«Нам дворцов заманчивые своды не заменят никогда свободы… Ла, ла, ла, лай-ла… Ла-ла-ла ла…».
Тогда-то и раздался сзади негромкий автомобильный сигнал. За всё время это была третья машина в нужную нам сторону. Две первые равнодушно проехали мимо наших поднятых рук, а этой пришлось остановиться.
Стекло опустилось и водитель, добродушного вида дядька, окликнул нас:
— Эй, ребетня, вам куда?
— В Москву, — крикнул Артём.
— До Москвы сейчас никак, — на полном серьёзе ответил водитель. — Река же разлилась.
— Жаль. Тогда до воинской части.
— Это можно. Залезайте назад.
На соседнем сидении у него были навалены пакеты.
— Можно у вас телефон зарядить? — Артём достал свою зарядку.
— Запросто, — водитель охотно воткнул usb-штекер в прикуриватель. — Это Айфон?
— Ну да. Пятый.
— Говорят, Айфоны хорошие.
— Хорошие, — Артём снял куртку, положил на моё плечо и без стеснения привалился. От него всё ещё пахло туалетной водой, но теперь к этому запаху примешался запах костра, пота, ветра и реки.
— Тут у меня одна история была, — сказал ни с того ни с сего водитель. — Подобрал на дороге девушку. Жалкая такая стояла, замерзшая. Решил, что даже если не заплатит, — подвезу. Простые люди должны всегда друг другу помогать. Она села ко мне и молчок. Всю дорогу сидела, спрятав нос в шарф, только длиннющими ресницами хлопала, на вопросы не отвечала, разговаривать не хотела. Быстро до места довез, всё в лучшем виде. А как выходить, достает из кармана баллончик и полную струю мне в лицо.
Вот как после такого людям помогать? Мне жена говорит:”Добрыми делами вымощена дорога в ад.” Ну, а я так не могу. Мы же простые люди. Кто нам кроме друг друга поможет? Не государство же. Не депутаты и олигархи. Мы никому не нужны. Как хочешь, так и выкручивайся.
Я, вот, с шестнадцати лет работаю и лет десять халтурю, как могу, то вагоны разгружаем, то бомблю понемногу, а что делать? Жена, дети, сейчас у нас все так, кто не спился и не сел. Дочки у меня в школу ходят, а там только и успевай взносы сдавать. А лекарства сколько стоят? Впрочем, вы с Москвы, а там другое. Все на деньгах помешаны. Поэтому и люди черствые.
И тут я заметила, что Артём притих. Глянула в зеркало — заснул. Водитель это тоже увидел и замолчал. Дорога монотонно стелилась, деревья мелькали, накопившееся утомление давало о себе знать. Сосредоточившись на тёплом, ровном дыхании и приятной тяжести у себя на плече, просто прикрыла глаза, а проснулась от сквозняка и громкого оклика «Ребята, проснитесь».
Я вздрогнула, Артём поднял голову. Водитель открыл заднюю дверь со стороны Артёма:
— Вылезайте быстрее. Застряли чуток. Толкнуть нужно.
Выбрались из салона сонные, плохо соображающие, Артём даже куртку не надел. Дорога была проселочная, разбитая, со всех сторон серо-коричневое поле, вдалеке редкие стволики березок. Машина стояла посреди слякотной лужи.
— Хотел тут срезать, чтоб вас прямиком к воинской части подвезти, да вот сел, — нервозно суетясь, мужчина вернулся за руль, а мы, нехотя зайдя в грязь, уперлись руками в багажник. Машина дернулась и, легко поддавшись, выкатилась вперед.
Артём вытер руки о джинсы, я достала влажные салфетки, а машина всё катилась по извилистой, теряющейся за горизонтом дороге. Сначала медленно, будто неуверенно, потом быстрей и быстрей. Я не могла поверить своим глазам, Артём застыл с открытым ртом.
Следом мы не побежали, кричать и размахивать руками тоже не стали. Просто замерли в немом недоумении, отказываясь верить своим глазам.
Оставшись в одной футболке, Артём обхватил плечи руками и поёжился.
Я сняла с пояса джинсовку и протянула ему, отказываться он не стал. Мешковатая и объемистая, она пришлась ему впритык.
— Прости, — сказал он. — Сам не понял, как уснул.
— Мне тоже не стоило спать, но ты меня усыпил.
— Прости, — не заметив иронии, повторил Артём. — Сейчас что-нибудь придумаем.
Очень хотелось присесть, но кругом всё было сырое и грязное. Он опустился на корточки. Большие, рыхлые, налитые тяжестью облака ползли над нашими головами.
— Пирожки жалко, — вспомнила я.
— Конечно, больше всего жалко именно пирожки, не права на машину, не паспорт или банковскую карту, оставшиеся в куртке, а мешочек вчерашних пирожков.
— Значит, у тебя и карта была?
— Я, может, и придурок, но не идиот. А теперь у нас нет ничего, — он засунул руки в карманы моей куртки и двумя пальцами извлёк безжалостно помятый пакетик эмэндэмок. Высыпал себе на ладонь последние четыре шарика.
— Можно мне оранжевую?
Задрав голову, он прищурился, и я снова поймала себя на том, что не могу отвести глаз. Пришлось отвернуться.
— Бери хоть все.
— Нет, разделим по-братски. Две тебе, две мне. Хорошо, хоть ключи от квартиры остались.
