раздался такой пронзительный визг, что Лёне захотелось закрыть руками чувствительные уши. На сцену вылетела миниатюрная девушка в матроске и коротком передничке и невероятно высоким сопрано заголосила: «Чёртову дюжину детишек растила дома матушка моя…»
— Песенка Пепиты из «Вольного ветра», — прошептал кто-то за Лёниной спиной.
На программке Лёня сэкономил, поэтому поверил голосу на слово. Девчонка металась по сцене, то запрыгивая на барную стойку, то танцуя с одним из моряков, и очень соответствовала прозвищу Дьяболо, во всяком случае, голос у неё точно был дьявольский, слишком высокий, слишком резкий на Лёнин вкус. Да и в целом она была слишком шумная, суматошная. Но зрителям нравилось, они долго аплодировали, когда номер закончился. После нее вышла ещё одна девушка, уже с более приятным голосом, исполнившая «Карамболину», появились три доблестных гусара с «Песней Никиты Батурина» и высокий баритон, спевший «Я — цыганский барон, я в цыганку влюблён».
Лёня впервые был в оперетте и с интересом наблюдал за всем, что происходило на сцене, больше внимания, однако, обращая на музыку, на то, как звучит оркестр, как поют солисты, не всегда, кстати, чисто: — «барон» пару раз не попал в ноты, отчего Лёню буквально передёргивало.
Позже он убедится, что идеальный слух чаще становится проклятием, чем даром. Так, Леонид Витальевич органически не сможет преподавать, ибо малейший фальшивый звук, произведённый учеником, будет приводить его в бешенство. Но что ещё хуже, он не сможет ходить на творческие вечера коллег, презентации их альбомов и прочие сборища, которые нельзя покинуть, отпев свою песню, а нужно сидеть весь вечер в зале и слушать. На него будут обижаться, считать снобом, влюблённым только в собственное творчество, не понимая, что ему физически плохо от каждой фальшивой ноты.
Первое отделение закончилось, зрители начали вставать со своих мест. Не знавший, как правильно себя вести, а потому ориентировавшийся на других Лёня тоже поднялся.
— Как вам концерт? — услышал он знакомый голос.
Повернулся, барышня теперь смотрела на него и улыбалась. Кажется, не узнала. Ну разумеется — он тогда был замотан в шарф по самые глаза.
— Мне кажется, вторая скрипка постоянно фальшивит, — продолжила девушка. — Этим плох первый ряд, каждый огрех слышен и виден. Но, вы знаете, у меня здесь абонемент, всегда сижу именно на этом месте…
Лёня ушам своим не поверил. Абонемент, значит?
— А вы любите оперетту? Меня, кстати, Мария зовут.
— Ле-еонид. — Лёня осторожно пожал протянутую руку, не зная, что ещё с ней делать.
Барышня засмеялась.
— Голос у вас знакомый и манера говорить. Мы где-то встречались?
Лёня не успел придумать, что сказать, но девушка и не ждала ответа, её уже волновало другое:
— Вы в буфет? Пойдёмте вместе! Так скучно ходить в оперетту одной, но вы ведь понимаете, среди мужчин так редко встречаются ценители настоящего искусства. А вы заядлый театрал?
— Не со-овсем…
Лёнино «не совсем» относилось и к театру, и к буфету, но деваться было некуда, он повёл даму по коридору в том же направлении, куда двигалась толпа, послушно занял очередь у буфетной стойки, размышляя, сколько у него денег. На бутерброды с колбасой и лимонад хватало. Но, наверное, девушку надо угощать кофе и пирожными?
— Я буду эклер, — пропела ему на ухо Мария.
Пришлось взять ей пирожное и кофе, а себе газировки.
— Не лю-юблю сла-адкое, — соврал он.
— Так вы часто ходите в театр?
Лёня на всякий случай кивнул, рассматривая собеседницу и тщательно избегая слишком большого выреза её платья. Она ведь замужем? Кольца на пальце нет. Но кто тогда тот инженер Гена, с которым она была в тот вечер? Сколько же ей лет? Двадцать? Двадцать два? Мария наклонялась к его уху, чтобы он слышал её в многоголосом шуме буфета (что было совершенно лишним, с его-то слухом), и каждое её приближение отзывалось внутри Лёни каким-то томительным волнением, названия которому он сам бы не нашёл. Ему хотелось ещё и ещё покупать ей пирожные, вот только денег уже не было, к тому же раздался звонок, зовущий зрителей в зал.
— Ну пойдёмте, пойдёмте скорее, — потянула его за руку Мария. — Там сейчас Георг Отс будет петь!
Лёня понятия не имел, кто такой Отс. Нет, слышал, конечно, эту фамилию много раз и от Ангелины в том числе, но причины всеобщего женского сумасшествия вокруг него не понимал, так что ему было очень любопытно.
Они заняли места как раз перед тем, как раскрылся занавес. И появился ОН!
Во фраке, с галстуком-бабочкой, статный. Едва он шагнул на сцену, зал зааплодировал, но стоило ему открыть рот, воцарилась благоговейная тишина. Лёня видел, как подалась вперёд и замерла Мария, не сводя глаз с человека на сцене. А Отс пел что-то про баядерку, которой он готов всё отдать за нежное слово. Хорошо пел, красивым глубоким баритоном. Лёне нравился звук, но ещё больше нравилось то сдержанное достоинство, с которым Отс исполнял партию, а потом кланялся перед неистовствующим залом.
— Браво! БИС! — раздавались отовсюду экзальтированные выкрики.
