жалеешь, что наговорил ему вчера столько злых вещей?
— Я всегда жалею и раскаиваюсь, но потом это происходит снова. Никогда не успеваю остановиться. Максу не нужно было угрожать мне. Она бы переметнулась к нему и без этого. А теперь у меня такое чувство, что он меня предал.
— Он просто защищал её и не понял, что ты повел себя так ради него.
— Знаешь, в детстве мне запрещали смотреть по телевизору всё подряд, только то, что одобряли родители. В основном это были советские фильмы и мультики. Но мама Макса уговорила их разрешить мне смотреть Animal Planet или что-то вроде того. Потому что там было только про животных и не могло дурно сказаться на моём воспитании. Компа, кстати, у меня до десяти не было.
Раз в одной из передач показывали историю о том, как работники заповедника нашли в лесу погибшую медведицу, а рядом с ней новорожденных медвежат. Работники забрали их и выращивали у себя. Было несколько серий про то, как эти медвежата растут, как их вскармливают, как заботятся о них, как они играют и становятся совсем ручными, считая своей мамой одного бородатого мужика.
А потом спустя почти год вдруг выяснилось, что полноценную счастливую жизнь медвежата могут обрести только на воле, и что необходимо их выпустить в лес. Я бы никогда не стал снова смотреть этот фильм. Он мне и так потом долго снился. Хозяева вывезли медвежат в лес за несколько километров и оставили там, а через пару дней, те, как ни в чем не бывало, пришли домой. Обрадовались, как дети. Увидели свои вольеры, давай в них лезть. Сетку порвали, но там уже ни воды, ни еды не было. Потом заметили девушку, носившую им корм, чуть не сбили её с ног — скакали и лизались, как те щенки из приюта.
Ещё несколько раз их так увозили, но они всё равно возвращались, никак не понимая, в чем же их вина. До тех пор, пока бородатый мужик, тот, которого они считали своей мамой, не взял палку с электрошоком и не стал их бить. Видела бы ты их морды. Мне казалось, что они плачут. Или это были мои слёзы? Но медвежата ушли. Насовсем и больше не возвращались. Понимаешь? Электрошок сработал лучше всего. Нужно было им сразу так сделать. Пара болезненных разрядов и никаких страданий. Возвращений или вопросов. Работает безотказно. Неоднократно проверял.
— Макса тоже электрошоком?
Артём задумчиво посмотрел в окно.
— Не бери в голову. Мы ругались тысячу раз. А сейчас это просто игра.
Потом он подозвал официантку и, улыбаясь ей одной из самых своих очаровательных улыбок, попросил позвать администратора. А когда тот подошел, Артём достал телефон, включил камеру и спросил, есть ли у них сертификат соответствия на продукты, из которых был приготовлен торт.
В парикмахерскую мы отправились: я, пораженная тем, как, оказывается, легко поесть, не заплатив, а Артём с большим стаканом кофе на вынос.
Парикмахерская называлась «Зинаида» и находилась в узкой, обшитой белым сайдингом пристройке к двухэтажному, когда-то окрашенному в розовый цвет жилому дому. Во дворе на протянутых между столбами веревках сушилось постельное бельё, а на лавочке сидели бабушки. Мы прошли мимо их затаённого молчания под оценивающими взглядами, и я услышала вслед «чужие».
В дрожащих лужах купались и ворковали голуби. Из распахнутого на последнем этаже окошка доносилась музыка. Солнце ласково припекало. У Артёма в глазах отражалось небо. Удивительное синее небо. Пожалуй, самое красивое небо, которое я когда-либо видела.