Сунув свои шарики в передний карман джинсов, я крепко зажмурилась и подставила лицо освежающему ветру. Глупее не придумаешь: быть выкинутой посреди поля, в неизвестности, без связи, не имея возможности вернуться домой, и полностью забывать обо всем этом при одном только взгляде на человека.
Когда он говорил, и я просто слушала, мысли мои были далеко, но стоило ему замолчать, как в возникшей паузе тут же появлялось нечто напряженно щемящее, болезненное и недосказанное.
Мы медленно двинулись в сторону, где исчезла машина. Ноги месили хлюпающую слякоть, энтузиазма заметно поубавилось. Будь нас четверо, мы бы не оказались в подобной ситуации.
Пустая, никому не нужная ссора. Неразумный, мальчишеский вызов. Всё так смешалось и перепуталось. Макс любил Вику, Вика –Артёма. Артём, возможно, и был влюблен в Вику, но чувства Макса оказались для него гораздо важнее. Макс же этот благородный жест не оценил. Впрочем, в тот момент он вообще плохо владел собой и теперь тоже наверняка раскаивался. Я почему-то была уверена, что повстречай мы их сейчас, то они бы сразу помирились.
— Веселая поездка вышла, да? — Артём был подавлен, но старался делать вид, что всё в порядке. — Готов спорить, в твоей жизни ещё ничего подобного не было.
— Как будто у тебя такое происходит каждый день?
— Я к траблам привык. Неплохо скрашивает житейское занудство.
— Зачем ты рассказал Вике про игрушки?
Как и в тот раз неловкость отразилась у него на лице, и он не успел её замаскировать.
— Может, к слову пришлось. Я не помню.
Внезапно я заметила в нем нечто новое. Настолько неожиданное и удивительное, что это можно было приравнять к величайшим открытиям в истории человечества: Артём не умел врать. Сам по себе, без какой-либо маски, он откровенно смущался своих слов, прятал взгляд в плывущих облаках и совершенно точно прибавил шагу. Но я не отставала.
— Вы смеялись надо мной?
— Вовсе нет, — он приостановился, шутливо потрепал по голове, затем снял с запястья свою резинку и завязал мне на макушке хвост. — Во всяком случае, не так, как ты думаешь.
Негодование захлестнуло волной.
— В школе надо мной хоть в открытую смеются, а вы за спиной. Это подло. Вы же мои друзья.
— Не выдумывай лишнего, — он взял за руку и потянул за собой. — Твоя хорошая фантазия не всегда идет тебе на пользу.
Поле, казалось, никогда не закончится.
— Ничего унизительного. Ты мне веришь?
— Верю.
Внезапно остановился и, подцепив пальцем мой подбородок, заглянул в глаза.
— Не обижаешься?
Как я могла сказать, что не обижаюсь, когда начала стремительно тонуть? Больше не барахтаясь и не сопротивляясь, просто медленно погружаясь в густую сияющую синеву. Ноги сделались ватными, воздух закончился, сердце стучало, как тогда в клубе. Последнее, что я увидела, это мерное движение облаков над взъерошенной головой Артёма и равнодушный покой неба.
А когда очнулась, всё осталось по-прежнему: и небо, и облака, и склоненная взъерошенная голова, только я лежала на своей куртке и коленках Артёма, а он сидел в одной футболке, прямо на сырой земле и испуганно смотрел на меня.
— Ты больна? — первое, что спросил он, как только я открыла глаза.
— Нет.
— Скажи честно.
— Ничего страшного. Психоэмоциональный всплеск. Я же подросток.
— Но я не падал в обмороки.
— А я падаю. Это гормональное. Но уже всё прошло.
Я попробовала приподняться, но он удержал:
— Полежи ещё, чтобы наверняка. Ты меня очень напугала, — помолчал немного. — Вот поэтому я не хочу собаку. Только волноваться за неё.
— Ты уже говорил.
— Я когда в больнице валялся, в новостях показывали, как жилой городской дом сгорел. Люди просто с утра ушли на работу, а вернулись — ничего нет. Пепелище. А теперь представь, что у кого-то там была собака.
— У моей подруги Бигль сбежал в Новый год. Салютов испугался. Мы три дня по району искали. Не нашли. Очень жалко. Только я всё равно хотела бы собаку. Но мама говорит, что ей меня хватает.
— Я её понимаю. Был бы я твоей мамой, вообще никуда бы не отпускал.
— Она раньше так и делала. До школы водила и обратно.
— А почему перестала?
— Потому что я выросла, и уже стыдно.
— Выросла? — он рассмеялся. — Это ты сама так решила или мама?
— Мы вместе. Она меня выслушала и согласилась. Но всё равно волновалась очень. И сейчас волнуется. Она просто с ума сойдет, если приедет, а меня нет. И я сойду, думая, как она переживает.
— Это хорошо, что переживает. Моя вообще за меня никогда не переживала.
— Почему?
— Откуда я знаю? Просто не до этого было. Она никогда не читала мне книжек. И завтрак никогда не готовила. Только папе, когда они были дома. И на мои выступления почти никогда не ездила, потому что постоянно была на гастролях с отцом.
— Это грустно.
— Зато у Макса мама была замечательная, — он задумчиво посмотрел вверх. — Похоже, дождь будет.
— А что у вас случилось? Как так всё произошло?
— Я тебе лучше потом расскажу.
— Не расскажешь. Про виолончель обещал и не рассказал.