Лёня наблюдал и за артистом, и за публикой, ему было удивительно, как такое спокойное поведение вызывает такую бурную реакцию. И вот эти взгляды, как у Марии, которая только что шептала ему на ухо какую-то чепуху в буфете, а теперь словно забыла о его существовании и просто пожирала глазами Отса.
Отс спел ещё несколько вещей с тем же успехом, но чем больше он пел, тем чаще из зала кричали: «Мистер Икс!», «Принцесса цирка». Певец так же спокойно кивал, показывая жестом, что слышит. Потом вдруг ушёл за кулисы и через секунду вернулся в чёрной маске. Тут зал просто сошёл с ума, аплодисменты не смолкали минут пять, хотя он ещё не начал петь. А когда начал…
Лёнька ловил каждое слово, совершенно очарованный и музыкой, и текстом, и, главное, исполнением, трагизмом, который вкладывал певец в каждое слово.
Снова туда, где море огней,
Снова туда с тоскою моей.
Светит прожектор, фанфары гремят,
Публика ждёт… Будь смелей, акробат
И Лёнька хлопал вместе со всеми, только что «Бис» не кричал. И когда дали занавес и он вместе с Марией шёл в гардероб, уже охотно обсуждал с ней и Отса, и преимущества лирического баритона, и манеру исполнения.
— Он по-оразительно то-очно инто-онирует, — восхищался Лёня, пока они стояли в очереди за верхней одеждой.
— А вы разбираетесь в музыке, — вдруг заметила Мария. — Вы музыкант?
— По-очти, — уклончиво ответил Лёня, замечая, как всё больше разгорается интерес в её глазах. — Я игра-аю на фо-ортепиано и…
— Номерок! — требовательно перебила его гардеробщица.
Он протянул сразу два номерка, свой и Марии. Гардеробщица подала ему сначала каракулевую шубку, которую он неловко надел на плечи девушки, а потом вынесла его пальто.
— Пришейте петельку, молодой человек! — сурово сказала она. — В следующий раз не возьму.
Лёня с тоской подумал, когда он будет-то, следующий раз, и бездумно влез в рукава.
— По-ойдёмте?
Он обернулся к Марии и увидел, как переменилась она в лице. С какой брезгливостью рассматривала его старое пальто, болтавшееся на тощем Лёньке как на вешалке.
— Так где вы учитесь? — уточнила она. — В консерватории?
— Не-ет, я го-отовлюсь по-оступать, — торопливо пробормотал он. — Я ра-аботаю в «Е-елисеевском».
— Продавец? — фыркнула девушка.
— Ра-абочий на скла-аде.
— Понятно…
Они вышли на улицу, Лёня собрался проводить её до метро — ему, кажется, предстояло добираться домой пешком, последние деньги были потрачены в буфете. Но Мария решила иначе.
— Ну что ж, до свидания, рабочий на складе Лёня, — насмешливо проговорила она. — Теперь я вспомнила, где вас видела. Это ведь вы продали мне билет?
И Лёня понял, что не нужно её провожать до метро и договариваться о новой встрече (а он-то, дурак, уже представлял, как они будут вместе, хотя бы изредка встречаться вот тут, в театре). Он словно почувствовал дистанцию, разом возникшую между ним, «деревней», и этой городской девочкой, которую мог бы заинтересовать театрал в костюме, но не рабочий склада, пусть даже знаменитого «Елисеевского», в болтающемся на костях пальто. И дело в кои-то веки было даже не в заикании.
— До-о сви-идания.
Домой он добрался за полночь, все уже спали, так что Лёня беспрепятственно прошёл в ванную и стоял под душем долго-долго, приводя в порядок мысли и пытаясь успокоиться. Это было его первое знакомство с совершенно иной Москвой и иной жизнью, с женщинами в красивых платьях с глубокими вырезами и блеском театральных лож, с восхитительной музыкой и соблазнительными пирожными в буфете, с восторженными аплодисментами и жадными взглядами обезумевшей публики. Жаль только, что закончилось оно так банально и глупо. Впрочем, он сам виноват, сам. Нужно было больше молчать и раньше исчезнуть, как таинственный Мистер Икс.
* * *
— И что ты наделал? А ещё врач называется! Боря, ты с ума сошёл?
Полина в ужасе смотрела на пустую бутылку из-под коньяка и дремлющего в кресле Волка.
— Среди бела дня, Боря! Ему же вообще пить нельзя!
— Всё ему можно, — проворчал Борис, аккуратно задвигая ногой вторую наполовину опустошённую бутылку подальше под стол, куда успел её засунуть за секунду до появления жены. — Не шуми, а то он проснётся, и всё повторится сначала. У Лёньки стресс, ему нужно расслабиться.
— А ты что, психолог по совместительству? Кстати о работе, ты как в таком виде собираешься ехать в больницу? — продолжала возмущаться Полина, однако убавив громкость.
— Не поеду никуда, я уже позвонил. На сегодня вот она, моя работа, — вздохнул Борис. — Не делай такие глаза, там ничего срочного, я вполне могу взять отгул.
— Боря, так нельзя! Если у Лёни проблемы, их нужно решать. Делом, а не алкоголем!
— Поля, успокойся! Уже решаем. Мирон отзвонился, он держит ситуацию под контролем. Там обнаружились какие-то новые подозреваемые, опрашивают свидетелей, потом ещё будет заключение судмедэксперта, словом, это всё надолго. А Лёньке надо прийти в себя, подальше от чужих глаз. Не дай бог, журналисты что-то унюхают. У него ещё концерты запланированы, а какие концерты, когда он в таком разобранном состоянии и запинается на каждом слове?